Креационизму можно предъявить целый ряд весомых претензий и посомневаться в научном статусе этой теории. В связи с этим креационисты могли бы долго и утомительно оправдывать свою теорию, пытаясь доказать, что на самом деле она вполне выдерживает испытание критериями научности. Но возможна также иная, более радикальная стратегия защиты. К ней прибегает Стивен Мейер, теоретик движения Разумного Замысла (Intelligent Design movement). Суть его стратегии состоит в том, что все критерии научности в принципе оказались несостоятельными и не позволяют эффективно осуществить демаркацию - отделение науки от не-науки. Но если попытки демаркации потерпели крах, тогда какой вообще имеет смысл обвинять креационизм в ненаучности?
Замечу, однако, что Мейер не является изобретателем изложенной выше стратегии защиты креационизма. На самом деле она придумана философом науки Ларри Лауданом. Этот философ вообще любим креационистами. Связано это в том числе с тем, что Лаудан выступал в 1982 году на процессе в Арканзасе, посвященном вопросу о преподавании креационизма в школах. Он спорил с другим философом науки - Майклом Рьюзом, который утверждал, что креационизм - это теория, которая не выдерживает испытания критериями научности. На процессе Лаудан доказывал, что это не так, и креационизм можно считать научной теорией.
При этом Лаудан вовсе не является креационистом. Более того, в своих текстах он весьма скептично оценивает состояние этой теории. Лаудан полагал, что креационизм не выдерживает испытания фактами и является ложной теорией. Однако именно потому, что эта теория доступна процедуре опровержения, то есть она в аспекте критерия фальсифицируемости Карла Поппера оказывается теорией вполне научной, - она опровержима, и ее нет смысла помещать куда-то в туманные сферы метафизики (Laudan L. Commentary: Science at the Bar - Causes for Concern // Science, Technology and Human Values.- 1982, vol.7, №41, pp.16-19).
Такая оценка статуса креационизма на самом деле ничем не лучше обвинений в ее ненаучности. Креационисты хотели бы добиться преподавания своей теории в школах, но туда путь заказан не только ненаучным, религиозным доктринам, но также научным теориям, которые не выдержали испытания фактами и оказались ложными. Тем не менее цитаты из Лаудана, защищающие научный статус креационизма, используются креационистами в пропаганде - им хорошо уже от того, что кто-то из известных философов в принципе признал креационизм научной теорией.
Креационисты хорошо относятся к Лаудану не только за описанные выше высказывания. В лице Мейера они любят его также за эссе "Конец демаркационной проблемы", имеющего самое прямое отношение к стратегии защиты креационизма, обозначенной выше. В этом эссе, впервые появившемся в известном сборнике "Но наука ли это?" ("But Is It Science?", 1988), вышедшем под редакцией канадского философа науки Майкла Рьюза, Лаудан, обращаясь к результатам процесса в Арканзасе, высказывался в том смысле, что креационизм нет смысла обвинять в ненаучности по причине отсутствия внятных критериев демаркации. И повторюсь, Мейер ничего сам не выдумал. Он лишь ухватился за мысль Лаудана и изложил ее во множестве текстов и выступлений. Именно потому, что этот автор очень активен в изложении описанной выше стратегии защиты креационизма, я буду называть соответствующий силлогизм "аргументом Стивена Мейера".
Но прежде чем обсудить тезис Лаудана-Мейера, обращу внимание на одну очевидную неувязку: на процессе в Арканзасе Лаудан защищал научный статус креационизма и, следовательно, признавал то, что какие-то внятные критерии научности все же есть. Однако в эссе "Конец демаркационной проблемы", которое было опубликовано вскоре после окончания процесса, он наличие таких критериев уже отрицает. Для меня так и осталось непонятным: как он увязывал эти две вещи?
Русский читатель может познакомиться с "аргументом Стивена Мейера" относительно отсутствия критериев демаркации в тексте программного сборника движения Разумного Замысла "Гипотеза Творения" (Симферополь, 2000), изданного Христианским научно-апологетическим центром. В нем размещена статья Мейера "Методологическая равноценность теорий Разумного Замысла и естественного происхождения жизни: Возможна ли научная "теория Творения"?", а также статья другого известного теоретика движения Разумного Замысла - Дж.Морлэнда под названием "Теистическая наука и методологический натурализм", в которой тоже используется "аргумент Стивена Мейера". Ниже я попытаюсь проанализировать эти две статьи и прежде всего соображения Мейера, поскольку именно он является самым упорным пропагандистом стратегии защиты креационизма, апеллирующей к отсутствию критериев демаркации.
Лаудан, как следует из названия его эссе "Конец демаркационной проблемы", приходит к выводу о неудаче всех попыток демаркации, всех предложенных критериев отделения науки от не-науки. И это мнение не только Лаудана, но и ряда других философов науки. Мейер в связи с этим уверяет, что современные философы науки считают проблему демаркации тупиковой и неинтересной. Но если обсуждение проблемы демаркации действительно зашло в тупик, тогда, как уже говорилось выше, становится совсем просто избежать обвинений креационизма в ненаучности. Сам Мейер по этому поводу пишет:
"Если антидемаркационисты правы, и у нас действительно нет универсального демаркационного критерия, то это означает, что априорно отрицать научный статус теории Разумного Замысла невозможно - по причине отсутствия общепринятого стандарта этого самого научного статуса" (Мейер С. Методологическая равноценность теорий Разумного Замысла и естественного происхождения жизни: Возможна ли научная "теория Творения?" // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.96).
Такую стратегию защиты креационизма, основанную на тезисе о нашей немощи в различении науки и не-науки, можно было бы просто игнорировать. Однако, благодаря Мейеру этот аргумент получил широкое хождение в сообществе "дизайнеров" - сторонников движения Разумного Замысла. Более того, поскольку сборник статей "Гипотеза Творения" был переведен на русский язык, аргумент Мейера стал известен и у нас. Статья Мейера из этого сборника размещена, в частности, на сайте "GoldenTime", который ведет Алексей Милюков, литератор, известный диспутант и защитник креационизма в Интернете. Кроме того, Милюков использовал аргумент Мейера в своей работе "По эту сторону Потопа".
Аргумент Мейера использовали и некоторые другие наши креационисты, например украинский физик-креационист Владислав Ольховский. Однако наиболее активно этот аргумент эксплуатирует биохимик-креационист Константин Виолован (псевдоним). Я не раз встречал этот аргумент в его высказываниях на форумах в Интернете. При этом Виолован часто иллюстрирует аргумент, апеллирующий к краху критериев демаркации, цитатой Мартина Эгера, почерпнутой из статьи Мейера в сборнике "Гипотеза Творения" (Симферополь, 2000, с.69). Эта цитата звучит так:
"... Демаркационные аргументы рассыпались в прах. Философы науки больше их не поддерживают. Для ненаучного мира эти аргументы могут еще оставаться привлекательными, но это уже другой мир".
Пример использования Виолованом данной цитаты - обсуждение тем "Критерии научности. Научность эволюционизма и ID" и "Какие доказательства теории эволюции были бы достаточными для христиан" на форуме сайта Апостола Андрея Первозванного. Еще один пример такого рода - тема "Естественные науки и религия - источники противоречий", созданная БорисомС в марте 2008 года на форуме отца Андрея Кураева в разделе "Наука и религия". Также я видел цитату Эгера в посте Виолована в Живом Журнале, где он опять же высказывал тезис о крахе критериев демаркации.
В данном случае я так и не понял, кто такой Мартин Эгер? В литературе по философии науки это имя я не встречал ни разу, оно мне известно только по статье Стивена Мейера. И вообще непонятно, что можно реально доказать, бесконечно цитируя высказывание одного из многочисленных философов науки, если, конечно, Эгер - это вообще философ? [Мартин Эгер в 1988 г. был профессором Университета города Нью-Йорк, преподавал физику и философию науки. Мейер ссылается на слова, взятые из его телефонного интервью некоему Буэллу, видимо журналисту. Это интервью было опубликовано в газете: Buell J. Broaden Science Curriculum / Dallas Morning News.- March 10, 1989.- Прим. ред.]
Что же касается самого аргумента Мейера, то в сентябре 2008 года на форуме отца Андрея Кураева в разделе "Наука и религия" Виолован создал специальную тему "Ево vs креа: Демаркационные критерии научности" [Ссылка больше не доступна и отсутствует в Архиве Интернета.- Прим.ред.], в которой по замыслу ее автора должна была обсуждаться именно проблема краха критериев демаркации.
Таким образом, предложенная выше стратегия защиты креационизма, апеллирующая к краху критериев демаркации, оказалась достаточно заметной даже у нас. Именно поэтому имеет смысл остановиться на ее анализе более подробно. Зададимся вопросом, действительно ли проблема демаркации потерпела крах, и мы вообще не в состоянии отличить науку от не-науки?
Можно согласиться лишь с тем, что выдвинутые философами науки критерии демаркации оказались проблематичными. Два наиболее известных критерия научности - это верифицируемость логических позитивистов (возможность эмпирической проверки) и фальсифицируемость Карла Поппера (потенциальная возможность опровержения). Согласно двум этим критериям, если теория подтверждается или опровергается фактами опыта, ее можно признать научной. В отличие от механики Ньютона концепция идей Платона явно не выдерживает этого теста. Ее проблематично подтвердить или опровергнуть фактами, она находится в плоскости абстрактных размышлений о природе вещей, то есть в области метафизики.
Логические позитивисты полагали, что критерий верифицируемости - эмпирической проверки - вполне внятно отделяет науку от нелюбимой ими метафизики. Однако оказалось, что метафизические концепции тоже не существует вообще вне всяких фактов и реалий жизни. Аналогичные претензии можно предъявить и критерию фальсифицируемости Карла Поппера.
Замечу, что сам Карл Поппер не был наивным фальсификационистом: он не считал, что любой неудобный факт может расцениваться в качестве опровержения теории. Опровержение - это всегда результат взвешенной оценки, но где находится данная грань? Условность этой границы хорошо понимали другие философы науки, скажем Имре Лакатос и Томас Кун. Так, из рассуждений Лакатоса следует, что очень трудно определить, с какого момента сопротивление опровержению при помощи создания вспомогательных гипотез ad hoc или игнорирования контрпримеров оказывается явно ненаучным актом. Примерно такую же точку зрения высказывает в своей книге "Структура научных революций" ("Structure of Scientific Revolutions", 1962) Томас Кун. По его мнению трудно определить момент, начиная с которого сопротивление новой парадигме со стороны приверженцев парадигмы старой уже выводит его за пределы научного поля.
Говоря об условности границ между наукой и не-наукой, обращу внимание еще на одну вещь - исторически наука выросла из метафизики, а именно - из натурфилософии, и поэтому трудно провести в истории четкую границу между ними. Напомню, что Ньютон обозначал физику термином "натуральная философия", что нашло отражение в самом названии его фундаментальной книги "Математические начала натуральной философии" (1687). Рудиментом такого подхода является то, что ученая степень в естественных науках до сих пор именуется PhD – "доктор философии".
Философ-позитивист Герберт Спенсер однажды заметил относительно попыток разграничить здравый смысл и научную деятельность следующее: "Нигде нельзя провести черту и сказать: "здесь начинается наука"" (Спенсер Г. Основные начала. СПб., 1899, с.10). И это вполне относится к проблеме отделения науки от псевдонауки и метафизики. Границы здесь тоже весьма условны.
К этому всему можно добавить, что наука как таковая стоит на плечах метафизических принципов, без которых она оказывается почти невозможной. К их числу можно отнести такие тривиальные идеи как убежденность в существовании окружающего мира, веру в то, что органы чувств не обманывают нас, веру в наличие всеобщих законов природы и их познаваемость, а также веру в то, что эти законы распространяются на всю реальность.
Наконец, стоит признать влияние чисто метафизических идей и культуры в целом на содержание научных теорий. Например, новоевропейская наука испытала сильное влияние со стороны философии механицизма, и наоборот - становлению этой философии в немалой степени способствовал грандиозный успех механики Ньютона. Добавлю, что физики, совершившие в начале XX века научную революцию, столкнулись со множеством чисто метафизических проблем. Один из них - Макс Борн - заметил, что "подлинная наука философична", то есть настоящий ученый всегда имеет дело в том числе с философскими проблемами (Борн М. Моя жизнь и взгляды. М., 1973, с.44, 63).
Таким образом, наука основательно замешана на метафизике и сложно переплетена с метафизическими идеями, а потому построить китайскую стену между наукой и метафизикой просто не удается. Философ Джон Пассмор в связи с этим высказался так:
"Логические позитивисты, подобно Юму, постоянно оказывались перед дилеммой: бросить в огонь метафизику - и наука последует за ней; уберечь науку от огня - и метафизика неизбежно придет назад" (Пассмор Дж. Сто лет философии. М., 1998, с.301).
Именно в этом, если отвлечься от некоторых других осложняющих деталей, состоит "крах" критериев демаркации: четко отделить науку от метафизики достаточно трудно. Столь же трудно отделить науку от псевдонауки. Границы здесь тоже являются весьма неточными и зыбкими. Но все эти трудности еще не означают, что можно вообще упразднить всякие разграничения между наукой и не-наукой - метафизикой и псевдонаукой. Метафизика в той или иной мере может присутствовать в науке, однако мы все же можем ощутить различия между явно научными и явно метафизическими теориями, скажем, между механикой Ньютона и системой Георга Гегеля или концепцией идей Платона.
Этот эффект можно уподобить различиям между цветами в спектре: они сводятся лишь к длине световой волны, и в этом смысле тоже имеет место крах демаркации. Тем не менее, мы всегда способны отличить зеленый цвет от красного. Кроме того, нет четких границ между психическим здоровьем и психической болезнью. Однако некоторые случаи настолько несомненны, что человека приходится принудительно помещать в психиатрическую больницу. И уже само то, что мы вообще говорим о присутствии метафизических элементов в научной теории, свидетельствует о том, что мы эти элементы каким-то образом опознаем.
Хотя границы между наукой и не-наукой оказываются не четкими, при этом всегда можно найти концепции, которые к науке явно не относятся. Есть спорные случаи, но их наличие не означают несостоятельности и ненужности самих попыток демаркации. В природе вообще немало постепенных переходов между вещами. Тем не менее, мы все же вынуждены так или иначе проводить границы между ними и отличать одно от другого.
Очень часто мы не в состоянии четко ограничить явление или понятие, хотя постоянно и, как кажется, вполне успешно пользуемся соответствующими терминами. Приведу пару своих примеров. Первый пример вполне тривиален: систематики бесконечно спорят о границах между различными таксонами - систематическими группами организмов. Некоторые дробят тот или иной таксон, другие объединяют их. Некоторые придают ранг видов подвидам, другие, напротив, объединяют виды, придавая им статус подвидов. Можно конечно считать подобные занятия скучными и тупиковыми, однако деятельность по выявлению границ между таксонами совершенно необходима. Это приходится делать хотя бы потому, что более интересные исследования без всего этого становятся невозможными: мы в своих публикациях просто обязаны указывать соответствующие латинские названия животных, с которыми работаем.
Второй пример условности границ из этологии - науки о поведении животных. Здесь, в частности, существует проблема определения того, что такое агрессия. Вопросу трудностей дефиниции этого понятия специально посвящена статья Роберта Хайнда, автора классического учебника по этологии. Статья так и называется: "Агрессивное поведение. Трудность определения" (Hinde R. Aggressive behaviour. The difficulty of definition / Biological Basis of Human Social Behaviour. 1974). Дональд Дьюсбери, автор другого известного этологического учебника, по поводу агрессии сообщает: "Главная трудность состоит в очевидной невозможности дать адекватное определение, которое было бы приемлемым в отношении животных". Вместе с тем он вынужден признать: "Все мы "знаем", что именно имеем в виду, когда говорим об агрессии" (Дьюсбери Д. Поведение животных. М., 1981, с.125).
Однако трудность дать точное определение феномену агрессии и провести четкую границу между агрессивным и неагрессивным поведением еще не означает того, что мы во всех случаях не в состоянии отделить одно от другого. Достаточно встретиться в темном переулке с группой пьяных подростков и теоретические сомнения на счет фиктивности феномена агрессии у вас быстро испарятся. Точно так же у вас исчезнут сомнения в существовании псевдонауки, если вы столкнетесь, скажем, с напористыми сторонниками "новой хронологии" Анатолия Фоменко, или с лицами, всерьез изучающими гороскопы, или если вы вспомните о Трофиме Денисовиче Лысенко.
При попытках разграничить науку и не-науку, конечно, всегда будут спорные случаи, когда трудно будет понять, что перед нами - "оригинальная" научная концепция или псевдонаука. Тем не менее, многие решения о не-научности той или иной доктрины оказываются настолько обоснованными, насколько вообще могут быть обоснованны человеческие решения.
В своих бесчисленных статьях и выступлениях Мейер бесконечно повторяет тезис философа науки Ларри Лаудана о крахе критериев демеркации. Однако от модных философов науки вообще можно услышать множество, так скажем, интересных вещей. Но неужели нужно слепо верить всему, что говорят философы науки, имеющие ауру самых современных и модных?
В постпозитивистской философии науки в середине 70-х годов XX века в самом деле сложилось представление о том, что сама попытка сформулировать внятные критерии научности являются анахронизмом, простительным лишь для непрофессионалов. Однако такой эпистемологический релятивизм может быть без труда использован для интеллектуальной реабилитации явно ненаучных форм знания, например, астрологии.
Этому обстоятельству уделяет внимание отечественный философ и методолог науки Борис Пружинин в статье ""Звезды не лгут", или астрология глазами методолога", опубликованной в сборнике "Критический анализ ненаучного знания" (М., 1989). Он напоминает об одном известном скандале. В 1975 году группа из 186 ученых, включая 18 лауреатов Нобелевской премии, опубликовала в американском журнале "Гуманист" заявление, в котором высказывалась озабоченность по поводу распространения в обществе астрологических суеверий. Тремя годами позже авторы получили язвительный отклик со стороны известного методолога науки Пола Фейерабенда. "Соображения" по поводу заявления 186-и Фейерабенд изложил в своей скандально известной книге "Наука в свободном обществе" ("Science in a Free Society", 1978).
Отчасти отклик Фейерабенда был эпатажем известного анархиста от философии науки, человека любящего защищать общество от "научного фашизма". Однако этот философ на самом деле не сильно защищал астрологию как таковую. Он просто утверждал, что наука сама не является вполне строгим знанием, в ней тоже присутствует множество сомнительных предрассудков, а потому ученым лучше бы заняться собственными проблемами. Словом, кто без греха пусть первым бросит в нее камень, не нужно сильно обижать эту сомнительного поведения девицу. В других своих работах Фейерабенд защищал от критики не только одну астрологию. Он вообще полагал, что пришло время реабилитировать все так называемые вненаучные формы знания - философ имел в виду оккультные и мифологические построения прошлого.
Примером здесь могут служить некоторые места из другой скандально известной книги Фейерабенда - "Против метода: Опыт анархической теории познания" ("Against Method: Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge", 1975). Израильский философ науки Джозеф Агасси назвал проект реанимации танцев дождя американских индейцев реакционным предприятием. "Но почему реакционным?" - пафосно вопрошал Фейерабенд. В книге "Против метода" он сообщил, что рационализм, возможно, разрушает парапсихологические способности человека, и до экспансии рационализма танцы дождя вполне могли быть действенной процедурой (Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986, с.509). В книге "Наука в свободном обществе" (1978) Фейеребенд писал:
"Наука гораздо ближе к "мифу", чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанная людьми, и необязательно самая лучшая" (Там же, с.450).
Совершенно очевидно, что подобный релятивизм открывает возможности для стирания всех существующих границ между наукой и не-наукой, в том числе между астрономией и астрологией. Но означает ли это, что астрология тоже достойна уважения?
В философии науки в середине 70-х годов сложилось представление об условности, релятивности научных норм, о том, что наука - это живой социокультурный процесс, который не позволяет сформулировать некие абсолютные критерии научности. Подразумевалось, что само научное знание отягощено множеством дефектов и предрассудков. Это подталкивало к выводу о том, что попытки провести четкую границу между респектабельной наукой и формами знания, имеющими репутацию ненаучных, обречены на провал и являются проявлением ханжества.
Как замечает Пружинин, в том историческом контексте такого рода соображения философов науки можно было понять. Однако, по мнению Пружинина, современное состояние науки требует освобождения от эпистемологического релятивизма. В связи с этим он комментирует известное место из Евангелия от Иоанна: "Кто из вас без греха, первый брось в нее камень" (Ин.8:7). Означает ли это, что мы по причине своей греховности вообще не имеем никакого права судить ближних? Пружинин пишет, что без оправдания права судить ближнего эта евангельская притча превращается в забавный анекдот и свидетельствует лишь об интеллектуальной изворотливости Иисуса Христа.
Все это вполне можно применить к философии науки 70-х годов. В этот период она много говорила об условности научных норм и о дефектах научной рациональности, но эта условность на самом деле не означает полного отсутствия нашей способности судить о научности тех или иных концепций. Задача методологии науки как раз и состоит в том, чтобы совершенствовать научные нормы, а не бессильно констатировать дефекты научного знания и оправдывать явно несостоятельные доктрины.
В сборнике "Философия науки и оккультное" ("Philosophy of Science and the Occult", 1982) одновременно с откликом Фейерабенда на заявление 186-ти была опубликована статья философа Эдварда Джемса "Отвергая астрологию и другие иррациональности", в которой высказывался вполне трезвый подход к проблеме демаркации в данном конкретном вопросе. Философ утверждал: критерии научности, конечно, до известной степени условны. Однако вопрос о научности/ненаучности астрологии стоит рассматривать, учитывая весь комплекс критериев. При этом окажется, что нарушение стандартов научности явно превысит здесь некую интуитивную меру (Пружинин Б.И. "Звезды не лгут" или астрология глазами методолога // Критический анализ ненаучного знания. М., 1989, с.60). И то же самое имеет смысл сказать о креационизме.
Вернемся теперь к соображениям Стивена Мейера и Дж.Морлэнда. Эти авторы почему-то полагают, что наличие в ряде случаев проблем разграничения вообще означает нашу полную неспособность отделять науку от метафизики и псевдонауки. При этом оба они пользуются цитатами из Лаудана, например:
"Если мы хотим придерживаться здравого смысла, нам следует отбросить термины типа "псевдонаука" и "ненаучный"; это всего лишь пустые фразы, отражающие наши эмоции; и в этом качестве они пристали скорей риторикам и политикам, нежели исследователям" (цит. по Морлэнд Дж. Теистическая наука и методологический натурализм // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.43; Мейер С. Методологическая равноценность теорий Разумного Замысла и естественного происхождения жизни: Возможна ли научная "теория Творения"? // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.69).
Кроме того, Морлэнд использует другое высказывание Лаудана, который заметил, что попытки демаркационистов коренятся в желании разграничить убеждения "трезвые" и "нетрезвые", "достойные уважения" и "безумные", "обоснованные и безосновательные". Истоки подобных попыток, как замечает Морлэнд, состоят не в трезвом мышлении, а в полемических баталиях (Морлэнд Дж. Теистическая наука и методологический натурализм // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с. 43). Но разве между "обоснованными" и "безосновательными" теориями вообще нет никаких различий? И стоит ли бездумно повторять все, что говорит Лаудан?
Мейер, однако, соглашается с тем, что среднестатистическому научному работнику высказывания Лаудана могут показаться "в лучшем случае антиинтуитскими" (Мейер С. Методологическая равноценность теорий Разумного Замысла и естественного происхождения жизни: Возможна ли научная "теория Творения"? // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.70). В самом деле, кажется очевидным, что рядом с наукой могут существовать различные формы псевдонауки, например, астрология или "новая хронология" Анатолия Фоменко. Концепции такого рода кажутся откровенно ненаучными, но ведь используя стратегию Мейера, становится возможным посомневаться и в этом.
Конечно, полностью размыв границы между наукой и псевдонаукой, мы тем самым избавим креационизм от обвинений в ненаучности (нет критериев – нет проблемы!), но будет ли все это состоятельной стратегией защиты теории? Ведь без критериев научности будет невозможно доказать, что креационизм все же вмещается в рамки науки и достоин преподавания в школах.
Если же нет никаких внятных критериев демаркации, сама наука оказывается фикцией. В принципе ничего не мешает занять в том числе и такую деструктивную позицию. Дело, однако, не столько в ее деструктивности, сколько в том, что Мейер и Морлэнд проявляют явное двоемыслие. Когда нужно защититься от обвинений креационизма в ненаучности, ими выдвигается тезис о крахе критериев демаркации, а когда им очень хочется придать креационизму респектабельные формы, они предпочитают называть креационизм научной теорией.
Стоит обратить внимание на то, что Мейер обозначил цель одной из глав своей статьи в том, чтобы доказать, что "научная теория разумного замысла или творения возможна" (Там же, с.64), а последнюю часть своей статьи он вообще озаглавил "К научной теории творения". Более того, в самом названии его статьи есть подзаголовок - "возможна ли научная "теория Творения"?". Совершенно очевидно, что этим самым он явно обнаруживает желание обосновать научный статус креационизма. Однако, если критерии демаркации вообще отсутствуют, зачем тогда высказывать тезис о научности креационизма?
Морлэнд, ссылаясь на Лаудана, настаивает на невозможности демаркации, однако при этом он нелогично пользуется термином "теистическая наука". Но если таковая действительно существует, зачем заниматься развенчанием критериев демаркации? Нужно или отказаться от самого термина "наука", или оставить в покое сомнительные аргументы философа Лаудана и попытаться хоть как-то обозначить границы науки, а затем показать, что "теистическая наука" вполне в них вмещается. Двусмысленность позиции Мейера и Морлэнда можно проиллюстрировать и высказыванием Стивена Реулэнда, который разместил на сайте TalkDesign.org серию афоризмов о теории Разумного Замысла. В вольном переводе один из них звучит примерно так:
"Философы не могут договориться, где точно пролегает граница между наукой и не-наукой, следовательно, все что угодно можно назвать наукой, если мы этого сильно захотим".
Обращу внимание еще на одну деталь: когда современные философы говорят об относительности научных норм, это вызывает у Мейера горячую поддержку, но когда те же самые философы говорят об относительности моральных норм, это уже едва ли будет им одобрено. Не одобряется креационистами и тезис об условности границ между видами или вернее "родами"-"бараминами", сотворенными Богом (Быт. 1:21,25). Они уверяют, что здесь все четко отделено друг от друга, и это несмотря на то, что систематики бесконечно занимаются объединением и разделением таксонов.
Креационисты склонны проводить четкую разграничительную линию между человеком и видами антропоидов, так или иначе претендующими на роль "переходного звена". Вернее так: все эти "переходные звенья" они относят либо к человеку, либо к обезьянам. При этом замечу - сами они постоянно путаются, кого считать еще обезьяной, а кого уже человеком. Кроме того, креационисты вообще склонны не видеть никакого сходства между человеком и высшими приматами. Скажем, в статье Джона Оллера и Джона Омдала из того же сборника "Гипотеза Творения" (Симферополь, 2000), утверждается, что у обезьян в принципе отсутствует способность создавать абстракции и пользоваться языком, хотя это явно не соответствует действительности. Иными словами, когда нужно, четкие границы этими людьми очень хорошо замечаются, когда не нужно - эти самые границы ими в упор не видятся.
При этом, однако, оговорюсь: Мейер вовсе не считает, что имеет смысл отменить всякие разграничения. Его стратегия на самом деле не подразумевает абсолютного эпистемологического релятивизма. Он вслед за Лауданом говорит об ином, а именно о том, что не стоит априори дискриминировать креационизм, исходя из неких абстрактных критериев научности. Вместо этого имеет смысл перевести внимание с проблемы научности/ненаучности на более жизненно важный вопрос: соответствует ли данная теория истине или нет? Согласно Мейеру отделить науку от не-науки почему-то нельзя, а вот отделить истину от не-истины всегда можно:
"На самом деле, нам важно узнать не то, научна теория, а то, истинна она или ложна, обоснована или бездоказательна, достойна нашего доверия или нет. Мы не можем решить, истинна ли теория и достойна ли она нашего доверия, применив к ней набор абстрактных критериев, претендующих на то, чтобы загодя объяснить нам, как устроены все хорошие научные теории и как они вообще должны выглядеть… Оценивая доказательства истинности той или иной теории, мы не можем подменять эмпирическую оценку абстрактными размышлениями о природе науки" (Мейер С. Методологическая равнозначность теорий разумного замысла и естественного происхождения жизни: возможна ли научная "теория творения" // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.70, 97).
Однако, если верить многим нынешним философам, особенно постмодернистам, и приводить без разбора их цитаты, придется признать, что между истиной и не-истиной тоже нет четких границ, а потому заявленная позиция, призывающая к разграничению истины и не-истины тоже окажется безнадежно отсталой, тупиковой и неинтересной.
Забудем, однако, о "крахе" демаркации в вопросе разграничения истины и не-истины и воспользуемся стратегией Стивена Мейера: займемся не вопросом научности/ненаучности теории, а только тем, соответствует ли она истине. Проблема здесь состоит в том, что, избавившись от проблемы разграничения науки и не-науки и обратившись к проблеме разграничения истины и не-истины, мы все равно рано или поздно возвратимся к критериям научности, поскольку вопрос о том, что считать истиной, зависит от того, к какой процедуре ее получения мы испытываем доверие.
Для контраста к подходу Лаудана имеет смысл обратить внимание на философию Карла Поппера. По его словам в начале своей карьеры философа его не интересовало, является ли та или иная теория истиной. Он прекрасно понимал, что наука часто ошибается, а псевдонаука может случайно на истину наткнуться. Дело в самих методах научной деятельности - они не является гарантией получения истины, и все же лучше следовать им.
Дело в том, что методы получения истины различаются в науке, философии и теологии. Своим способом получения истины пользуются теологи, и очевидно, что размышления над священными текстами явно отличают теологическую истину от истины научной. Характерные для метафизики абстрактные размышления о природе вещей тоже весьма отличаются от свойственных науке размышлений над эмпирическими фактами. Таким образом, говоря об истине, есть смысл помнить, каким методом ее получения мы пользовались, а различия в методах неизбежно возвращают нас к демаркации, разграничению форм интеллектуальной деятельности. То есть мы возвращаемся к разграничению теологии, метафизики, науки и псевдонауки, а также к попыткам обнаружения соответствующих критериев научности.
Замечу, что сам Мейер, отвергнув проблему демаркации, вынужден невольно к ней возвратиться. Мейер утверждает, что главное - это истина, а не критерии научности. Но в приведенной выше цитате Мейера рядом с требованием отказа от критериев научности у него появляется требование проверки истинности теории, которую он усматривает в ее "эмпирической оценке". Однако возможность "эмпирической оценки" - это и есть критерий верифицируемости логических позитивистов, в состоятельности которого Мейер сомневается.
И можно лишь удивляться тому, что философом науки, каковым является Мейер, явно несостоятельный аргумент об отсутствии у нас всякой способности различить науку и не-науку так активно поддерживается. На мой взгляд, причина этого состоит вовсе не в дефиците образованности или способности логично мыслить. Дело скорее в ином, а именно в том, что в данном случае это самое мышление искажено интересами. Интерес Мейера и его коллег очевиден и состоит в том, чтобы, пользуясь трудностями демаркации, защитить креационизм от обвинений в ненаучности, несмотря на все издержки отрицания демаркации. И как тут не сослаться на авторитет философа наука Лаудана, ведь он весьма известен и, надо полагать, всегда говорит истину в последней инстанции.
Замечу также, что Мейер в конце концов сам признает: если освободиться от всех критериев демаркации, предпринятое им сравнение неодарвинизма и креационных теорий зашло в тупик - мы просто не в состоянии сказать что-либо внятное относительно научного или ненаучного статуса наших теорий. Но поскольку представление о возможности демаркации продолжает разделяться научным сообществом, он предлагает сравнить креационизм и неодарвинизм при помощи существующих критериев:
"Поскольку та идея, что демаркация вообще не действенна, все еще вызывает у многих сомнения, в следующем разделе мы рассмотрим некоторые частные демаркационные аргументы, выдвинутые сторонниками теории происхождения против теории разумного замысла" (Мейер С. Методологическая равноценность теорий Разумного Замысла и естественного происхождения жизни: возможна ли научная теория Творения? // Гипотеза Творения. Симферополь, 2000, с.71).
Подчеркну, Мейер сравнивает наши теории не по содержательным причинам, а лишь из снисхождения философа к метафизической безграмотности научных работников. При этом Мейер подробно анализирует только три претензии к креационным теориям, а именно: они не дают объяснений путем апелляции к законам природы, имеют дело с наблюдаемыми/ненаблюдаемыми вещами и не поддаются проверке. Мейер при этом утверждает, что во всех этих трех аспектах креационизм и теорию эволюции можно рассматривать на равных.
Креационизм даже не пытается сформулировать какие-либо законы Творения, но эволюционная биология тоже не в силах сформулировать законы эволюции. Что же касается требования наблюдаемости процессов, то обе теории - креационизм и эволюционизм - апеллируют к ненаблюдаемым вещам. Креационисты апеллируют к идее невидимого Творца, а эволюционисты - к макроэволюции, которая тоже недоступна прямому наблюдению, поскольку протекает слишком медленно. Если же говорить о возможности проверки, она в обоих случаях возможна. Прошлое оставляет свои следы, и это основа для построения сценариев прошлого. Сценарии прошлого вполне доступны для косвенной верифицикации. В частности, их можно проверить при помощи палеонтологических фактов.
Но можно ли сказать, что обе теории вообще методологически равноценны в аспекте критериев научности? Я думаю, что это не так. Креационизму можно предъявить весомые претензии в аспекте критерия фальсифицируемости. Креационизм не выдерживает испытания в этом тесте. Кроме того, креационизм не выдерживает испытания при помощи иных, более элементарных критериев научности, о чем свидетельствует моя статья "Насколько научен научный креационизм? Состояние доктрины", размещенная на этом сайте.
Настоящий документ размещен на сайте RussianLutheran.org с любезного разрешения автора.