Т.Карлейль.

ЭТИКА ЖИЗНИ.

Трудиться и не унывать!

Переводъ Е.Синерукой,

подъ редакцiею и съ предисловiемъ В.В.Битнера.

Съ портретомъ Карлейля и многими рисунками.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданiе "Вѣстника Знанiя" (В.В.Битнера).
1906

Тамсонъ Карлейль.

Предисловiе.

Предлагаемая вниманію читателей книга Т.Карлейля, представляющая собою извлеченіе изъ его сочиненій, сдѣланное М.Кюнъ и А.Кречмеромъ, въ нѣмецкомъ изданіи разошлось въ короткое время въ 60 тысячахъ экземплярахъ. Одно уже это обстоятельство могло бы говорить въ пользу нашего желанія ознакомить читателей съ "Этикой жизни" - произведеніемъ, проникнутымъ духомъ бодрости и чувствомъ вѣры въ благодѣтельное значеніе труда въ жизни. Но, останавливаясь на выборѣ Карлейля, какъ автора, съ идеалами и міровоззрѣніемъ котораго, по нашему мнѣнію, было бы полезно ознакомиться читателямъ, мы имѣли въ виду не столько безусловную цѣнность взглядовъ великаго англійскаго историка и философа, сколько ихъ значеніе относительное. Читателямъ нашего журнала приходится въ цѣломъ рядѣ даваемыхъ нами статей и книгъ, проникнутыхъ матеріалистическимъ пониманіемъ исторіи, имѣть дѣло со взглядомъ, который отводитъ личности въ исторіи въ высшей степени незначительное мѣсто. Карлейль, ко взглядамъ котораго въ этомъ отношеніи примыкалъ у насъ покойный Н.К.Михайловскій, напротивъ, признавалъ крупное значеніе личности въ исторіи и боролся противъ крайностей матеріалистическаго ея пониманія. Давая, такимъ образомъ, настоящую книгу, мы имѣемъ въ виду избѣгнуть упрека въ односторонности подбора предлагаемаго нами матеріала для самообразовательнаго чтенія съ цѣлью выработки міросозерцанія.

Другимъ неоспоримымъ достоинствомъ произведеній Карлейля является ихъ великолѣпный полный поэтическихъ образовъ языкъ, создавшій ему большой кругъ читателей среди противниковъ его міросозерцанія, проникнутаго стремленіемъ свести прогрессъ человѣчества къ жизни отдѣльныхъ выдающихся людей-героевъ, положить въ основу цивилизаціи исключительно нравственный долгъ и проповѣдывать трудъ, чувство нравственности и вѣры. Правда, рѣзко бьющая въ глаза религіозность Карлейля, наложившая на всѣ его прозведенія особый отпечатокъ, многимъ казалась весьма крупнымъ недостаткомъ его, какъ автора, но еще больше число людей находитъ въ томъ особую прелесть: одни изъ нихъ въ религіозныхъ образахъ Карлейля видятъ красоты и символы, подобные тѣмъ, какіе олицетворялись богами Гомеровой Иліады, но имѣющими болѣе глубокій смыслъ, соотвѣтствующій современному міровоззрѣнію; - другіе находятъ у Карлейля, кромѣ того, отвѣты на свои духовныя стремленія... Въ общемъ, однако, эта особенность произведеній англійскаго философа-индивидуалиста, являясь для однихъ читателей крупнымъ плюсомъ, никому, конечно, не можетъ мѣшать отнестись къ основнымъ мыслямъ автора съ соотвѣтствующимъ складу ума каждаго чувствомъ уваженія или симпатіи.

Во всякомъ случаѣ, повторяемъ, всякiй, кто не считаетъ для себя возможнымъ, при выработкѣ міросозерцанія, полагаться, такъ сказать на "чужое мнѣніе", долженъ, на ряду съ сочиненіями, основанными на матеріалистическомъ пониманіи исторіи, ознакомиться и со взглядами авторовъ, признающихъ вліяніе личности на ходъ историческихъ событій, а Карлейль является едва ли не самымъ яркимъ выразителемъ этого взгляда.

Въ заключеніе считаемъ не безполезнымъ указать на немногіе имѣющіеся на русскомъ языкѣ переводы сочиненiй Карлейля и статьи посвященныя его характеристикѣ. Изъ сочиненій Карлейля переведены только, первый томъ его "Исторiи французской революціи", вышедшей по англійски въ 1837 г., "Историческіе и критическіе опыты", "Герои и героическое въ исторіи" ("Современникъ" 1856 г.) и "Нибелунги" ("Библ. для чтенія" 1857 г.), а изъ критико-біографическихъ очерковъ можемъ указать на статью въ "Вѣст. Евр." (№№5 и 6) за 1881 г. - годъ смерти Карлейля, далѣе, въ "Новѣйшей англiйской литературѣ" И.Тэна и "Автобіографіи Дж.Ст.Милля" имѣются цѣнныя данныя о Карлейлѣ и наконецъ, укажемъ еще на книжку Яковенко "Карлейль" (Біогр. Библ. Павленкова) и Окольскiй "Ѳома Карлейль и англiйское общество въ XIX столѣтіи". Знакомымъ съ англійскимъ языкомъ можемъ указать на его "Sateer-day pamphlets" - "Памфлеты послѣднихъ дней",- сочиненіе, ярче всего выражающее взгляды Карлейля и возбудившее противъ него даже многихъ поклонниковъ его таланта, такъ какъ осмѣивались многія, казалось-бы, "незыблимыя" истины.

В.Битнеръ.

Трудиться...

Надо жить! вотъ они роковыя слова!
Вотъ она, роковая задача!
Кто надь ней не трудился, тоскуя и плача,
Чья надь ней не ломилась отъ думъ голова?..
С.Я.Надсонъ.

I. Надо жить, а не прозябать. Да, подумай о томъ, что надо жить! Жизнь твоя, хотя бы ты былъ самый жалкій изъ смертныхъ,- не праздная греза, а дѣйствительность, полная высокаго смысла! Твоя жизнь - твое достояніе; это все, съ чѣмъ ты можешь пойти навстрѣчу вѣчности. Дѣйствуй, поэтому, подобно звѣздамъ, "не торопясь, но и не зная отдыха".

Gedenke zu leben. Yes, ' think of living!' Thy life, wert thou the 'pitifullest of all the sons of earth,' is no idle dream, but a solemn reality. It is thy own; it is all thou hast to front eternity with. Work, then, even as he has done, and does - 'Like a star, unhasting, yet unresting.' [Carlyle T. Goethe's Portrait.]

II. Сколько возвышеннаго, торжественнаго, почти страшнаго заключается для каждаго человѣка въ мысли, что его земное вліяніе,- вліяніе, имѣвшее начало,- никогда, во вѣки вѣковъ не прекратитъ своего дѣйствія, хоть бы человѣкъ этотъ былъ ничтожнѣйшій изъ насъ. Что сдѣлано, того не воротишь, то слилось уже съ безграничнымъ, вѣчно-живущимъ, вѣчно дѣятельнымъ міромъ, то вмѣстѣ съ нимъ дѣйствуетъ людямъ на пользу или вредъ, явно, либо тайно, на вѣчныя времена.

It is a high, solemn, almost awful thought for every individual man, that his earthly influence, which has had a commencement, will never through all ages, were he the very meanest of us, have an end! What is done is done; has already blended itself with the boundless, everliving, ever-working Universe, and will also work there, for good or for evil, openly or secretly, throughout all time.

Жизнь всякаго человѣка можно сравнить съ рѣкой, начальное образованіе коей ясно для всѣхъ; дальнѣйшій же бѣгъ ея и ея назначенье, когда она змѣей извивается по широкимъ плоскостямъ, одинъ только Всевидящій можетъ отличить. Сольется ли она съ сосѣдними рѣками, увеличивая собою ихъ объемъ, или приметъ ихъ въ себя? Останется ли она безымянной рѣчкой; своими мелкими водами вмѣстѣ съ милліонами другихъ рѣчекъ и рѣкъ будетъ ли она питать какую-нибудь міровую рѣку? Или изъ нея образуется новый Дунай или Рейнъ, и потоки водъ ея явятся вѣчной пограничной линіей на земномъ шарѣ, оплотомъ и воднымъ путемъ для цѣлыхъ государствъ и материковъ? Мы этого не знаемъ; намъ извѣстно лишь одно, что путь ей лежитъ въ Великій Океанъ, и что воды ея, хотя бы ихъ было не болѣе горсточки, существуютъ и не могутъ быть уничтожены, не могутъ быть и надолго задержаны.

But the life of every man is as the wellspring of a stream, whose small beginnings are indeed plain to all, but whose ulterior course and destination, as it winds through the expanses of infinite years, only the Omniscient can discern. Will it mingle with neighbouring rivulets, as a tributary; or receive them as their sovereign? Is it to be a nameless brook, and will its tiny waters, among millions of other brooks and rills, increase the current of some world-river? Or is it to be itself a Rhene or Danaw, whose goings forth are to the uttermost lands, its flood an everlasting boundary-line on the globe itself, the bulwark and highway of whole kingdoms and continents? We know not; only in either case, we know, its path is to the great ocean; its waters, were they but a handful, are here, and cannot be annihilated or permanently held back. [Carlyle T. Voltaire.]

III. Тебѣ дано время испытанія. Никогда не получишь ты второго. Вѣчность пронесется, но тебѣ не будетъ дано второго такого времени.

Thou hadst one chance, thou wilt never have another. Everlasting ages will roll on, and no other be given thee. [Carlyle T. Past and Present.]

IV. Ясныя звѣзды и вѣчныя солнца сіяютъ и понынѣ для тѣхъ, кто способенъ это узрѣть. И въ наши дни, какъ и въ дни минувшіе, раздаются голоса боговъ вокругъ и внутри всякаго человѣка, голоса - всѣмъ повелѣвающіе, если даже никто ихъ не слышитъ, - голоса, внятно произносящіе слова: "Встань, сынъ Адама, сынъ времени, позаботься о томъ, чтобъ то-то и то-то стало чище, лучше, и ты самъ раньше всего! Трудись и не дремли, потому что настанетъ ночь, когда никто не сумѣетъ работать". У кого уши есть, чтобы слышать, тотъ можетъ услышать эти слова и нынѣ.

... the silent stars, and all the etermal luminaries of the world, shine even now to him that has an eye. In this day as in all days, around and in every man, are voices from the gods, imperative to all, obeyed by even none, which say audibly, "Arise, thou son of Adam, son of Time; make this thing more divine, and that thing, and thyself, of all things: - and work, and sleep not; for the Night cometh wherein no man can work!" He that has an ear may still hear. [Carlyle T. Latter-Day Pamphilets.]

V. Есть что-то облагораживающее и даже святое въ трудѣ. Какъ бы мало человѣкъ ни думалъ о своемъ высокомъ призваніи, онъ все еще даетъ право возлагать на него надежды, покуда онъ дѣйствительно серьезно трудится; лишь въ праздности - вѣчное отчаяніе. Трудъ, какъ бы онъ ни былъ низокъ или корыстенъ, всегда тѣсно связанъ съ природой.

For there is a perennial nobleness, and even sacredness, in Work. Were he never so benighted, forgetful of his high calling, there is always hope in a man that actually and earnestly works: in Idleness alone is there perpetual despair. Work, never so Mammonish, mean, is in communication with Nature;

Уже одно желаніе трудиться ведетъ все ближе и ближе къ Истинѣ, къ тѣмъ законамъ и предписаньямъ природы, которыя суть Истина.

the real desire to get Work done will itself lead one more and more to truth, to Nature's appointments and regulations, which are truth.

Новѣйшее Евангеліе нашего времени: Познай свое дѣло, и исполни его. "Познай самого себя!" - твое бѣдное "Я" долгіе годы промучило тебя, но ты, по-моему, никогда не сумѣешь познать его. Не считай же своей задачей познаніе самого себя, потому что ты представляешь собою личность, которой тебѣ никогда не познать. Познай же лучше, надъ чѣмъ ты можешь трудиться, и работай, какъ Геркулесъ! Эта система много лучше прежней.

The latest Gospel in this world is, Know thy work and do it. 'Know thyself:' long enough has that poor 'self' of thine tormented thee; thou wilt never get to 'know' it, I believe! Think it not thy business, this of knowing thyself; thou art an unknowable individual: know what thou canst work at; and work at it, like a Hercules! That will be thy better plan.

Говорятъ: "Значеніе труда не поддается учету". Человѣкъ совершенствуется при помощи труда!

It has been written, 'an endless significance lies in Work;' a man perfects himself by working.

Пространства, заросшія сорной травой, расчищаются, на ихъ мѣстѣ появляются чудныя нивы, воздвигаются дивные города, и самъ человѣкъ перестаетъ быть пашней, заросшей плевелами, или безплодной, чахлой пустыней. Вспомните, что даже самый низменный трудъ въ извѣстной степени приводитъ душу въ состояніе истинной гармоніи. Сомнѣнья, жадность, заботы, раскаяніе, разочарованье, даже унынье, - всѣ эти исчадья ада мучительно осаждаютъ душу бѣднаго поденщика точно также, какъ и всякаго другого человѣка. Но стоитъ лишь человѣку свободно и бодро приняться за трудъ, какъ всѣ они умолкаютъ, и, ворча, прячутся по своимъ конурамъ. Человѣкъ становится воистину человѣкомъ. Священный жаръ труда похожъ на очистительный огонь, истребляющій любой ядъ, сквозь самый густой дымъ дающій свѣтлое, чистое пламя!

Foul jungles are cleared away, fair seedfields rise instead, and stately cities; and withal the man himself first ceases to be a jungle and foul unwholesome desert thereby. Consider how, even in the meanest sorts of Labour, the whole soul of a man is composed into a kind of real harmony, the instant he sets himself to work! Doubt, Desire, Sorrow, Remorse, Indignation, Despair itself, all these like helldogs lie beleaguering the soul of the poor dayworker, as of every man: but he bends himself with free valour against his task, and all these are stilled, all these shrink murmuring far off into their caves. The man is now a man. The blessed glow of Labour in him, is it not as purifying fire, wherein all poison is burnt up, and of sour smoke itself there is made bright blessed flame!

У судьбы нѣтъ, въ сущности, другихъ средствъ, чтобы сдѣлать людей культурными. Безформенная хаотическая масса отъ вращенья становится все круглѣе и круглѣе, и вслѣдствіе одной только силы тяжести располагается сферическими слоями. Это ужъ болѣе не хаосъ, а круглая, компактная земля. Что сталось бы съ землей, еслибъ она перестала вращаться? По бѣдной старой землѣ разсѣяны всякія неровности и шероховатости, но все неправильное на ней безпрестанно становится правильнымъ.

Destiny, on the whole, has no other way of cultivating us. A formless Chaos, once set it revolving, grows round and ever rounder; ranges itself, by mere force of gravity, into strata, spherical courses; is no longer a Chaos, but a round compacted World. What would become of the Earth, did she cease to revolve? In the poor old Earth, so long as she revolves, all inequalities, irregularities disperse themselves; all irregularities are incessantly becoming regular.

Видали ли вы когда-нибудь, какъ вертится гончарный станокъ, предметъ почтенный, временъ пророка Іезекіиля и даже древнѣе того? Безформенные комья глины однимъ только быстрымъ вращеньемъ превращаются въ красивые, круглые сосуды. Представьте же себѣ самаго прилежнаго въ мірѣ горшечника, но безъ станка, поставленнаго въ необходимость изготовлять посуду, или вѣрнѣе безобразный бракъ, формуя глину руками и затѣмъ обжигая ее! Такимъ горшечникомъ явилась бы судьба по отношенію къ душѣ человѣка, еслибъ та захотѣла отдыхать, расположиться поудобнѣе, не работать и не кружиться. Изъ лѣниваго, неподвижнаго человѣка самая благосклонная судьба, подобно самому старательному горшечнику безъ станка, не создастъ ничего, кромѣ брака. Сколько бы судьба не потратила на него дорогой живописи и позолоты, онъ останется навѣки лишь бракомъ. Изъ него никогда не получится сосудъ, а выйдетъ лишь неустойчивый, безобразный, кривой, косоугольный, безформенный бракъ; раскрашенный и позолоченный сосудъ безчестья! Пусть подумаютъ объ этомъ лѣнивые.

Hast thou looked on the Potter's wheel, - one of the venerablest objects; old as the Prophet Ezechiel and far older? Rude lumps of clay, how they spin themselves up, by mere quick whirling, into beautiful circular dishes. And fancy the most assiduous Potter, but without his wheel; reduced to make dishes, or rather amorphous botches, by mere kneading and baking! Even such a Potter were Destiny, with a human soul that would rest and lie at ease, that would not work and spin! Of an idle unrevolving man the kindest Destiny, like the most assiduous Potter without wheel, can bake and knead nothing other than a botch; let her spend on him what expensive colouring, what gilding and enamelling she will, he is but a botch. Not a dish; no, a bulging, kneaded, crooked, shambling, squint-cornered, amorphous botch, - a mere enamelled vessel of dishonour! Let the idle think of this.

Благословенъ тотъ, кто нашелъ себѣ дѣло. Да не пожелаетъ онъ иного благословенья. Разъ онъ обрѣлъ его, онъ послѣдуетъ за нимъ. Подобно свободно протекающему каналу, съ благородной настойчивостью проведенному черезъ гнилое болото человѣческаго существованія, подобно все болѣе и болѣе глубоко пролагающему себѣ путь потоку, трудъ мало-по-малу уноситъ съ собой даже изъ отдаленнѣйшихъ корней мелкой травки кислую, сгнившую воду и превращаетъ вредоносное болото въ зеленый, цвѣтущій лугъ, съ прозрачнымъ ручьемъ. Благотворно вліяетъ рѣка на лугъ, какъ бы она ни была мала, какъ бы ни была незначительна.

Blessed is he who has found his work; let him ask no other blessedness. He has a work, a life-purpose; he has found it, and will follow it! How, as a free-flowing channel, dug and torn by noble force through the sour mud-swamp of one's existence, like an ever-deepening river there, it runs and flows; - draining off the sour festering water, gradually from the root of the remotest grass-blade; making, instead of pestilential swamp, a green fruitful meadow with its clear-flowing stream. How blessed for the meadow itself, let the stream and its value be great or small!

Трудъ есть жизнь. Изъ сокровеннѣйшей глубины сердца работника подымается Богомъ дарованная сила, святая, небесная жизненная эссенція, которую всемогущій Богъ вдохнулъ въ человѣка. Всей душой пробуждается человѣкъ, чутко воспринимая все благородное, - и всякое знанье и "самопознанье" и многое другое, какъ только онъ правильно примется за трудъ. Знаніе? Крѣпко держитесь того знанія, которое при работѣ доказываетъ на дѣлѣ свое значенье, потому что сама природа оправдываетъ такое знаніе, подтверждаетъ истинность его. Въ сущности, у человѣка и нѣтъ другихъ знаній, кромѣ тѣхъ, что пріобрѣтены путемъ труда; все остальное лишь - научныя гипотезы; гипотезы, о которыхъ спорятъ въ школахъ, гипотезы, несущіяся въ облакахъ и кружащіяся въ безконечномъ логическомъ водоворотѣ, пока мы не провѣримъ ихъ на опытѣ. "Сомнѣнью, какого бы рода оно ни было, можетъ положить предѣлъ одна только дѣятельность".

Labour is Life: from the inmost heart of the Worker rises his god-given Force, the sacred celestial Life-essence breathed into him by Almighty God; from his inmost heart awakens him to all nobleness,- to all knowledge, 'self-knowledge' and much else, so soon as Work fitly begins. Knowledge? The knowledge that will hold good in working, cleave thou to that; for Nature herself accredits that, says Yea to that. Properly thou hast no other knowledge but what thou hast got by working: the rest is yet all a hypothesis of knowledge; a thing to be argued of in schools, a thing floating in the clouds, in endless logic-vortices, till we try it and fix it. 'Doubt, of whatever kind, can be ended by Action alone.'

Извѣстно ли вамъ, далѣе, значеніе терпѣнья, мужества, выдержки, готовности сознать свою ошибку и постараться въ другой разъ лучше исполнить свою работу?

And again, hast thou valued Patience, Courage, Perseverance, Openness to light; readiness to own thyself mistaken, to do better next time?

Всѣмъ этимъ добродѣтелямъ нигдѣ нельзя научиться, какъ только въ борьбѣ съ суровыми силами дѣйствительности. Посадите какого-нибудь добраго сэра Кристофера среди развалившейся кучи почернѣлыхъ камней, глупыхъ, несочувствующихъ архитектурѣ епископовъ, педантовъ-чиновниковъ и вялыхъ поборниковъ вѣры и посмотрите, создастъ ли онъ когда-нибудь при такихъ условіяхъ соборъ Св.Павла! Грубыми, неотесанными, неподатливыми оказываются и вещи и люди, начиная съ мятежныхъ каменщиковъ и ирландцевъ-подносчиковъ, кончая инертными поборниками вѣры, педантичными чиновниками, глупыми, не сочувствующими архитектурѣ епископами. Все это существуетъ на свѣтѣ не ради сэра Кристофера, а само для себя. Кристоферу нужно всѣхъ побѣдить, всѣхъ пересилить, если только онъ на это способенъ. Всѣ эти условiя противъ него. Даже всегда справедливая природа и та лишь отчасти за него, и грозитъ стать и вовсе противъ него, если ему не удастся ее покорить! Даже денегъ достать неоткуда! Благочестивая щедрость Англіи разсѣяна по странѣ, далека, неспособна заговорить и сказать: "Я тутъ", ее надо прежде окликнуть, и тогда только она отзовется. Благочестивая щедрость и вялая готовность помочь такъ тиха и невидима, какъ боги, а затрудненія и многочисленныя препятствія говорятъ такъ громко и стоятъ такъ близко! О, бодрый сэръ Кристоферъ, надѣйся тѣмъ не менѣе на первыхъ и выступи противъ всѣхъ остальныхъ. Покори и побѣди ихъ трудомъ, терпѣніемъ, умѣніемъ, выдержкой и силой, и установи, наконецъ, побѣдоносно послѣдній ключъ въ сводѣ купола Собора Св.Павла [въ русскомъ переводѣ ошибочно написано "Петра".- Ф.З.], твоего памятника на многія столѣтія!

All these, all virtues, in wrestling with the dim brute Powers of Fact, in ordering of thy fellows in such wrestle, there and elsewhere not at all, thou wilt continually learn. Set down a brave Sir Christopher in the middle of black ruined Stoneheaps, of foolish unarchitectural Bishops, redtape Officials, idle Nell-Gwyn Defenders of the Faith; and see whether he will ever raise a Paul's Cathedral out of all that, yea or no! Rough, rude, contradictory are all things and persons, from the mutinous masons and Irish hodmen, up to the idle Nell-Gwyn Defenders, to blustering redtape Officials, foolish unarchitectural Bishops. All these things and persons are there not for Christopher's sake and his Cathedral's; they are there for their own sake mainly! Christopher will have to conquer and constrain all these,- if he be able. All these are against him. Equitable Nature herself, who carries her mathematics and architectonics not on the face of her, but deep in the hidden heart of her,- Nature herself is but partially for him; will be wholly against him, if he constrain her not! His very money, where is it to come from? The pious munificence of England lies far-scattered, distant, unable to speak, and say, "I am here;" - must be spoken to before it can speak. Pious munificence, and all help, is so silent, invisible like the gods; impediment, contradictions manifold are so loud and near! O brave Sir Christopher, trust thou in those, notwithstanding, and front all these; understand all these; by valiant patience, noble effort, insight, by man's strength, vanquish and compel all these,- and, on the whole, strike down victoriously the last topstone of that Paul's Edifice; thy monument for certain centuries, the stamp 'Great Man' impressed very legibly on Portland-stone there!


Джованни Антонiо Каналетто. Соборъ Св.Павла (ок.1754).

Да, помощь всякаго рода и благочестивый откликъ людей и природы всегда безмолвны и не могутъ заговорить или выйти на свѣтъ Божій, пока съ ними не заговорятъ. Всякое благородное дѣло вначалѣ "невозможно". На самомъ дѣлѣ возможность осуществить такое дѣло всегда есть, но ее нужно отыскать въ Неизмѣримомъ пространствѣ, а это доступно одной только вѣрѣ. Подобно Гедеону ты долженъ разложить свое руно у входа въ свой шатеръ, чтобъ узнать не найдется ли подъ обширнымъ небеснымъ сводомъ немного благодатной росы. Твое сердце и твоя жизненная цѣль должны походить на чудесное руно Гедеона, распростертое съ безмолвной мольбой къ небу, и изъ безконечности на тебя низойдетъ благословенная, удовлетворяющая тебя роса.

- Yes, all manner of help, and pious response from Men or Nature, is always what we call silent; cannot speak or come to light, till it be seen, till it be spoken to. Every noble work is at first impossible. In very truth, for every noble work the possibilities will lie diffused through Immensity; inarticulate, undiscoverable except to faith. Like Gideon thou shalt spread out thy fleece at the door of thy tent; see whether under the wide arch of Heaven there be any bounteous moisture, or none. Thy heart and life-purpose shall be as a miraculous Gideon's fleece, spread out in silent appeal to Heaven; and from the kind Immensities, what from the poor unkind Localities and town and country Parishes there never could, blessed dew-moisture to suffice thee shall have fallen!

Всякій трудъ человѣка похожъ на работу пловца. Необозримый Океанъ грозитъ поглотить его, и если пловецъ не будетъ мужественно бороться, Океанъ сдержитъ свое слово. Но человѣкъ безпрерывно и разумно противится волнамъ, мужественно борется съ ними, и послушно несетъ его море и побѣдителемъ доставляетъ къ цѣли. "Точно также", говоритъ Гете, "обстоитъ дѣло со всѣмъ, за что берется человѣкъ въ этомъ мірѣ".

Work is of a religious nature: - work is of a brave nature; which it is the aim of all religion to be. 'All work of man is as the swimmer's:' a waste ocean threatens to devour him; if he front it not bravely, it will keep its word. By incessant wise defiance of it, lusty rebuke and buffet of it, behold how it loyally supports him, bears him as its conqueror along. 'It is so,' says Goethe, with all things that man undertakes in this world.'

Отважный мореплаватель, сѣверный морской властелинъ,- Колумбъ, мой герой, самый царственный изъ повелителей моря! Не радостная окружаетъ тебя обстановка здѣсь на чудовищныхъ, глубокихъ волнахъ. Вокругъ тебя мятежные, малодушные люди, позади тебя гибель и позоръ, передъ тобой повидимому непроницаемый мракъ ночи. Братъ, эти дикія водныя горы съ безконечно-глубокимъ основаніемъ не ради тебя одного очутилися здѣсь. На мой взглядъ у нихъ много своего дѣла, и не заботятся онѣ о томъ, чтобъ нести тебя впередъ; а ревущіе вѣтры, плящущіе гигантскій вальсъ сквозь царство хаоса и безконечности, не думаютъ о томъ, какъ надуваютъ они маленькіе паруса твоего корабля, не больше орѣховой скорлупы въ ихъ глазахъ; ты не стоишь среди членораздѣльно разговаривающихъ друзей, братъ мой; ты окруженъ неизмѣримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими другъ друга чудовищами. Глубоко въ нѣдрахъ ихъ скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебѣ; постарайся добыть ее. Терпѣливо обождешь ты, пока безумный юго-западный штормъ пронесется, ловко пользуясь своими знаньями ты спасешься, и смѣло, рѣшительно пустишься впередъ, когда подуетъ благопріятный восточный вѣтеръ - олицетвореніе Возможности. Ты сумѣешь строго обуздать мятежъ экипажа; ты весело ободришь малодушныхъ, впавшихъ въ уныніе; но жалобы, неразумныя рѣчи, утомленіе, слабость и другихъ и свою собственную ты спокойно оставишь безъ вниманія. Въ тебѣ должна найтись, въ тебѣ найдется сила молчанія, глубокаго, какъ море, - молчанія безграничнаго, извѣстнаго одному только Богу. Ты станешь великимъ человѣкомъ. Да, мой мiровой боецъ, ты долженъ стать выше этого шумнаго, безконечнаго мiра, окружающаго тебя. Сильной душой, какъ руками борца, охватишь ты мiръ, и заставишь его нести тебя дальше - къ новымъ Америкамъ, - или куда еще захочетъ Богъ!

Brave Sea-captain, Norse Sea-king,- Columbus, my hero, royalest Sea-king of all! It is no friendly environment this of thine, in the waste deep waters; around thee mutinous discouraged souls, behind thee disgrace and ruin, before thee the unpenetrated veil of Night. Brother, these wild water-mountains, bounding from their deep bases (ten miles deep, I am told), are not entirely there on thy behalf! Meseems they have other work than floating thee forward: - and the huge Winds, that sweep from Ursa Major to the Tropics and Equators, dancing their giant-waltz through the kingdoms of Chaos and Immensity, they care little about filling rightly or filling wrongly the small shoulder-of-mutton sails in this cockle-skiff of thine! Thou art not among articulate-speaking friends, my brother; thou art among immeasurable dumb monsters, tumbling, howling wide as the world here. Secret, far off, invisible to all hearts but thine, there lies a help in them: see how thou wilt get at that. Patiently thou wilt wait till the mad Southwester spend itself, saving thyself by dexterous science of defence, the while; valiantly, with swift decision, wilt thou strike in, when the favouring East, the Possible, springs up. Mutiny of men thou wilt sternly repress; weakness, despondency, thou wilt cheerily encourage: thou wilt swallow down complaint, unreason, weariness, weakness of others and thyself; - how much wilt thou swallow down! There shall be a depth of Silence in thee, deeper than this Sea, which is but ten miles deep: a Silence unsoundable; known to God only. Thou shalt be a Great Man. Yes, my World-Soldier, thou of the World Marine-service,- thou wilt have to be greater than this tumultuous unmeasured World here round thee is: thou, in thy strong soul, as with wrestler's arms, shalt embrace it, harness it down; and make it bear thee on,- to new Americas, or whither God wills! [Carlyle T. Past and Present.]


Михаэль Цено Димеръ. "Санта-Марiя" въ морѣ съ фигурой Христофора Колумба на носу (до 1939).

VI. Въ сущности говоря, всякій истинный трудъ - религія, и всякая религія, которая не является трудомъ, можетъ нравиться браминамъ, пляшущимъ дервишамъ, кому угодно, только не мнѣ. Я преклоняюсь передъ изрѣченіемъ древнихъ монаховъ: Laborare est orare, трудиться значитъ молиться.

'Religion,' I said; for properly speaking, all true Work is Religion: and whatsoever Religion is not Work may go and dwell among the Brahmins, Antinomians, Spinning Dervishes, or where it will; with me it shall have no harbour. Admirable was that of the old Monks, 'Laborare est Orare, Work is Worship.'

Старше всѣхъ проповѣдуемыхъ Евангелій было Евангеліе непроповѣдуемое, невысказанное и тѣмъ не менѣе неискоренимое, вѣчно живущее, гласящее: Трудись и въ трудѣ находи благоденствіе. Человѣкъ, сынъ земли и неба, развѣ въ глубинѣ сердца твоего не скрытъ духъ бодрящей дѣятельности, сила, призывающая къ труду, воспламеняющая тлѣющій огонь, не дающая тебѣ покоя, пока ты не развернешься, пока ты не дашь силѣ той воплотиться въ добрыхъ дѣлахъ! Что несистематично и неясно, то ты приведешь въ порядокъ и обработаешь, заставишь повиноваться тебѣ и нести плоды. Всюду, гдѣ царитъ безпорядокъ, ты долженъ выступить въ качествѣ непримиримаго врага. Подави безпорядокъ; водвори порядокъ, покорный не хаосу, а Разуму, Божеству! Если на пути твоемъ растетъ репейникъ, выкопай его, чтобъ на его мѣстѣ могла вырости полезная травка. Попадется тебѣ неупотребленный досель кусокъ хлопчатника, собери его бѣлый пухъ, начни прясть и ткать его, чтобъ вмѣсто безполезной соломы получить хорошую ткань и прикрыть ею нагое тѣло человѣка.

Older than all preached Gospels was this unpreached, inarticulate, but ineradicable, forever-enduring Gospel: Work, and therein have well-being. Man, Son of Earth and of Heaven, lies there not, in the innermost heart of thee, a Spirit of active Method, a Force for Work; - and burns like a painfully smouldering fire, giving thee no rest till thou unfold it, till thou write it down in beneficent Facts around thee! What is immethodic, waste, thou shalt make methodic, regulated, arable; obedient and productive to thee. Wheresoever thou findest Disorder, there is thy eternal enemy; attack him swiftly, subdue him; make Order of him, the subject not of Chaos, but of Intelligence, Divinity and Thee! The thistle that grows in thy path, dig it out, that a blade of useful grass, a drop of nourishing milk, may grow there instead. The waste cotton-shrub, gather its waste white down, spin it, weave it; that, in place of idle litter, there may be folded webs, and the naked skin of man be covered.

Но первымъ дѣломъ, какъ только столкнешься ты съ невѣжествомъ, глупостью и грубостью, нападай на нихъ неустанно, не знай отдыха, пока ты живъ, и, благословясь, наноси имъ ударъ за ударомъ. Всевышній Богъ явственно повелѣваетъ тебѣ такъ поступать, если есть у тебя уши, чтобъ слышать. Но то же самое повелѣваетъ Онъ тебѣ и своимъ неизреченнымъ голосомъ, болѣе внушительнымъ, чѣмъ громъ Синая или ревъ бури; развѣ ничего не говоритъ тебѣ молчаніе глубокой вѣчности, міровъ, лежащихъ по ту сторону утренней звѣзды? Еще не родившіяся столѣтія, старыя гробницы съ истлѣвшимъ въ нихъ прахомъ, даже давно засохшія слезы, когда-то орошавшія его, - не говорятъ они тебѣ развѣ того, чего не слыхало еще ни одно ухо? Глубокое царство смерти, звѣзды, никогда не останавливающіяся на своемъ пути, и пространство, и время, все возвѣщаетъ тебѣ непрестанно и безмолвно: трудись, пока день, потому что настанетъ ночь, когда никто не сумѣетъ дѣйствовать.

But above all, where thou findest Ignorance, Stupidity, Brute-mindedness, - yes, there, with or without Church-tithes and Shovel-hat, with or without Talfourd-Mahon Copyrights, or were it with mere dungeons and gibbets and crosses, attack it, I say; smite it wisely, unweariedly, and rest not while thou livest and it lives; but smite, smite, in the name of God! The Highest God, as I understand it, does audibly so command thee; still audibly, if thou have ears to hear. He, even He, with his unspoken voice, awfuler than any Sinai thunders or syllabled speech of Whirlwinds; for the SILENCE of deep Eternities, of Worlds from beyond the morning-stars, does it not speak to thee? The unborn Ages; the old Graves, with their long-mouldering dust, the very tears that wetted it now all dry,- do not these speak to thee, what ear hath not heard? The deep Death-kingdoms, the Stars in their never-resting courses, all Space and all Time, proclaim it to thee in continual silent admonition. Thou too, if ever man should, shalt work while it is called Today. For the Night cometh, wherein no man can work.

Всякій истинный трудъ свят; въ каждой истинной работѣ, хотя бы то было просто рукодѣліе, есть что-то божественное. Трудъ широкiй, какъ земля, упирается вершиною въ небо. Трудъ въ потѣ лица, въ которомъ принимаютъ участіе и мозгъ, и сердце, трудъ, породившій вычисленія Кеплера, разсужденія Ньютона, всѣ знанія, всѣ героическія поэмы, всѣ совершенные на дѣлѣ подвиги, всѣ страданія мучениковъ, до "кроваваго пота смертнаго страха" [букв. "агонiи кроваваго пота" - намекъ на молитву Христа въ Геѳсиманскомъ саду, когда отъ напряженiя у Него выступилъ кровавый потъ.- Ф.З.], признаннаго всѣми божественнымъ, о братья! если это не - молитва, тогда молитву надо пожалѣть, потому что это - самое высокое, что до сихъ поръ извѣстно намъ подъ Божьимъ небомъ.

All true Work is sacred; in all true Work, were it but true hand-labour, there is something of divineness. Labour, wide as the Earth, has its summit in Heaven. Sweat of the brow; and up from that to sweat of the brain, sweat of the heart; which includes all Kepler calculations, Newton meditations, all Sciences, all spoken Epics, all acted Heroisms, Martyrdoms,- up to that 'Agony of bloody sweat,' which all men have called divine! O brother, if this is not 'worship,' then I say, the more pity for worship; for this is the noblest thing yet discovered under God's sky.

Что ты такое, что ты жалуешься на избытокъ труда и работы въ жизни? Не жалуйся. Взгляни вверхъ, усталый братъ мой. Ты увидишь тамъ, въ Божьей вѣчности, своихъ сотрудниковъ. Они еще живы, они одни еще продолжаютъ жить, - святая толпа безсмертныхъ, небесные тѣлохранители царства человѣчества. Даже въ слабой людской памяти долго живутъ они, какъ святые, какъ герои, какъ боги! Одни они переживаютъ, одни они населяютъ неизмѣримую пустыню временъ! Небо, хоть и сурово, но не безъ милости по отношенію къ тебѣ. Небо благосклонно къ тебѣ, какъ благородная мать, какъ та спартанка, что говорила сыну, подавая ему щитъ: "съ нимъ, сынъ мой, или на немъ"! Такъ и ты долженъ съ честью вернуться домой; такъ и ты - не сомнѣвайся въ томъ, - съ честью появишься въ своей далекой отчизнѣ, если ты въ бою сохранишь свой щитъ! Въ вѣчности, въ глубокомъ царствѣ смертныхъ ты не будешь чужимъ, ты всюду явишься полноправнымъ гражданиномъ! Не жалуйся; даже спартанцы не жаловались.

Who art thou that complainest of thy life of toil? Complain not. Look up, my wearied brother; see thy fellow Workmen there, in God's Eternity; surviving there, they alone surviving: sacred Band of the Immortals, celestial Bodyguard of the Empire of Mankind. Even in the weak Human Memory they survive so long, as saints, as heroes, as gods; they alone surviving; peopling, they alone, the unmeasured solitudes of Time! To thee Heaven, though severe, is not unkind; Heaven is kind,- as a noble Mother; as that Spartan Mother, saying while she gave her son his shield, "With it, my son, or upon it!" Thou too shalt return home in honour; to thy far-distant Home, in honour; doubt it not,- if in the battle thou keep thy shield! Thou, in the Eternities and deepest Death-kingdoms, art not an alien; thou everywhere art a denizen! Complain not; the very Spartans did not complain.

А ты кто, что ты позволяешь себѣ хвастаться своей праздной жизнью и самодовольно выставляешь напоказъ блестящiе, позолоченные экипажи съ мягкими подушками, гдѣ ты сидишь, сложа руки, словно собираясь уснуть? Взгляни наверхъ, внизъ, вокругъ, впереди и позади себя, не увидишь ли ты гдѣ-нибудь хоть единаго празднаго героя, святого [Въ текстѣ перевода стоитъ опечатка - свѣтлаго.- Ф.З.], бога или хотя бы чорта? Ничего этого ты не увидишь! На небѣ, на землѣ, въ водѣ и подъ землей нѣтъ ничего, похожаго на тебя. Ты единный въ своемъ родѣ изъ всѣхъ творенiй и принадлежишь ты нынѣшнему необычайному вѣку или пятидесятилѣтiю! На свѣтѣ существуетъ лишь одно чудовище, и это - праздный человѣкъ. Въ чемъ его вѣра? Что природа - созданiе мечтателей; что хитрый попрошайка и воръ можетъ иногда хорошо прокормиться; что Богъ - ложь, и что человѣкъ и жизнь человѣческая тоже лишь ложь. - Ахъ, кто изъ насъ можетъ сказать: Я поработалъ? Прилежнѣйшіе изъ насъ лишь безполезные слуги, и чѣмъ они прилежнѣй, тѣмъ больше сознаютъ они это. Самые старательные люди вправѣ сказать: "Часть жизни своей потратилъ я зря". Тотъ же, кто, за исключеніемъ "оффиціальныхъ случаевъ", не имѣетъ другого дѣла, какъ только то, чтобъ грацiозно или неграцiозно предаваться бездѣлью и порождать сыновей, столь же праздныхъ, что долженъ такой человѣкъ сказать о себѣ, если онъ хочетъ быть справедливымъ!

And who art thou that braggest of thy life of Idleness; complacently shewest thy bright gilt equipages; sumptuous cushions; appliances for folding of the hands to mere sleep? Looking up, looking down, around, behind or before, discernest thou, if it be not in Mayfair alone, any idle hero, saint, god, or even devil? Not a vestige of one. In the Heavens, in the Earth, in the Waters, under the Earth, is none like unto thee. Thou art an original figure in this Creation; a denizen in Mayfair alone, in this extraordinary Century or Half-Century alone! One monster there is in the world: the idle man. What is his 'Religion?' That Nature is a Phantasm, where cunning, beggary or thievery may sometimes find good victual. That God is a lie; and that Man and his Life are a lie. - Alas, alas, who of us is there that can say, I have worked? The faithfulest of us are unprofitable servants; the faithfulest of us know that best. The faithfulest of us may say, with sad and true old Samuel, "Much of my life has been trifled away!" But he that has, and except 'on public occasions' professes to have, no function but that of going idle in a graceful or graceless manner; and of begetting sons to go idle; and to address Chief Spinners and Diggers, who at least are spinning and digging, "Ye scandalous persons who produce too much" - My Corn-Law friends, on what imaginary still richer Eldorados, and true iron-spikes with law of gravitation, are ye rushing!

Что касается вознагражденія за трудъ, то можно бы многое сказать по этому поводу, и многое еще скажутъ, многое еще напишутъ объ этомъ.

As to the Wages of Work there might innumerable things be said; there will and must yet innumerable things be said and spoken, in St. Stephen's and out of St. Stephen's; and gradually not a few things be ascertained and written, on Law-parchment, concerning this very matter: -

"Честная поденная плата за честный поденный трудъ", вотъ минимальное требованіе людей! Денежное вознагражденіе "такихъ размѣровъ, чтобъ работникъ могъ жить и дальше работать", также необходимо для благороднѣйшаго изъ тружениковъ, какъ и для ничтожнѣйшаго, если вы хотите, чтобъ онъ остался въ живыхъ!

'Fair day's-wages for a fair day's-work' is the most unrefusable demand! Money-wages 'to the extent of keeping your worker alive that he may work more'; these, unless you mean to dismiss him straightway out of this world, are indispensable alike to the noblest Worker and to the least noble!

Мнѣ хочется сдѣлать только одно замѣчаніе по отношенію къ первому классу, благородному и самому благородному, бросающему свѣтъ и на другіе классы и на улаженье этого затруднительнаго вопроса о вознагражденіи: награда за всякое благородное дѣло дается на небѣ, либо нигдѣ. Ни въ какомъ банкѣ на свѣтѣ тебѣ, героическая душа, не учтутъ твоего векселя. Людьми созданные банки не знаютъ тебя или узнаютъ лишь когда пройдутъ вѣка и поколѣнія, и тебя уже не сумѣетъ достигнуть людская награда.

One thing only I will say here, in special reference to the former class, the noble and noblest; but throwing light on all the other classes and their arrangements of this difficult matter: The 'wages' of every noble Work do yet lie in Heaven or else Nowhere. Not in Bank-of-England bills, in Owen's Labour-bank, or any the most improved establishment of banking and money-changing, needest thou, heroic soul, present thy account of earnings. Human banks and labour-banks know thee not; or know thee after generations and centuries have passed away, and thou art clean gone from 'rewarding,' - all manner of bank-drafts, shoptills, and Downing-street Exchequers lying very invisible, so far from thee!

Но нужна ли тебѣ, собственно говоря, награда? Развѣ ты стремился къ тому, чтобъ за свой героизмъ набить себѣ брюхо лакомыми кусками, вести пышную, комфортабельную жизнь и получить въ семъ мірѣ или въ иномъ того, что люди называютъ "счастьемъ"? Я за тебя отвѣчаю съ увѣренностью: нѣтъ. Вся духовная тайна новой эпохи въ томъ и заключается, что ты со спокойной головой отъ всего сердца можешь за себя рѣшительно отвѣтить: нѣтъ!

Nay, at bottom, dost thou need any reward? Was it thy aim and life-purpose to be filled with good things for thy heroism; to have a life of pomp and ease, and be what men call 'happy,' in this world, or in any other world? I answer for thee deliberately, No. The whole spiritual secret of the new epoch lies in this, that thou canst answer for thyself, with thy whole clearness of head and heart, deliberately, No.

Братъ мой, мужественный человѣкъ долженъ подарить свою жизнь. Подари ее, совѣтую тебѣ; или ты ждешь случая приличнымъ образомъ ее продать? Какая же цѣна, примѣрно, удовлетворила бы тебя? Всѣ творенья въ Божьемъ мірѣ, все пространство во вселенной, вся вѣчность временъ и все, что въ нихъ есть, - вотъ что ты бы потребовалъ, и на меньшемъ ты бы не помирился, въ этомъ ты долженъ сознаться, если хочешь быть правдивымъ. Твоя жизнь - все для тебя, - и взамѣнъ ея ты пожелалъ бы себѣ - все. Ты - неразумный смертный, или вѣрнѣе, ты - бѣдный одаренный вѣчной жизнью смертный, и въ тѣсной темницѣ міра ты кажешься неразумнымъ. Никогда ты жизнь свою или хоть часть своей жизни не продашь за надлежащую цѣну. Подари же ее по-царски; пусть цѣной ея будетъ - ничто. Тогда окажется, что ты въ извѣстномъ смыслѣ получилъ за нее все! Человѣкъ съ героической душой - а развѣ, благодаренье Богу, не всякій человѣкъ - дремлющій герой? - долженъ такъ поступить въ любое время и при всякихъ обстоятельствахъ. Въ самыя героическія времена, какъ и въ самыя негероическія, человѣкъ долженъ сказать, какъ сказалъ Бернсъ про свои маленькiя шотландскiя пѣсни, крошечныя капельки небесной мелодіи въ такое время, когда было столько немелодичнаго на свѣтѣ, гордо и въ то же время смиренно: "Клянусь небомъ, либо они безцѣнны, либо ничего не стоятъ; мнѣ вашихъ денегъ за нихъ не нужно!" Такое отношеніе должно оказать огромное влiянiе на урегулированiе вопроса о вознагражденiи за трудъ.

My brother, the brave man has to give his Life away. Give it, I advise thee; - thou dost not expect to sell thy Life in an adequate manner? What price, for example, would content thee? The just price of thy LIFE to thee, - why, God's entire Creation to thyself, the whole Universe of Space, the whole Eternity of Time, and what they hold: that is the price which would content thee; that, and if thou wilt be candid, nothing short of that! It is thy all; and for it thou wouldst have all. Thou art an unreasonable mortal; - or rather thou art a poor infinite mortal, who, in thy narrow clay-prison here, seemest so unreasonable! Thou wilt never sell thy Life, or any part of thy Life, in a satisfactory manner. Give it, like a royal heart; let the price be Nothing: thou hast then, in a certain sense, got All for it! The heroic man,- and is not every man, God be thanked, a potential hero? - has to do so, in all times and circumstances. In the most heroic age, as in the most unheroic, he will have to say, as Burns said proudly and humbly of his little Scottish Songs, little dewdrops of Celestial Melody in an age when so much was unmelodious: "By Heaven, they shall either be invaluable or of no value; I do not need your guineas for them!" It is an element which should, and must, enter deeply into all settlements of wages here below. They never will be 'satisfactory' otherwise; they cannot, O Mammon Gospel, they never can! Money for my little piece of work 'to the extent that will allow me to keep working'; yes, this,- unless you mean that I shall go my ways before the work is all taken out of me: but as to 'wages' - ! -

Въ сущности говоря, мы совершенно согласны со старинными монахами: Трудиться значитъ молиться, Laborare est orare. Во многихъ отношеніяхъ истинный трудъ на дѣлѣ оказывается настоящей молитвой. Тотъ, кто работаетъ, въ чемъ бы работа его ни состояла, придаетъ форму невидимымъ вещамъ, воплощаетъ ихъ, и каждый работникъ - маленькій поэтъ. Его идея, хотя бы то была только идея для изготовленія глиняной тарелки, не говоря уже для созданія эпическаго стихотворенія, видима пока только ему одному, и то лишь наполовину. Для всѣхъ другихъ она - нѣчто невиданное и невозможное; даже для самой природы это - нѣчто невиданное досель, вещь, которая до сихъ поръ еще не была - по всей вѣроятности вещь "невозможная", потому что до сего времени она была - Ничто! Невидимыя силы имѣли поводъ охранять такого человѣка, потому что онъ творитъ въ Невидимомъ и для него. Да, если взоры человѣка будутъ направлены лишь на видимыя силы, тогда уже лучше ему отказаться отъ исполненья своей задачи. Изъ того Ничто, надъ которымъ онъ работалъ, никогда не выйдетъ ничего хорошаго, ничего, кромѣ обмана, кромѣ чего-то притворнаго, чего лучше и не создавать.

On the whole, we do entirely agree with those old Monks, Laborare est Orare. In a thousand senses, from one end of it to the other, true Work is Worship. He that works, whatsoever be his work, he bodies forth the form of Things Unseen; a small Poet every Worker is. The idea, were it but of his poor Delf Platter, how much more of his Epic Poem, is as yet 'seen', halfseen, only by himself; to all others it is a thing unseen, impossible; to Nature herself it is a thing unseen, a thing which never hitherto was; - very 'impossible', for it is as yet a No-thing! The Unseen Powers had need to watch over such a man; he works in and for the Unseen. Alas, if he look to the Seen Powers only, he may as well quit the business; his No-thing will never rightly issue as a Thing, but as a Deceptivity, a Sham-thing, - which it had better not do!

Если ты намѣренъ написать стихотвореніе, поэтъ, и при этомъ ничего не имѣлъ въ виду, кромѣ рецензентовъ, гонорара, книгоиздателя и популярности, то у тебя ничего не выйдетъ, потому что въ твоемъ твореніи нѣтъ правды! Хотя бы оно было напечатано, прошло черезъ массу рецензій, заслужило похвалу, продано въ двадцати изданіяхъ, - что съ того? Твое произведеніе, на философскомъ и на коммерческомъ языкѣ, все еще Ничто, всего чаще лишь призракъ, обманъ зрѣнія; благодѣтельное забвеніе безостановочно грызетъ его, и не успокоится до тѣхъ поръ, пока хаосъ, создавшій его, не поглотитъ его снова.

Thy No-thing of an Intended Poem, O Poet who hast looked merely to reviewers, copyrights, booksellers, popularities, behold it has not yet become a Thing; for the truth is not in it! Though printed, hot-pressed, reviewed, celebrated, sold to the twentieth edition: what is all that? The Thing, in philosophical uncommercial language, is still a No-thing, mostly semblance, and deception of the sight; - benign Oblivion incessantly gnawing at it, impatient till chaos to which it belongs do reabsorb it! -

Тотъ, кто не сдружился съ невидимымъ и съ молчаніемъ, никогда не создастъ видимаго и говорящаго. Ты долженъ спуститься къ матерямъ, къ тѣнямъ усопшихъ, и какъ Геркулесъ терпѣть и трудиться, если ты хочешь побѣдоносно вернуться къ солнечному сіянію.

He who takes not counsel of the Unseen and Silent, from him will never come real visibility and speech. Thou must descend to the Mothers, to the Manes, and Hercules-like long suffer and labour there, wouldst thou emerge with victory into the sunlight.

Какъ въ бою, въ сраженіи - потому что это дѣйствительно бой - долженъ ты презрѣть и страданья, и смерть; радостные голоса изъ утопическихъ странъ изобилія, какъ ревъ жаднаго Ахерона, должны умолкнуть подъ твоими побѣдоносными шагами. Твоя работа должна, какъ трудъ Данте, "заставить тебя похудѣть на многіе годы". Свѣтъ и его награда, его приговоръ, совѣты, поддержка, препятствія, должны быть, какъ дикій морской приливъ, хаосъ, по которому тебѣ приходится плавать и плыть на парусахъ. Не дикія волны и ихъ смѣшанные съ морской травой теченія должны указывать тебѣ путь, а одна лишь звѣзда твоя должна руководить тобой, - "Se tu segui tua stella!" Одной лишь звѣздѣ своей, то ярко сіяющей надъ хаосомъ, то на мигъ угасающей или зловѣще темнѣющей, одной ей долженъ ты постараться слѣдовать. Нелегкая, я думаю, задача такимъ образомъ прокладывать себѣ путь сквозь хаосъ и адскую тьму! Зеленоглазые драконы подстерегаютъ тебя, трехъ-главые Церберы - не безъ своего рода сочувствія! "Eccovi l'uom ch'e stato all' Inferno". Вѣдь въ сущности говоря, какъ сказалъ поэтъ Дрэйденъ, ты дѣйствительно, идешь всю дорогу рука объ руку съ чистѣйшимъ безуміемъ, котораго никакъ нельзя назвать пріятнымъ спутникомъ! Пристально вглядываешься ты въ безуміе, въ его неизслѣдованное, безграничное, бездонное, мракомъ ночи окутанное царство, и стараешься извлечь изъ него новую премудрость, какъ Евридика изъ преисподней. Чѣмъ выше премудрость, тѣмъ тѣснѣе ея близость, ея родство съ чистымъ безуміемъ. Это вѣрно въ буквальномъ смыслѣ слова; въ нѣмомъ удивленіи и страхѣ придешь ты къ заключенію, что высшая премудрость, пробираясь на свѣтъ Божій, часто приноситъ съ собой приставшіе къ ней остатки безумія.

As in battle and the shock of war,- for is not this a battle? - thou too shalt fear no pain or death, shalt love no ease or life; the voice of festive Lubberlands, the noise of greedy Acheron shall alike lie silent under thy victorious feet. Thy work, like Dante's, shall 'make thee lean for many years'. The world and its wages, its criticisms, counsels, helps, impediments, shall be as a waste ocean-flood; the chaos through which thou art to swim and sail. Not the waste waves and their weedy gulf-streams, shalt thou take for guidance: thy star alone,- 'Se to segui tua stella!' Thy star alone, now clear-beaming over Chaos, nay now by fits gone out, disastrously eclipsed: this only shalt thou strive to follow. O, it is a business, as I fancy, that of weltering your way through Chaos and the murk of Hell! Green-eyed dragons watching you, three-headed Cerberuses,- not without sympathy of their sort! "Eccovi l'uom ch'e stato all'Inferno." For in fine, as Poet Dryden says, you do walk hand in hand with sheer Madness, all the way,- who is by no means pleasant company! You look fixedly into Madness, and her undiscovered, boundless, bottomless Night-empire; that you may extort new Wisdom out of it, as an Eurydice from Tartarus. The higher the Wisdom, the closer was its neighbourhood and kindred with mere Insanity; literally so; - and thou wilt, with a speechless feeling, observe how highest Wisdom, struggling up into this world, has oftentimes carried such tinctures and adhesions of Insanity still cleaving to it hither!

Всѣ творенья, каждое въ своемъ родѣ - превращенье безумія въ нѣчто осмысленное; это, несомнѣнно, религіозное дѣло, немыслимое безъ участія религіи. Иначе ты не создалъ творенья, а лишь заботился о томъ, что пріятно для глазъ, лишь жадно гонялся за наградой, за быстрѣйшей выдѣлкой мнимыхъ цѣнностей, съ цѣлью получить вознагражденіе. Вмѣсто хорошихъ поярковыхъ шляпъ, которыми можно было бы прикрыть голову, ты создалъ лишь большія изъ дерева и гипса изготовленныя шляпы для рекламы, какъ тѣ, что развозятъ по улицамъ на колесахъ. Вмѣсто земного и небеснаго руководства для душъ людей, ты занимаешься преніями о черныхъ или бѣлыхъ стихаряхъ; передъ тобой чучела папъ изъ голоса и кожи, земные законодатели, "организующіе трудъ", вырабатывая законъ о хлѣбѣ. Измученная земля полна такихъ явленій до того, что готова взорваться. Все это показное, все гладко, чтобы не оскорбить ни чувства, ни зрѣнія, но тѣмъ не менѣе все это достойно проклятія, гибельно для тѣла и души. Ни одинъ человѣкъ никогда не творилъ иначе, какъ благочестиво, ни одинъ, не исключая бѣднаго ремесленника, ткача, соткавшаго твое платье, сапожника, тачавшаго твои сапоги. Всѣ люди, если они работаютъ не такъ, какъ на глазахъ у великаго надзирателя, работаютъ неправильно и на свое собственное и чужое несчастье.

All Works, each in their degree, are a making of Madness sane; - truly enough a religious operation; which cannot be carried on without religion. You have not work otherwise; you have eye-service, greedy grasping of wages, swift and ever swifter manufacture of semblances to get hold of wages. Instead of better felt-hats to cover your head, you have bigger lath-and-plaster hats set traveling the streets on wheels. Instead of heavenly and earthly Guidance for the souls of men, you have 'Black or White Surplice' Controversies, stuffed hair-and-leather Popes; - terrestrial Law-wards, Lords and Law-bringers, 'organising Labour' in these years, by passing Corn-Laws. With all which, alas, this distracted Earth is now full, nigh to bursting. Semblances most smooth to the touch and eye; most accursed nevertheless to body and soul. Semblances, be they of Sham-woven Cloth or of Dilettante Legislation, which are not real wool or substance, but Devil's-dust, accursed of God and man! No man has worked, or can work, except religiously; not even the poor day-labourer, the weaver of your coat, the sewer of your shoes. All men, if they work not as in a Great Taskmaster's eye, will work wrong, work unhappily for themselves and you. [Carlyle T. Past and Present.]

VII. "Трудиться значитъ молиться"; въ этихъ словахъ скрытъ высокій смыслъ, при теперешнемъ положеніи молитвы и всякаго поклоненія понятный лишь немногимъ; но кто понимаетъ ихъ истинное значенье, тому понятно пророчество относительно всего будущаго; послѣднее Евангеліе, заключающее въ себѣ всѣ остальныя. Его Соборъ - куполъ неизмѣримаго - видалъ ли ты его? Его кровля - млечный путь, подъ ногами у него - зеленая мозаика луговъ и морей; алтаремъ ему служитъ звѣздный тронъ Вѣчнаго! Его молебны и псалмы - великія дѣла, героическіе поступки и муки и искреннія отъ всего сердца идущія рѣчи смѣлыхъ сыновъ человѣческихъ. Хоровыя пѣсни поютъ старые вѣтры и океаны и низкіе, неясные, но краснорѣчивые голоса судьбы и исторіи.

'Work is Worship': yes, in a highly considerable sense,- which, in the present state of all 'worship', who is there that can unfold! He that understands it well, understands the Prophecy of the whole Future; the last Evangel, which has included all others. Its cathedral the Dome of Immensity,- hast thou seen it? coped with the star-galaxies; paved with the green mosaic of land and ocean; and for altar, verily, the Star-throne of the Eternal! Its litany and psalmody the noble acts, the heroic work and suffering, and true Heart-utterance of all the Valiant of the Sons of Men. Its choir-music the ancient Winds and Oceans, and deep-toned, inarticulate, but most speaking voices of Destiny and History,- supernal ever as of old. [Carlyle T. Past and Present.]

VIII. Трудъ - призваніе человѣка на землѣ. Обстоятельства такъ складываются, что настанетъ день, когда человѣку, не имѣющему работы, будетъ невозможно показаться въ предѣлахъ нашей солнечной системы и ему придется искать другую, лѣнивую планету.

Work is the mission of man in this Earth. A day is ever struggling for ward, a day will arrive in some approximate degree, when he who has no work to do, by whatever name he may be named, will not find it good to show himself in our quarter of the Solar System; but may go and look out elsewhere, If there be any Idle Planet discoverable? [Carlyle T. Chartism.]

IX. Задача человѣка на землѣ, назначенье всякаго отдѣльнаго человѣка - быть поперемѣнно то ученикомъ, то работникомъ, или, вѣрнѣе, быть одновременно ученикомъ, учителемъ и изслѣдователемъ. Отъ природы одаренъ человѣкъ силой не только учить и подражать, но и силой дѣйствовать и познавать себя. Развѣ міръ, въ которомъ мы живемъ, не безконеченъ, и развѣ мы не видимъ, что самыя близкія другъ отъ друга зависящія отношенія постоянно измѣняются послѣдними открытіями соотношенiй между предметами? Еслибъ когда-нибудь удалось превратить человѣка въ простого ученика, такъ что ему ничего не оставалось бы изслѣдовать и исправлять; еслибъ когда-нибудь можно было установить теорію мірозданія, окончательную и совершенную, которую оставалось бы только выучить наизусть, тогда человѣкъ былъ бы духовно мертвымъ, тогда родъ людской пересталъ бы существовать.

Man's task here below, the destiny of every individual man, is to be in turns Apprentice and Workman; or say rather, Scholar, Teacher, Discoverer: by nature he has a strength for learning, for imitating; but also a strength for acting, for knowing on his own account. Are we not in a world seen to be Infinite; the relations lying closest together modified by those latest discovered and lying farthest asunder? Could you ever spell-bind man into a Scholar merely, so that he had nothing to discover, to correct; could you ever establish a Theory of the Universe that were entire, unimprovable, and which needed only to be got by heart; man then were spiritually defunct, the Species we now name Man had ceased to exist. [Carlyle T. Characteristics.]

X. Сколько правды въ старинной баснѣ о сфинксѣ, что лежалъ на большой дорогѣ, задавалъ путникамъ загадку и разрывалъ ихъ на части, если они не могли ее рѣшить.

How true is that old Fable of the Sphinx, who sat by the wayside, propounding her riddle to the passengers, which if they could not answer she destroyed them!

Такимъ сфинксомъ является наша жизнь для всѣхъ людей, для всѣхъ обществъ людскихъ. Природа какъ сфинксъ, божественна, мила и нѣжна. У нея лицо и грудь богини, но въ то же время когти и тѣло львицы. Въ ней что-то небесно-прекрасное - порядокъ и разумъ,- и черная роковая жестокость - порожденіе ада. Она - богиня, но богиня лишь наполовину освобожденная изъ темницы, наполовину еще заточенная въ тюрьмѣ, - отчетливое, милое переплетено еще съ невысказаннымъ, хаотическимъ.

Such a Sphinx is this Life of ours, to all men and societies of men. Nature, like the Sphinx, is of womanly celestial loveliness and tenderness; the face and bosom of a goddess, but ending in claws and the body of a lioness. There is in her a celestial beauty - which means celestial order, pliancy to wisdom; but there is also a darkness, a ferocity, fatality, which are infernal. She is a goddess, but one not yet disimprisoned; one still halfimprisoned,- the inarticulate, lovely still encased in the inarticulate, chaotic.


Гюставъ Моро. Эдипъ и сфинксъ (1864).

Какъ это вѣрно! И развѣ не ставитъ намъ жизнь загадки? Каждаго человѣка она ежедневно вопрошаетъ ласковымъ тономъ, но страшно многозначительно: Знаешь ли ты значенье сегодняшняго дня? Стараешься ли ты разумно сдѣлать то, что ты въ состояніи сдѣлать сегодня?

How true! And does she not propound her riddles to us? Of each man she asks daily, in mild voice, yet with a terrible significance, "Knowest thou the meaning of this Day? What thou canst do To-day; wisely attempt to do?"

Природа, вселенная, судьба, существованіе или какъ вы тамъ называете неизъяснимую дѣйствительность, среди которой живемъ мы и боремся, развѣ не представляется она, какъ божественная невѣста или какъ кладъ человѣку мудрому и храброму, способному понять и исполнить ея законы, и какъ уничтожающій демонъ для тѣхъ, кто на это не способенъ?

Nature, Universe, Destiny, Existence, howsoever we name this grand unnameable Tact in the midst of which we live and struggle, is as a heavenly bride and conquest to the wise and brave, to them who can discern her behests and do them; a destroying fiend to them who cannot.

Разрѣши ея загадку и будетъ благо тебѣ. Не разрѣши ее, пройди мимо, оставивъ ее безъ вниманья, и она сама отвѣтитъ тебѣ на свой вопросъ, но отвѣтитъ зубами и когтями, потому что природа - нѣмая львица и яростно растерзаетъ тебя, не внемля твоимъ мольбамъ.

Answer her riddle, it is well with thee. Answer it not, pass on regarding it not, it will answer itself; the solution of it is a thing of teeth and claws; Nature is a dumb lioness, deaf to thy pleadings, fiercely devouring.

Ты уже не побѣдоносный женихъ ея, а разбитая жертва закланiя, какъ это неминуемо и должно случиться съ уличеннымъ въ измѣнѣ рабомъ.

Thou art not now her victorious bride groom; thou art her mangled victim, scattered on the precipices, as a slave found treacherous, recreant, ought to be and must.

Съ народами дѣло обстоитъ точно также, какъ съ отдѣльными лицами. Сумѣютъ ли они разрѣшить предложенную имъ загадку или нѣтъ?

With Nations it is as with individuals: Can they rede the riddle of Destiny?

Въ этомъ, въ сущности, секретъ всѣхъ несчастныхъ людей, всѣхъ несчастныхъ народовъ. Они забыли настоящую, внутреннюю правду, промѣняли ее на внѣшній блескъ. Они невѣрно отвѣчаютъ на вопросъ сфинкса. Неразумные люди не могутъ правильно рѣшить его вопроса! Неразумные люди принимаютъ внѣшній, преходящій успѣхъ за вѣчныя дѣла, и запутываются все больше и больше.

Properly it is the secret of all unhappy men and unhappy nations. Had they known Nature's right truth, Nature's right truth would have made them free. They have become enchanted; stagger spell-bound, reeling on the brink of huge peril, because they were not wise enough. They have forgotten the right Inner True, and taken up with the Outer Sham-true. They answer the Sphinx's question wrong. Foolish men cannot answer it aright! Foolish men mistake transitory semblance for eternal fact, and go astray more and more.

Глупые люди полагаютъ что разъ наказанье за злое дѣло не послѣдовало тотчасъ же, то здѣсь на свѣтѣ нѣтъ справедливости, а если есть, то лишь случайная. Наказанье за злое дѣло задерживается иногда на нѣсколько дней, иногда на нѣсколько столѣтій, но оно также вѣрно, какъ жизнь, также неминуемо, какъ смерть! Въ центрѣ мирового водоворота все еще живетъ и говоритъ Богь, Богь истинный, какъ въ древнія времена. Великая душа міра справедлива.

Foolish men imagine that because judgment for an evil thing is delayed, there is no justice, but an accidental one, here below. Judgment for an evil thing is many times delayed some day or two, some century or two, but it is sure as life, it is sure as death! In the centre of the world-whirlwind, verily now as in the oldest days, dwells and speaks a God. The great soul of the world is just. [Carlyle T. Past and Present.]

XI. Въ произнесенномъ словѣ, въ написанномъ стихотвореніи сказывается, говорятъ, квинтэссенція человѣка; тѣмъ болѣе это вѣрно про сдѣланную работу. Вся нравственность человѣка, его умъ, терпѣніе, выдержка, порядочность, система, проницательность, геніальность, энергія,- однимъ словомъ, всѣ силы, которыми обладаетъ человѣкъ, все написано въ выполненной имъ работѣ. Работать значитъ испытать свои силы въ борьбѣ съ природой и ея никогда не обманывающими законами; они-то вынесутъ человѣку правильный приговоръ. Столько-то добродѣтелей и способностей нашли мы въ немъ, столько-то - и больше ни одной! Столько-то способности было у него согласоваться со мной и съ моими неизмѣнными, вѣчно-истинными законами, работать и трудиться сообразно съ ними, какъ я ему приказывала, и ему это удалось, или не удалось, какъ вы видите!

The spoken Word, the written Poem, is said to be an epitome of the man; how much more the done Work. Whatsoever of morality and of intelligence; what of patience, perseverance, faithfulness, of method, insight, ingenuity, energy; in a word, whatsoever of Strength the man had in him will lie written in the Work he does. To work: why, it is to try himself against Nature, and her everlasting unerring Laws; these will tell a true verdict as to the man. So much of virtue and of faculty did we find in him; so much and no more! He had such capacity of harmonising himself with me and my unalterable ever-veracious Laws; of cooperating and working as I bade him; - and has prospered, and has not prospered, as you see!

Деятельность въ соотвѣтствіи съ требованіями великой природы - развѣ это не добродѣтель во всѣхъ отношеніяхъ? Хлопчатую бумагу можно прясть и продавать; можно достать рабочихъ, чтобъ прясть ее и наконецъ, можно продавать сотканную матерію, слѣдуя въ этомъ дѣлѣ предписаніямъ природы. Если не слѣдовать предписаніямъ природы, то и ткани не получите; если же вы ея не получите, если не будетъ въ продажѣ бумажныхъ матерій, то природа уличитъ васъ въ безсиліи, сила ваша - не сила, вашъ трудъ - безплоденъ!

- Working as great Nature bade him: does not that mean virtue of a kind; nay, of all kinds? Cotton can be spun and sold, Lancashire operatives can be got to spin it, and at length one has the woven webs and sells them, by following Nature's regulations in that matter: by not following Nature's regulations, you have them not. You have them not; - there is no Cotton-web to sell: Nature finds a bill against you; your 'Strength' is not Strength, but Futility!

Уважай способность до тѣхъ поръ, пока она дѣлаетъ честь человѣку. Я всегда уважаю человѣка, которому удается его трудъ.

Let faculty be honoured, so far as it is faculty. A man that can succeed in working is to me always a man. [Carlyle T. Past and Present.]

XII. Воистину, въ семъ мірѣ нѣтъ ничего мертваго; то, что мы называемъ мертвымъ на самомъ дѣлѣ лишь измѣнено, силы его дѣйствуютъ лишь инымъ образомъ. "Листъ, гніющій на сыромъ вѣтру", какъ кто-то выразился: "имѣетъ еще силу: иначе какъ могъ бы онъ гнить? Весь міръ нашъ - безконечно сложное, запутанное соединеніе силъ, разнообразнѣйшихъ силъ, начиная съ силы тяготѣнія и кончая мыслью и волей; въ свободѣ человѣка, въ непреложности законовъ природы, во всемъ мірѣ ничто не дремлетъ ни на одно мгновенье; все бодрствуетъ и дѣятельно творитъ. Нигдѣ ты не увидишь предмета въ одиночномъ бездѣйствіи, начиная съ медленно распадающихся со временъ сотворенія міра гранитныхъ горъ, вплоть до разсѣивающагося дыма, до живого человѣка; вплоть до поступка, до слова человѣка. Мы знаемъ, что сказаннаго не вернешь; тѣмъ болѣе не вернешь ты сдѣланнаго. "Сами боги", говоритъ Пиндаръ, "не могутъ уничтожить содѣяннаго поступка". Да, что случилось разъ, то случилось навѣкъ, то ввергнуто въ безконечное время, и остается ли оно надолго видимымъ для насъ или быстро отъ насъ исчезаетъ, вѣчно дѣйствуетъ и растетъ, какъ неразрушимый, новый элементъ въ безпредѣльности вещей. Да и что такое представляетъ собою эта безпредѣльность вещей, которую мы называемъ вселенной, если не дѣяніе, совокупность поступковъ и дѣйствiй? Живая, готовая сумма, которой никто не въ состояніи вычислить состоитъ изъ трехъ слагаемыхъ, явныхъ для всѣхь: все, что случилось, все, что случается и все, что случится въ будущемъ. Пойми это, какъ слѣдуетъ: все, что ты видишь, результатъ поступка, слѣдствіе и выраженье напряженія силы; совокупность вещей это безконечное спряженіе глагола творить. Безбрежное море силъ, власти творческой, гдѣ силы трепещутъ и кружатся, подымаясь дружными теченіями, широкими, какъ неизмѣримость, глубокими, какъ вѣчность, прекрасными и страшными и непонятными: вотъ, что человѣкъ называетъ жизнью и міромъ; окрашенная въ тысячу цвѣтовъ огненная картина, одновременно скрывающая отъ глазъ нашихъ явленія и обнаруживающая ихъ, отраженіе - едва уловимое жалкимъ мозгомъ и сердцемъ человѣка,- Неизрѣченнаго, живущаго въ свѣтѣ, когда кругомъ царитъ тьма, сквозь которую никто не можетъ къ Нему пробраться - вотъ жизнь и міръ. Выше блестящаго звѣзднаго пути, раньше начала временъ трепещутъ творческія силы вокругъ тебя, да и ты принадлежишь къ числу ихъ на томъ мѣстѣ, на которомъ сейчасъ стоишь, въ тотъ самый моментъ, который ты сейчасъ видишь на часахъ своихъ.

How true that there is nothing dead in this Universe; that what we call dead is only changed, its forces working in inverse order! 'The leaf that lies rotting in moist winds,' says one, 'has still force; else how could it rot?' Our whole Universe is but an infinite Complex of Forces; thousandfold, from Gravitation up to Thought and Will; man's Freedom environed with Necessity of Nature: in all which nothing at any moment slumbers, but all is for ever awake and busy. The thing that lies isolated inactive thou shalt nowhere discover; seek everywhere from the granite mountain, slow-mouldering since Creation, to the passing cloud-vapour, to the living man; to the action, to the spoken word of man. The word that is spoken, as we know, flies-irrevocable: not less, but more, the action that is done. 'The gods themselves', sings Pindar, 'cannot annihilate the action that is done'. No: this, once done, is done always; cast forth into endless Time; and, long conspicuous or soon hidden, must verily work and grow forever there, an indestructible new element in the Infinite of Things. Or, indeed, what is this Infinite of Things itself, which men name Universe, but an action, a sum-total of Actions and Activities? The living ready-made sum-total of these three,- which Calculation cannot add, cannot bring on its tablets; yet the sum, we say, is written visible: All that has been done, All that is doing, All that will be done! Understand it well, the Thing thou beholdest, that Thing is an Action, the product and expression of exerted Force: the All of Things is an infinite conjugation of the verb To do. Shoreless Fountain-Ocean of Force, of power to do; wherein Force rolls and circles, billowing, many-streamed, harmonious; wide as Immensity, deep as Eternity; beautiful and terrible, not to be comprehended: this is what man names Existence and Universe; this thousand-tinted Flame-image, at once veil and revelation, reflex such as he, in his poor brain and heart, can paint, of One Unnameable dwelling in inaccessible light! From beyond the Star-galaxies, from before the Beginning of Days, it billows and rolls,- round thee, nay thyself art of it, in this point of Space where thou now standest, in this moment which thy clock measures. [Carlyle T. The French Revolution.]

XIII. Сильный человѣкъ всегда найдетъ себѣ дѣло, то есть трудности, страданія въ той мѣрѣ, какая только ему по силамъ.

The strong man will ever find work, which means difficulty, pain, to the full measure of his strength. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XIV. Талантливый человѣкъ въ какой бы періодъ исторіи онъ ни родился, всегда найдетъ довольно работы; никогда не можетъ онъ вступить въ жизнь при такихъ обстоятельствахъ, чтобы не было противорѣчій, нуждающихся въ примиреніи, чтобы не было трудностей, на преодолѣніе коихъ потребуются его силы, если только силы этой, вообще, достаточно. Вездѣ душа человѣческая находится между полушаріемъ мрака, на границѣ двухъ враждующихъ царствъ: необходимости и свободной воли.

At no period of the World's History can a gifted man be born when he will not find enough to do; in no circumstances come into life but there will be contradictions for him to reconcile, difficulties which it will task his whole strength to surmount, if his whole strength suffice. Everywhere the human soul stands between a hemisphere of light and another of darkness; on the confines of two everlastingly hostile empires, Necessity and Freewill. [Carlyle T. Goethe's Works.]

XV. Положенье, не имѣющее своего идеала, своей обязанности, никогда еще не было занято ни однимъ человѣкомъ. Да, въ этой бѣдной, жалкой, презрѣнной дѣйствительности, въ которой ты сейчасъ живешь, заключенъ идеалъ твой, здѣсь или нигдѣ. Отсюда стремись къ нему, надѣйся, живи и будь свободенъ. Глупецъ! Идеалъ твой лежитъ въ тебѣ самомъ, препятствія къ нему скрыты тоже въ тебѣ самомъ. Твое состояніе лишь матерьялъ, изъ котораго ты долженъ образовать, сформировать этотъ идеалъ.

The Situation that has not its Duty, its Ideal, was never yet occupied by man. Yes here, in this poor, miserable, hampered, despicable Actual, wherein thou even now standest, here or nowhere is thy Ideal: work it out therefrom; and working, believe, live, be free. Fool! the Ideal is in thyself, the impediment too is in thyself: thy Condition is but the stuff thou art to shape that same Ideal out of what matters whether such stuff be of this sort or that, so the Form thou give it be heroic, be poetic? [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XVI. А вы, работники, уже стоящіе на работѣ, взрослые люди, благородные, достойные уваженья, васъ призываетъ свѣтъ къ новому труду, къ новымъ благороднымъ поступкамъ. Побѣдите бунтъ, расколъ, широко распространенное отчаяніе своимъ мужествомъ, справедливостью, мягкостью и мудростью. Хаосъ теменъ и глубокъ, какъ адъ; заставьте возсіять свѣтъ, и мы увидимъ вмѣсто ада зеленый цвѣтущій міръ. Нѣтъ ничего болѣе великаго, какъ заставить какой-нибудь уголокъ Божьихъ созданій стать плодороднѣе, лучше, достойнѣе Бога, заставить сердца человѣческія стать немного умнѣе, мужественнѣе, счастливѣе, благосклоннѣе. Эта задача достойна какого-нибудь бога. Черный адъ мятежа, варварства, отчаянія можетъ быть превращенъ людскими усиліями въ своего рода небо, очищенное отъ копоти, отъ мятежа и отъ потребности въ бунтѣ. Вѣчная дуга небесной лазури подымается и надъ ними и надъ ихъ хитрыми махинаціями, какъ надъ порожденіемъ неба, и Богъ, и люди спокойно смотрятъ на это.

But it is to you, ye Workers, who do already work, and are as grown men, noble and honourable in a sort, that the whole world calls for new work and nobleness. Subdue mutiny, discord, widespread despair, by manfulness, justice, mercy and wisdom. Chaos is dark, deep as Hell; let light be, and there is instead a green flowery World. O, it is great, and there is no other greatness. To make some nook of God's Creation a little fruitfuler, better, more worthy of God; to make some human hearts a little wiser, manfuler, happier,- more blessed, less accursed! It is work for a God. Sooty Hell of mutiny and savagery and despair can, by man's energy, be made a kind of Heaven; cleared of its soot, of its mutiny, of its need to mutiny; the everlasting arch of Heaven's azure overspanning it too, and its cunning mechanisms and tall chimney-steeples, as a birth of Heaven; God and all men looking on it well pleased. [Carlyle T. Past and Present.]

XVII. Я уважаю людей двухъ категорій и только двухъ. Во первыхъ трудящагося работника, созданными изъ земли орудіями покоряющаго землю, превращая ее въ собственность человѣка. Достойна уваженія грубая, сведенная, мозолистая рука, въ которой тѣмъ не менѣе есть нѣчто царственно-величественное, потому что она держитъ скипетръ нашей планеты. Почтеннымъ нахожу я грубое, загорѣлое лицо работника съ безхитростнымъ умомъ, потому что это лицо человѣка, живущаго такъ, какъ человѣкъ долженъ жить. Да, я тебя еще больше уважаю за грубость твою, именно потому, что намъ приходится и пожалѣть, а не только любить тебя! Тяжело обремененный братъ! Изъ-за насъ такъ гнулась спина твоя, изъ-за насъ твои прямые члены такъ изуродованы. Ты былъ нашимъ рекрутомъ, тебѣ выпалъ жребій и въ то время, какъ ты за насъ воевалъ, ты сдѣлался калѣкой. И въ тебѣ заключался созданный Богомъ образъ, но ему не суждено было развернуться. Трудъ крѣпкой пеленою окуталъ тебя и лишилъ тѣло твое и душу твою свободы. И все же продолжай работать, трудись! Ты исполняешь долгъ свой, хотя бы другіе его и не исполняли; ты трудишься ради необходимаго, ради насущнаго хлѣба.

Two men I honor, and no third. First, the toilworn Craftsman that with earth-made Implement laboriously conquers the Earth, and makes her man's. Venerable to me is the hard Hand; crooked, coarse; wherein notwithstanding lies a cunning virtue, indefeasibly royal, as of the Sceptre of this Planet. Venerable too is the rugged face, all weather-tanned, besoiled, with its rude intelligence; for it is the face of a Man living manlike. Oh, but the more venerable for thy rudeness, and even because we must pity as well as love thee! Hardly-entreated Brother! For us was thy back so bent, for us were thy straight limbs and fingers so deformed: thou wert our Conscript, on whom the lot fell, and fighting our battles wert so marred. For in thee too lay a god-created Form, but it was not to be unfolded; encrusted must it stand with the thick adhesions and defacements of Labor: and thy body, like thy soul, was not to know freedom. Yet toil on, toil on: thou art in thy duty, be out of it who may; thou toilest for the altogether indispensable, for daily bread.

Другого человѣка уважаю я еще гораздо больше - того, который трудится ради необходимаго душѣ человѣческой, не ради хлѣба насущнаго. И онъ исполняетъ свой долгъ, стремясь къ внутренней гармоніи и содѣйствуя ей словомъ и дѣломъ. Всего выше стоитъ такой человѣкъ, когда его внѣшнія и внутреннія стремленія составляютъ одно, когда мы можемъ назвать его артистомъ, не простымъ рабочимъ, а воодушевленнымъ мыслителемъ, небомъ созданными орудіями завоевывающимъ небо! Если бѣдный скромный труженикъ работаетъ, чтобы добыть намъ пищу, то развѣ одаренный умомъ и геніемъ человѣкъ не долженъ трудиться въ свою очередь для него, чтобы дать ему свѣтъ, руководство, свободу и безсмертіе! - Этихъ двухъ людей на различныхъ ступеняхъ ихъ развитія уважаю я глубоко. Все другое лишь дымъ и прахъ, и дуновенья вѣтра достаточно, чтобы его не стало. Но несказанно трогательнымъ нахожу я соединеніе этихъ двухъ типовъ въ одномъ лицѣ, когда тотъ, кто наружно долженъ трудиться для удовлетворенія самыхъ низменныхъ человѣческихъ потребностей внутренно работаетъ для самыхъ высокихъ изъ нихъ. Я не знаю ничего въ мірѣ выше святого, обрабатывающаго землю, если такой человѣкъ въ наше время еще можетъ встрѣтиться. Такой человѣкъ вернетъ тебя къ временамъ Назарета. Сіяніе неба подымется передъ тобой изъ глубочайшихъ нѣдръ земли, подобно свѣту, блестящему во мглѣ.

A second man I honor, and still more highly: Him who is seen toiling for the spiritually indispensable; not daily bread, but the bread of Life. Is not he too in his duty; endeavoring towards inward Harmony; revealing this, by act or by word, through all his outward endeavors, be they high or low? Highest of all, when his outward and his inward endeavor are one: when we can name him Artist; not earthly Craftsman only, but inspired Thinker, who with heaven-made Implement conquers Heaven for us! If the poor and humble toil that we have Food, must not the high and glorious toil for him in return, that he have Light, have Guidance, Freedom, Immortality? - These two, in all their degrees, I honor: all else is chaff and dust, which let the wind blow whither it listeth. Unspeakably touching is it, however, when I find both dignities united; and he that must toil outwardly for the lowest of man's wants, is also toiling inwardly for the highest. Sublimer in this world know I nothing than a Peasant Saint, could such now anywhere be met with. Such a one will take thee back to Nazareth itself; thou wilt see the splendor of Heaven spring forth from the humblest depths of Earth, like a light shining in great darkness. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XVIII. Не за тяжелый трудъ жалѣю я бѣдняка. Всѣ мы должны либо трудиться, либо красть (какимъ бы названіемъ мы не прикрывали своей кражи), что гораздо хуже; ни одинъ честно трудящійся человѣкъ не находитъ, что его задача - одно лишь препровожденіе времени. Бѣднякъ голоденъ, ему хочется пить, но и для него найдутся пища и питье; онъ тяжко обремененъ и усталъ, но небо посылаетъ ему сонъ, и даже сонъ глубокій. Въ его закоптѣлой избѣ на него нисходитъ благодатный отдыхъ; сновидѣнія пестрой чередой проносятся передъ нимъ. - Но я жалѣю его за то, что свѣтильникъ духа его угасаетъ, что ни одинъ лучъ небеснаго или хоть земного знанія не доходитъ до него; и лишь въ густой мглѣ, какъ два призрака, живутъ страхъ да дерзость.

It is not because of his toils that I lament for the poor: we must all toil, or steal (howsoever we name our stealing), which is worse; no faithful workman finds his task a pastime. The poor is hungry and athirst; but for him also there is food and drink: he is heavy-laden and weary; but for him also the Heavens send Sleep, and of the deepest; in his smoky cribs, a clear dewy heaven of Rest envelops him; and fitful glitterings of cloud-skirted Dreams. But what I do mourn over is, that the lamp of his soul should go out; that no ray of heavenly, or even of earthly knowledge, should visit him; but only, in the haggard darkness, like two spectres, Fear and Indignation bear him company.

Неужели въ то время, какъ тѣло такъ сильно, душа должна быть ослѣплена, искалѣчена, погружена въ оцѣпенѣніе? Неужели и это также даръ Божій, удѣленный человѣку еще на небѣ и которому не суждено было на свѣтѣ развиться? Что человѣкъ долженъ умереть въ невѣдѣніи, хотя онъ былъ одаренъ способностью къ познанію, это я называю трагедіей, хотя бы явленіе это и повторялось до двадцати разъ въ минуту, какъ оно и выходитъ по извѣстнымъ вычисленіямъ. Та жалкая частичка знанья, которой добилось соединенное человѣчество, среди цѣлаго моря невѣдѣнія, должна была бы сдѣлаться достояніемъ всѣхъ людей.

Alas, while the Body stands so broad and brawny, must the Soul lie blinded, dwarfed, stupefied, almost annihilated! Alas, was this too a Breath of God; bestowed in Heaven, but on earth never to be unfolded! - That there should one Man die ignorant who had capacity for Knowledge, this I call a tragedy, were it to happen more than twenty times in the minute, as by some computations it does. The miserable fraction of Science which our united Mankind, in a wide Universe of Nescience, has acquired, why is not this, with all diligence, imparted to all? [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XIX. Развѣ сильная правая рука, прилежная и ловкая, недостойна названія "скипетра нашей планеты"? Кто можетъ работать, тотъ прирожденный король, тотъ въ тѣсной связи съ природой, властелинъ, повелитель вещей и въ своей сферѣ жрецъ и царь природы. Кто не можетъ работать, тотъ лишь присваиваетъ себѣ царское достоинство; въ какомъ бы онъ нарядѣ не выступалъ, онъ прирожденный рабъ всѣхъ вещей. Человѣкъ, чти свое ремесло!

His unlamed right-hand, with the cunning industry that lies in it, is not this defined to be "the sceptre of our Planet"? He that can work is a born king of some thing; is in communion with Nature, is master of a thing or things, is a priest and king of Nature so far. He that can work at nothing is but a usurping king, be his trappings what they may; he is the born slave of all things. Let a man honour his craftmanship, his can-do... [Carlyle T. Chartism.]

XX. Современный эпосъ нужно назвать не "оружіе и человѣкъ", а "орудіе и человѣкъ". Что такое наши орудія, начиная съ молотка и лота и кончая перомъ, если не оружіе, которымъ мы боремся съ безразсудствомъ и съ глупостью, которымъ мы сокрушаемъ не своихъ же собратій, а нашего непримиримаго врага, заставляющаго всѣхъ насъ страдать; это отнынѣ единственная законная война.

Rudiments of an Epic, we say; and of the true Epic of our Time,- were the genius but arrived that could sing it! Not "Arms and the Man;" "Tools and the Man," that were now our Epic. What indeed are Tools, from the Hammer and Plummet of Enoch Wray to this Pen we now write with, but Arms, wherewith to do battle against Unreason without or within, and smite in pieces not miserable fellow-men, but the Arch-Enemy that makes us all miserable; henceforth the only legitimate battle! [Carlyle T. Corn-Law Rhymes.]

XXI. Что касается отдѣльнаго человѣка, то его борьба съ духомъ противорѣчія, живущимъ и внутри и внѣ его, продолжается непрестанно; мы говоримъ про злой духъ, который можно назвать и слабымъ, и жалкимъ духомъ, живущимъ и въ другихъ и въ насъ самихъ. Его движеніе впередъ, какъ и всякая ходьба - по опредѣленію физиковъ - продолжительное паденіе.

But as for man, his conflict is continual with the spirit of contradiction, that is without and within; with the evil spirit (or call it, with the weak, most necessitous, pitiable spirit), that is in others and in himself. His walk, like all walking (say the mechanicians), is a series of falls. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

ХХІI. Жизнь никогда не была для людей веселымъ праздникомъ. Во всѣ времена тяжелая доля милліоновъ безсловесныхъ людей, рожденныхъ для тяжкихъ трудовъ, была искалѣчена страданіями, несправедливостью, тяжкимъ бременемъ, неминуемымъ и подчасъ произволомъ навязаннымъ. Не забава, а горькая работа наносила раны и мышцамъ, и сердцу.

Life was never a May-game for men: in all times the lot of the dumb millions born to toil was defaced with manifold sufferings, injustices, heavy burdens, avoidable and unavoidable; not play at all, but hard work that made the sinews sore, and the heart sore. [Carlyle T. Past and Present.]

XХІІI. Никогда жизнь человѣческая не была, что люди называютъ "счастливой": никогда и не можетъ этого быть. Безпрестанно предавались люди мечтаніямъ о раѣ, о какой-нибудь землѣ преизобилія, гдѣ въ ручьяхъ течетъ вино, а къ деревьямъ привѣшана колбаса да жаркое; но то былъ лишь сонъ, неисполнимый сонь.

In no time was man's life what he calls a happy one; in no time can it be so. A perpetual dream there has been of Paradises, and some luxurious Lubberland, where the brooks should run wine, and the trees bend with ready-baked viands; but it was a dream merely; an impossible dream.

Страданія, противорѣчія и заблужденія поселились надолго, а быть можетъ и на всегда на нашей землѣ. Развѣ трудъ - не удѣлъ человѣка? И какая работа въ настоящее время бываетъ радостна и не сопряжена со страданіемъ? Трудъ и забота являются перерывомъ въ состояніи покоя и комфорта, неразумно представляющимся людямъ, какъ счастье, и тѣмъ не менѣе безъ работы никакой отдыхъ, никакой комфортъ не были бы даже мыслимы.

Suffering, contradiction, error, have their quite perennial, and even indispensable abode in this Earth. Is not labour the inheritance of man? And what labour for the present is joyous, and not grievous? Labour, effort, is the very interruption of that ease, which man foolishly enough fancies to be his happiness; and yet without labour there were no ease, no rest, so much as conceivable.

Такимъ образомъ, зло, или то, что мы называемъ зломъ, должно существовать вѣчно, пока живъ человѣкъ. Зло, въ самомъ широкомъ смыслѣ, какое мы можемъ ему приписать, является тѣмъ темнымъ, запутаннымъ матеріаломъ, изъ коего свободная воля человѣка должна построить зданіе порядка и добра. Вѣчно должна боль понукать насъ къ работѣ, и только въ свободномъ стремленіи къ дѣятельности мы можемъ добиться счастья.

Thus Evil, what we call Evil, must ever exist while man exists: Evil, in the widest sense we can give it, is precisely the dark, disordered material out of which man's Freewill has to create an edifice of order and Good. Ever must Pain urge us to Labour; and only in free Effort can any blessedness be imagined for us. [Carlyle T. Characteristics.]

XXIV. Нѣтъ, творчество не можетъ даваться легко. Юпитеръ испытываетъ сильную боль и чувствуетъ, какъ огнемъ охвачена голова его, изъ которой силится выйти вооруженная Аѳина-Паллада. Что касается фабрикаціи, то это конечно дѣло иного рода и оно можетъ быть легкимъ или труднымъ, въ зависимости отъ точки зрѣнія. Но и тутъ наблюдается общая истина, что цѣнность производства состоитъ въ прямой зависимости отъ степени труда, потраченнаго на него.

No: creation, one would think, cannot be easy; your Jove has severe pains, and fire-flames, in the head out of which an armed Pallas is struggling! As for manufacture, that is a different matter, and may become easy or not easy, according as it is taken up. Yet of manufacture too, the general truth is that, given the manufacturer, it will be worthy in direct proportion to the pains bestowed upon it; and worthless always, or nearly so, with no pains. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

XXV. Такъ было съ самаго начала, такъ оно и останется до конца. Поколѣніе за поколѣніемъ принимаетъ форму тѣла и выходитъ на свѣтъ Божій изъ темной ночи съ своей небесной миссіей. Всю силу и весь огонь, скрытый въ каждомъ изъ насъ, беретъ себѣ жизнь. Одинъ отдаетъ всѣ свои силы промышленности, другой знанію, третій погибаетъ въ борьбѣ съ братомъ-человѣкомъ, и тогда его, посланца неба, отзываютъ обратно. Его земная оболочка отпадаетъ и превращается въ прахъ. Какъ неистово гремящая, неистово открывающая огонь небесная артиллерія, гремитъ и пылаетъ таинственный родъ людской, появляясь длиннымъ рядомъ отдѣльныхъ, быстро слѣдующихъ другъ за другомъ возвышенныхъ личностей изъ неизвѣданной глубины. Подобно созданной Богомъ огнедышащей толпѣ духовъ мы, вынырнувъ изъ моря вѣчности, бурно проносимся надъ удивленной землей и снова погружаемся въ вѣчность. Горные хребты мы сравниваемъ съ землей на пути своемъ, и высушиваемъ моря. Можетъ ли земля, мертвая земля - призракъ - противостоять духамъ, одареннымъ жизнью, духамъ дѣйствительно сущимъ? Самый твердый алмазъ носитъ на себѣ слѣдъ нашихъ шаговъ, и послѣдній аріергардъ нашихъ полчищъ найдетъ слѣды перваго авангарда. Но откуда мы? О, Боже куда мы? Умъ не знаетъ того, вѣра не знаетъ, одно лишь извѣстно, что черезъ тайны проходитъ человѣчество отъ Бога къ Богу.

So has it been from the beginning, so will it be to the end. Generation after generation takes to itself the Form of a Body; and forth issuing from Cimmerian Night, on Heaven's mission APPEARS. What Force and Fire is in each he expends: one grinding in the mill of Industry; one hunter-like climbing the giddy Alpine heights of Science; one madly dashed in pieces on the rocks of Strife, in war with his fellow: - and then the Heaven-sent is recalled; his earthly Vesture falls away, and soon even to Sense becomes a vanished Shadow. Thus, like some wild-flaming, wild-thundering train of Heaven's Artillery, does this mysterious MANKIND thunder and flame, in long-drawn, quick-succeeding grandeur, through the unknown Deep. Thus, like a God-created, fire-breathing Spirit-host, we emerge from the Inane; haste stormfully across the astonished Earth; then plunge again into the Inane. Earth's mountains are levelled, and her seas filled up, in our passage: can the Earth, which is but dead and a vision, resist Spirits which have reality and are alive? On the hardest adamant some footprint of us is stamped in; the last Rear of the host will read traces of the earliest Van. But whence? - O Heaven whither? Sense knows not; Faith knows not; only that it is through Mystery to Mystery, from God and to God. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXVI. Извѣстное "рыцарство труда", извѣстная благородная гуманность и практическая божественность труда можетъ быть осуществлена еще въ этомъ мiрѣ.

Some 'Chivalry of Labour,' some noble Humanity and practical Divineness of Labour, will yet be realised on this Earth.

Но почему же не сейчасъ? Почему мы возносимъ молитвы къ небу, вмѣсто того, чтобъ самимъ приняться за дѣло? Надо начинать въ настоящее время, если хотятъ, чтобъ въ будущемъ что-нибудь удалось. Ты, пророчествующій, вѣрующiй, начни же самъ и исполнять свое пророчество. Протяни руку, прося Божьимъ именемъ; знай, что слово "невозможно" тамъ, гдѣ приказываютъ Истина, Милосердіе и вѣчный голосъ природы, должно быть вычеркнуто изъ словаря мужественнаго человѣка; что если всѣ отвѣтятъ тебѣ "невозможно", и шумною толпой бросятся въ другую сторону, и ты останешься одинъ? Тогда настанетъ твой часъ, тогда наступитъ возможностъ для тебя. Тогда очередь за тобой. Тогда примись за дѣло и ни у кого не спрашивай совѣта; слушайся лишь себя да Бога. Братъ, въ тебѣ заключена возможность создать многое, возможность написать исторію героической жизни на скрижаляхъ вѣчнаго неба.

Or why will; why do we pray to Heaven, without setting our own shoulder to the wheel? The Present, if it will have the Future accomplish, shall itself commence. Thou who prophesiest, who believest, begin thou to fulfil. Here or nowhere, now equally as at any time! That outcast help-needing thing or person, trampled down under vulgar feet or hoofs, no help 'possible' for it, no prize offered for the saving of it,- canst not thou save it, then, without prize? Put forth thy hand, in God's name; know that 'impossible,' where Truth and Mercy and the everlasting Voice of Nature order, has no place in the brave man's dictionary. That when all men have said "Impossible," and tumbled noisily elsewhither, and thou alone art left, then first thy time and possibility have come. It is for thee now: do thou that, and ask no man's counsel, but thy own only and God's. Brother, thou hast possibility in thee for much: the possibility of writing on the eternal skies the record of a heroic life. [Carlyle T. Past and Present.]

XXVII. Человѣкъ рожденъ, чтобъ бороться, и всего лучше, пожалуй, можно его опредѣлить, какъ прирожденнаго борца; жизнь его - сраженье и маршъ подъ предводительствомъ истиннаго полководца. Человѣку вѣчно приходится бороться, то съ необходимостью, безплодіемъ, нуждой, болотистыми пространствами, непроходимыми лѣсами, нечесаннымъ льномъ или хлопчатой бумагой,- то съ ослѣпленіемъ бѣдныхъ его современниковъ. Обманчивыя видѣнія проносятся передъ взоромъ моего бѣднаго собрата и заставляютъ его предъявлять ко мнѣ требованія, не подобающія ему. Всякая борьба сводится къ столкновенію силъ, изъ коихъ каждая считаетъ себя сильнѣе, иными словами считаетъ, что правда на ея сторонѣ, сводится къ столкновенію правъ. Во время борьбы преходящая часть бойца разсыпается въ прахъ послѣ достаточнаго числа пораженій, и лишь когда этотъ процессъ законченъ, тогда выступаетъ наружу Вѣчное, Истинное, Правильное.

Man is created to fight; he is perhaps best of all definable as a born soldier; his life 'a battle and a march,' under the right General. It is forever indispensable for a man to fight: now with Necessity, with Barrenness, Scarcity, with Puddles, Bogs, tangled Forests, unkempt Cotton; - now also with the hallucinations of his poor fellow Men. Hallucinatory visions rise in the head of my poor fellow man; make him claim over me rights which are not his. All Fighting, as we noticed long ago, is the dusty conflict of strengths each thinking itself the strongest, or, in other words, the justest; - of Mights which do in the long-run, and forever will in this just Universe in the long-run, mean Rights. In conflict the perishable part of them, beaten sufficiently, flies off into dust: this process ended, appears the imperishable, the true and exact.

Теперь мы можемъ замѣтить, какъ при этихъ обстоятельствахъ поступитъ благородный, благочестивый рыцарь и какъ выкажетъ себя неблагородный, забывшій Бога вандалъ. Побѣда - цѣль обоихъ, но глубоко въ сердцѣ благороднаго человѣка ясно начертано, что также вѣрно, какъ то, что сотворилъ его Богъ, такъ и Божья справедливость, и она одна, будь она даже совершенно невидима при всѣхъ предпріятіяхъ и во всѣхъ бояхъ, одержитъ въ концѣ концовъ побѣду, должна ее одержать.

And now let us remark a second thing: how, in these baleful operations, a noble devout-hearted Chevalier will comfort himself, and an ignoble godless Bucanier and Chactaw Indian. Victory is the aim of each. But deep in the heart of the noble man it lies forever legible, that, as an Invisible just God made him, so will and must God's justice and this only, were it never so invisible, ultimately prosper in all controversies and enterprises and battles whatsoever. [Carlyle T. Past and Present.]

XXVIII. Поле битвы тоже бываетъ велико. Если правильно взглянуть на дѣло, то это своего рода квинтэссенція труда, труда до крайности сконцентрированнаго; значеніе нѣсколькихъ годовъ, собранное въ одинъ единственный часъ. И тутъ ты долженъ быть силенъ, и силенъ не однѣми лишь мышцами, если ты хочешь одержать побѣду. Тутъ тебѣ придется еще быть сильнымъ сердцемъ и благороднымъ душой; ты не долженъ бояться ни страданія, ни смерти; ты не долженъ любить ни покоя, ни жизни; во гнѣвѣ долженъ ты не забывать милосердія и справедливости - ты долженъ быть рыцаремъ, а не дикимъ индѣйцемъ, если ты хочешь, чтобы побѣда была за тобой! Это - законъ всякой борьбы, какъ противъ ослѣпленныхъ людей такъ и борьбы съ нечесаннымъ льномъ и съ чѣмъ бы инымъ не приходилось бороться человѣку на вѣку своемъ.

A Battlefield too is great. Considered well, it is a kind of Quintessence of Labour; Labour distilled into its utmost concentration; the significance of years of it compressed into an hour. Here too thou shalt be strong, and not in muscle only, if thou wouldst prevail. Here too thou shalt be strong of heart, noble of soul; thou shalt dread no pain or death, thou shalt not love ease or life; in rage, thou shalt remember mercy, justice; - thou shalt be a Knight and not a Chactaw, if thou wouldst prevail! It is the rule of all battles, against hallucinating fellow Men, against unkempt Cotton, or whatsoever battles they may be which a man in this world has to fight. [Carlyle T. Past and Present.]

XXIX. Чѣмъ бы человѣкъ ни занимался, его работа будетъ тогда лишь хороша, если онъ знаетъ, когда нужно остановиться. Иной человѣкъ напрасно изнемогаетъ отъ безпокойства; онъ не можетъ пріобрѣсть надлежащей сноровки; это не мастеръ своего дѣла, а лишь несчастный кропатель, не знающій, когда онъ готовъ. Абсолютное совершенство недостижимо. Ни одному плотнику не удавалось получить математически-правильный уголъ; и тѣмъ не менѣе всѣ плотники знаютъ, когда уголъ готовъ и не теряютъ времени надъ дальнѣйшимъ исправленіемъ его, не стараются сдѣлать уголъ слишкомъ правильнымъ. Кто слишкомъ старается, тотъ также боленъ духомъ, какъ тотъ, кто вовсе не старается. Ловкій человѣкъ, здоровый духомъ, прилагаетъ къ всякому дѣлу ровно столько стараній, сколько оно заслуживаетъ, и потомъ безъ угрызеній совѣсти оставляетъ работу въ покоѣ.

But indeed, in all things, writing or other, which a man engages in, there is the indispensablest beauty in knowing how to get done. A man frets himself to no purpose; he has not the sleight of the trade; he is not a craftsman, but an unfortunate borer and bungler, if he know not when to have done. Perfection is unattainable: no carpenter ever made a mathematically accurate right-angle in the world; yet all carpenters know when it is right enough, and do not botch it, and lose their wages, by making it too right. Too much pains-taking speaks disease in one's mind, as well as too little. The adroit sound-minded man will endeavour to spendon each business approximately what of pains it deserves; and with a conscience void of remorse will dismiss it then. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

XXX. Развѣ мы не вправѣ сказать и тутъ, какъ вездѣ: довольно, если каждый день приноситъ съ собой свою собственную муку! Наша задача не въ томъ, чтобъ преобразовать всю будущность; достаточно, если мы преобразуемъ лишь небольшую часть ея въ соотвѣтствіи съ уже извѣстными правилами. Быть можетъ каждый изъ насъ, если отнесется достаточно серьезно къ своей задачѣ, сумѣетъ узнать, какая часть общей работы приходится на его долю. Пусть онъ свою работу дѣлаетъ отъ всего сердца и не останавливаясь. Общій исходъ работы зависитъ, какъ это и было всегда, отъ разума болѣе высокаго, нежели умъ человѣка.

But may we not say, here as always, Sufficient for the day is the evil thereof! To shape the whole Future is not our problem; but only to shape faithfully a small part of it, according to rules already known. It is perhaps possible for each of us, who will with due earnestness inquire, to ascertain clearly what he, for his own part, ought to do: this let him, with true heart, do, and continue doing. The general issue will, as it has always done, rest well with a Higher Intelligence than ours. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXI. Повторимъ слова бѣднаго француза, сказанныя имъ членамъ Конвента: "Je demande l’arrestation des coquins et des lâches", но только не на часъ, а на всю жизнь. Арестовать всѣхъ мошенниковъ и трусовъ - задача нелегкая, и не мало пройдетъ времени, пока всѣхъ ихъ цѣликомъ или хоть частью, удастся переловить; но если хоть одинъ попадется вамъ, арестуйте его Бога ради; все хоть однимъ меньше останется на свободѣ.

We will say, with the poor Frenchman at the Bar of the Convention, though in wiser style than he, and 'for the space' not 'of an hour' but of a lifetime: "Je demande l'arrestation des coquins et des laches." 'Arrestment of the knaves and dastards': ah, we know what a work that is; how long it will be before they are all or mostly got 'arrested': - but here is one; arrest him, in God's name; it is one fewer! [Carlyle T. Past and Present.]

XXXII. Если ты сталкиваешься съ ложью, истребляй ее. Ложь для того только и существуетъ, чтобъ ее истребляли; неправда искренно ждетъ и требуетъ того, чтобы ее преслѣдовали. Но провѣрь себя хорошенько, чтобъ знать, въ какомъ духѣ ты такъ поступаешь: не изъ ненависти, не изъ себялюбивой, торопливой горячности, а съ чистымъ сердцемъ, со священнымъ рвеніемъ, мягко, почти сострадательно долженъ ты уничтожать зло. Не правда ли, вѣдь ты не хочешь уличенную тобою ложь замѣнить другой, неправду замѣнить несправедливостью, исходящей отъ тебя и подающей поводъ къ новой неправдѣ? Тогда конецъ былъ бы хуже начала.

Where thou findest a Lie that is oppressing thee, extinguish it. Lies exist there only to be extinguished; they wait and cry earnestly for extinction. Think well, meanwhile, in what spirit thou wilt do it: not with hatred, with headlong selfish violence; but in clearness of heart, with holy zeal, gently, almost with pity. Thou wouldst not replace such extinct Lie by a new Lie, which a new Injustice of thy own were; the parent of still other Lies? Whereby the latter end of that business were worse than the beginning. [Carlyle T. The French Revolution.]

XXXIII. Каждый можетъ и долженъ быть настоящимъ человѣкомъ: т.е. быть чѣмъ то высокимъ, быть творцомъ великихъ дѣлъ, все равно, какъ одинъ желудь могъ бы покрыть всю землю дубами! Каждый можетъ что-нибудь сдѣлать. Только бы онъ честно трудился, а исходъ можно со спокойнымъ сердцемъ предоставить высшей Силѣ.

Every mortal can and shall himself be a true man: it is a great thing, and the parent of great things; - as from a single acorn the whole earth might in the end be peopled with oaks! Every mortal can do some thing: this let him faithfully do, and leave with assured heart the issue to a Higher Power! [Carlyle T. Chartism.]

XXXIV. Во всякомъ случаѣ тотъ, кто хочетъ честно трудиться, долженъ глубоко вѣровать. Кто на каждомъ шагу ждетъ одобренія свѣта, кто не можетъ обойтись безъ сочувствія толпы и собственное убѣжденіе приноравливаетъ къ мнѣнію людей, тотъ жалкій слуга внѣшности; какую работу ни дайте ему, онъ всякую плохо исполнитъ. Всякій такой человѣкъ ежедневно содѣйствуетъ общему паденію. Всякая работа, исполненная такимъ образомъ съ точки зрѣнія внѣшняго блеска, только злитъ людей и порождаетъ новыя бѣды.

At all turns, a man who will do faithfully, needs to believe firmly. If he have to ask at every turn the world's suffrage; if he cannot dispense with the world's suffrage, and make his own suffrage serve, he is a poor eye-servant; the work committed to him will be misdone. Every such man is a daily contributor to the inevitable downfall. Whatsoever work he does, dishonestly, with an eye to the outward look of it, is a new offence, parent of new misery to somebody or other. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XXXV. Послушаніе - нашъ общій долгъ и наше назначеніе; кто не можетъ покориться и сгибаться, тотъ будетъ сломленъ. Мы должны во время освоиться съ мыслью, что въ семъ мірѣ хотѣнье равно нулю по сравненію съ долгомъ, и составляетъ лишь небольшую дробь того, что случается на дѣлѣ.

Obedience is our universal duty and destiny; wherein whoso will not bend must break: too early and too thoroughly we cannot be trained to know that Would, in this world of ours, is as mere zero to Should, and for most part as the smallest of fractions even to Shall. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXXVI. Самое непріятное чувство,- это чувство собственнаго безсилія, или, какъ говоритъ Мильтонъ: быть слабымъ, вотъ настоящее несчастье. И все же сила ни въ чемъ иномъ не можетъ себя проявить, какъ лишь въ счастливо доведенной до конца работѣ. Что за разница между колеблющейся способностью и твердымъ, лишеннымъ сомнѣній исполненіемъ плана! Извѣстное смутно выраженное самосознаніе живетъ въ насъ, и только дѣла наши могутъ отчетливо и рѣшительно показать намъ насъ самихъ. Наши дѣла - зеркало, въ коемъ духъ впервые видитъ свои очертанія. Отсюда и неразумность невозможнаго требованія: познай самого себя, если не перевести его словами: познай, что ты способенъ сдѣлать все хоть отчасти возможное.

"The painfullest feeling," writes he, "is that of your own Feebleness (Unkraft); ever, as the English Milton says, to be weak is the true misery. And yet of your Strength there is and can be no clear feeling, save by what you have prospered in, by what you have done. Between vague wavering Capability and fixed indubitable Performance, what a difference! A certain inarticulate Self-consciousness dwells dimly in us; which only our Works can render articulate and decisively discernible. Our Works are the mirror wherein the spirit first sees its natural lineaments. Hence, too, the folly of that impossible Precept, Know thyself; till it be translated into this partially possible one, Know what thou canst work at". [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXXVII. Человѣкъ, которому хотѣлось бы работать и который не находитъ себѣ дѣла - самое грустное зрѣлище, доставляемое намъ неравномѣрнымъ распредѣленіемъ счастья на землѣ.

A man willing to work, and unable to find work, is perhaps the saddest sight that Fortune's inequality exhibits under this sun. [Carlyle T. Chartism.]

XXXVIII. Во всѣхъ дѣтскихъ играхъ, хотя бы при своевольной ломкѣ и порчѣ вещей видно стремленіе къ творчеству. Мальчикъ чувствуетъ, что онъ рожденъ быть человѣкомъ, что его призваніе - трудъ. Ему нельзя сдѣлать лучшаго подарка, какъ дать орудіе въ руки. Будь то ножъ или ружье, средство строить или разрушать - и то и другое - работа, и ведетъ къ измѣненію вещей. Играми, требующими ловкости и силы, мальчикъ, состязаясь съ другими, учится совмѣстной дѣятельности, мирной или воинственной, готовится бытъ правителемъ, либо управляемымъ.

In all the sports of Children, were it only in their wanton breakages and defacements, you shall discern a creative instinct (schaffenden Trieb): the Mankin feels that he is a born Man, that his vocation is to work. The choicest present you can make him is a Tool; be it knife or pen-gun, for construction or for destruction; either way it is for Work, for Change. In gregarious sports of skill or strength, the Boy trains himself to Co-operation, for war or peace, as governor or governed: the little Maid again, provident of her domestic destiny, takes with preference to Dolls. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

Не унывать.

I. Маленькая спасательная лодка, называемая землей, съ ея шумнымъ экипажемъ,- родомъ человѣческимъ,- со всей ея безпокойной исторіей исчезнетъ въ одинъ прекрасный день, какъ исчезаетъ облачко съ небесной лазури! Но что такое человѣкъ? Онъ существуетъ лишь часъ и раздавить его не труднѣе, чѣмъ моль. И все же въ жизни и дѣятельности вѣрующаго человѣка лежитъ нѣчто - намъ въ томъ порукой вѣра,- нѣчто такое, что неподвластно разрушительной силѣ времени, что одерживаетъ побѣду надъ временемъ, что есть и будетъ даже тогда, когда уже не будетъ времени.

... this little life-boat of an Earth, with its noisy crew of a Mankind, and all their troubled History, will one day have vanished; faded like a cloud-speck from the azure of the All! What, then, is man! What, then, is man! He endures but for an hour, and is crushed before the moth. Yet in the being and in the working of a faithful man is there already (as all faith, from the beginning, gives assurance) a something that pertains not to this wild death-element of Time; that triumphs over Time, and is, and will be, when Time shall be no more. [Carlyle T. Death of Goethe.]

II. Человѣкъ въ собственномъ сердцѣ своемъ носитъ вѣчное. Стоитъ ему заглянуть въ свое сердце и прочтетъ онъ въ немъ о вѣчности. Онъ знаетъ самъ, что будетъ долго-вѣчно и что ни въ какомъ случаѣ на долговѣчность разсчитывать не можетъ!

A man has, in his own soul, an Eternal; can read something of the Eternal there, if he will look! He already knows what will continue; what cannot, by any means or appliance whatsoever, be made to continue! [Carlyle T. Past and Present.]

III. Причина людского несчастья лежитъ, какъ мнѣ кажется, въ его величіи. Въ немъ есть что-то безконечное, чего онъ при всей своей хитрости не можетъ похоронить подъ конечнымъ. Могутъ ли соединенныя усилія всѣхъ министровъ финансовъ современной Европы сдѣлать хоть одного сапожника счастливымъ? Они не могутъ этого сдѣлать, а если и могутъ, то только на часъ, потому что и у сапожника есть душа, и требованія ея совсѣмъ иныя, нежели требованія его желудка, душа, для продолжительнаго удовлетворенія и насыщенія коей потребовался бы не больше и не меньше какъ Безконечный Божій міръ, отданный ей въ исключительную собственность, дабы въ немъ безконечно наслаждаться и удовлетворять всякое свое желанье, какъ только оно появится. Не говорите поэтому о цѣлыхъ океанахъ дорогого вина; для сапожника съ вѣчной душой это все равно, что ничего! Не успѣетъ океанъ наполниться, какъ человѣкъ станетъ роптать, что вино могло бы быть еще лучше. Попробуйте подарить человѣку полъ-міра, и вы увидите, что онъ затѣетъ ссору съ владѣльцемъ второй половины, и будетъ утверждать, что его обидѣли.

Man's Unhappiness, as I construe, comes of his Greatness; it is because there is an Infinite in him, which with all his cunning he cannot quite bury under the Finite. Will the whole Finance Ministers and Upholsterers and Confectioners of modern Europe undertake, in joint-stock company, to make one Shoeblack HAPPY? They cannot accomplish it, above an hour or two: for the Shoeblack also has a Soul quite other than his Stomach; and would require, if you consider it, for his permanent satisfaction and saturation, simply this allotment, no more, and no less: God's infinite Universe altogether to himself, therein to enjoy infinitely, and fill every wish as fast as it rose. Oceans of Hochheimer, a Throat like that of Ophiuchus: speak not of them; to the infinite Shoeblack they are as nothing. No sooner is your ocean filled, than he grumbles that it might have been of better vintage. Try him with half of a Universe, of an Omnipotence, he sets to quarrelling with the proprietor of the other half, and declares himself the most maltreated of men. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

IV. Всѣ видимые предметы суть эмблемы. То, что ты видишь, не существуетъ само для себя, да и строго говоря оно вовсе и не существуетъ, потому что матерiя существуетъ лишь въ зависимости отъ духа и для того, чтобы изобразить идею, воплотить ее. Съ этой точки зрѣнія самъ человѣкъ и все его земное существованіе не больше, какъ эмблема, одѣяніе или видимая драпировка для божественнаго Я, какъ искра съ неба, брошенная внизъ на землю. Поэтому и про человѣка говорятъ, что тѣло его лишь служитъ ему оболочкой.

All visible things are emblems; what thou seest is not there on its own account; strictly taken, is not there at all: Matter exists only spiritually, and to represent some Idea, and body it forth... Nay, if you consider it, what is Man himself, and his whole terrestrial Life, but an Emblem; a Clothing or visible Garment for that divine ME of his, cast hither, like a light-particle, down from Heaven? Thus is he said also to be clothed with a Body. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

V. Человѣкъ "Символъ вѣчности, скованный временемъ", не дѣла твои, которыя всѣ смертны и безконечно малы, изъ коихъ величайшее стоитъ не больше самаго мелкаго, а лишь духъ, въ которомъ ты работаешь, имѣетъ нѣкоторую цѣнность и продолжительность.

Man, 'Symbol of Eternity imprisoned into 'Time!' it is not thy works, which are all mortal, infinitely little, and the greatest no greater than the least, but only the Spirit thou workest in, that can have worth or continuance. [Carlyle T. The French Revolution.]

VI. Съ душой человѣка происходитъ то же, что было съ природой: начало творчества ея - свѣтъ. Пока глазъ не видитъ, всѣ члены томятся въ неволѣ. Божественный мигъ, когда надъ бурно мечущейся душой, какъ нѣкогда надъ дикимъ хаосомъ раздаются слова: да будетъ свѣтъ! Развѣ для величайшаго изъ людей этотъ моментъ не столь же чудесенъ и божественъ, какъ для простѣйшаго изъ смертныхъ, почувствовавшихъ его.

But it is with man's Soul as it was with Nature: the beginning of Creation is - Light. Till the eye have vision, the whole members are in bonds. Divine moment, when over the tempest-tost Soul, as once over the wild-weltering Chaos, it is spoken: Let there be Light! Ever to the greatest that has felt such moment, is it not miraculous and God-announcing; even as, under simpler figures, to the simplest and least. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

VII. Люди съ созерцательнымъ направленіемъ ума переживаютъ временами задумчивые, сладкіе и въ то же время полные ужаса часы, когда они съ любопытствомъ и страхомъ ставятъ себѣ неразрѣшенный вопросъ: "Кто я; то существо, которое называетъ себя Я?"

"With men of a speculative turn," writes Teufelsdrockh, "there come seasons, meditative, sweet, yet awful hours, when in wonder and fear you ask yourself that unanswerable question: Who am I; the thing that can say 'I' (das Wesen das sich ICH nennt)?

Свѣтъ съ его громкимъ шумомъ, съ его дѣлами отступаетъ на задній планъ, и сквозь бумажныя обои и каменныя стѣны, сквозь густую ткань всевозможныхъ отношеній, политики, живыхъ и безжизненныхъ препятствій (общества и тѣла), какими окружено существованіе отдѣльной личности - взоръ проникаетъ въ глубокую бездну, и человѣкъ остается одинъ во вселенной и молча знакомится съ ней, какъ одно таинственное созданіе съ другимъ.

The world, with its loud trafficking, retires into the distance; and, through the paper-hangings, and stonewalls, and thick-plied tissues of Commerce and Polity, and all the living and lifeless integuments (of Society and a Body), wherewith your Existence sits surrounded,- the sight reaches forth into the void Deep, and you are alone with the Universe, and silently commune with it, as one mysterious Presence with another.

"Кто я; что такое мое Я?" Голосъ, движеніе, явленіе; воплощенная, принявшая видимый образъ идея вѣчнаго мірового духа? Cogito, ergo sum. Ax, жалкій мыслитель! Съ этимъ ты далеко не уѣдешь. Правда я есть, и недавно еще меня не было, но откуда я? Какимъ образомъ появился? Куда иду? Отвѣтъ скрытъ въ окружающемъ, написанъ во всѣхъ движеніяхъ, во всѣхъ краскахъ, высказанъ во всѣхъ звукахъ радости и крикахъ скорби, въ разнообразной, тысячеголосой гармоничной природѣ. Но гдѣ тотъ мудрый взоръ, гдѣ тотъ слухъ, который уловитъ значеніе Богомъ написаннаго Апокалипсиса? Мы живемъ точно въ безграничномъ, фантастичномъ гротѣ, и видимъ дивные сны: гротъ безграниченъ, потому что самая тусклая звѣзда, самое отдаленное столѣтіе не приближается къ его окружности. Звуки и пестрыя видѣнія проносятся передъ нами, но Его никогда не дремлющаго, создавшаго и грезы, и того кто грезитъ, мы не видимъ, мы даже не догадываемся о томъ, каковъ онъ, за исключеніемъ рѣдкихъ мгновеній полусознательнаго состоянія. Твореніе лежитъ передъ нами, какъ сіяющая радуга, но солнце, создавшее ее, лежитъ за нами, скрыто отъ насъ. Въ этихъ необычайныхъ снахъ мы гонимся за тѣнями, точно это - существа, и спимъ глубочайшимъ сномъ тогда, когда думаемъ, что окончательно пробудились. Которая изъ нашихъ философскихъ системъ представляетъ собою что-нибудь иное, чѣмъ сонъ, увѣренно сказанное частное, при чемъ дѣлимое и дѣлитель оба неизвѣстны. Что такое всѣ народныя войны, отступленіе изъ Москвы, всѣ кровавыя, исполненныя вражды революціи, если не сомнамбулизмъ безпокойно спящихъ людей? Этотъ сонъ, это хожденіе во снѣ, это то, что мы называемъ жизнью; большинство людей проживаютъ ее, не зная сомнѣнія, какъ будто они въ состояніи отличить правую руку отъ лѣвой, а между тѣмъ лишь тѣ мудры, которые знаютъ, что они ничего не знаютъ.

Who am I; what is this ME? A Voice, a Motion, an Appearance; - some embodied, visualized Idea in the Eternal Mind? Cogito, ergo sum. Alas, poor Cogitator, this takes us but a little way. Sure enough, I am; and lately was not: but Whence? How? Whereto? The answer lies around, written in all colors and motions, uttered in all tones of jubilee and wail, in thousand-figured, thousand-voiced, harmonious Nature: but where is the cunning eye and ear to whom that God-written Apocalypse will yield articulate meaning? We sit as in a boundless Phantasmagoria and Dream-grotto; boundless, for the faintest star, the remotest century, lies not even nearer the verge thereof: sounds and many-colored visions flit round our sense; but Him, the Unslumbering, whose work both Dream and Dreamer are, we see not; except in rare half-waking moments, suspect not. Creation, says one, lies before us, like a glorious Rainbow; but the Sun that made it lies behind us, hidden from us. Then, in that strange Dream, how we clutch at shadows as if they were substances; and sleep deepest while fancying ourselves most awake! Which of your Philosophical Systems is other than a dream-theorem; a net quotient, confidently given out, where divisor and dividend are both unknown? What are all your national Wars, with their Moscow Retreats, and sanguinary hate-filled Revolutions, but the Somnambulism of uneasy Sleepers? This Dreaming, this Somnambulism is what we on Earth call Life; wherein the most indeed undoubtingly wander, as if they knew right hand from left; yet they only are wise who know that they know nothing.

Какъ жаль, что метафизика до сихъ поръ всегда оставалась столь непродуктивна! Тайна существованія человѣка на землѣ по сегодняшнiй день еще не разгадана, какъ загадка сфинкса, которой человѣкъ никогда не можетъ правильно рѣшить, почему онъ и долженъ умеретъ самой ужасной смертью, смертью духовной. Что такое всевозможныя аксіомы да категоріи, системы и афоризмы? Слова, слова! Высокіе воздушные замки хитро воздвигаются изъ словъ, сами слова крѣпко цементируются логикой, но знанія мы такъ и не добиваемся. Цѣлое больше части - что за необыкновенная истина! природа не терпитъ пустоты - какъ это необыкновенно лживо и что за клевета! Далѣе Ничто не можетъ влiять иначе, чѣмъ оно вліяетъ тамъ, гдѣ находится - я охотно съ этимъ соглашусь, но позволю себѣ только вопросъ: гдѣ же оно находится?

Pity that all Metaphysics had hitherto proved so inexpressibly unproductive! The secret of Man's Being is still like the Sphinx's secret: a riddle that he cannot rede; and for ignorance of which he suffers death, the worst death, a spiritual. What are your Axioms, and Categories, and Systems, and Aphorisms? Words, words. High Air-castles are cunningly built of Words, the Words well bedded also in good Logic-mortar; wherein, however, no Knowledge will come to lodge. The whole is greater than the part: how exceedingly true! Nature abhors a vacuum: how exceedingly false and calumnious! Again, Nothing can act but where it is: with all my heart; only, WHERE is it?

Не будь рабомъ словъ. Развѣ далекое, мертвое, если я къ нему стремлюсь, люблю его, скорблю о немъ, не находится тутъ же, въ истинномъ значеніи этого слова? Оно также вѣрно, какъ та земля, на которой я стою. Вотъ это-то Гдѣ со своимъ братомъ Когда всегда были грунтовымъ цвѣтомъ нашихъ грезъ, вѣрнѣе полотномъ, на которомъ всѣ наши сны, всѣ видѣнія наши были написаны.

Be not the slave of Words: is not the Distant, the Dead, while I love it, and long for it, and mourn for it, Here, in the genuine sense, as truly as the floor I stand on? But that same WHERE, with its brother WHEN, are from the first the master-colors of our Dream-grotto; say rather, the Canvas (the warp and woof thereof) whereon all our Dreams and Life-visions are painted.

И тѣмъ не менѣе зрѣлое размышленіе убѣждаетъ насъ, что столь таинственно связанные съ нашимъ мышленіемъ понятія Гдѣ и Когда - лишь поверхностные, земные придатки мысли; вѣщимъ окомъ видѣли пророки, какъ они исходили изъ небесныхъ Вездѣ и Всегда. Развѣ не всѣ націи признали своего Бога вездѣсущимъ и вѣчнымъ, существующимъ во всемірномъ Здѣсь, въ вѣчномъ Теперь? Обдумай это хорошенько, и ты тоже найдешь, что пространство лишь условное понятіе нашего человѣческаго разума, точно также, какъ время. Мы сами не знаемъ, что мы - искры, плывущія по эѳиру Божества.

Nevertheless, has not a deeper meditation taught certain of every climate and age, that the WHERE and WHEN, so mysteriously inseparable from all our thoughts, are but superficial terrestrial adhesions to thought; that the Seer may discern them where they mount up out of the celestial EVERYWHERE and FOREVER: have not all nations conceived their God as Omnipresent and Eternal; as existing in a universal HERE, an everlasting Now? Think well, thou too wilt find that Space is but a mode of our human Sense, so likewise Time; there is no Space and no Time: WE are--we know not what; - light-sparkles floating in the ether of Deity!

Быть можетъ эта, столь массивная на видъ земля, на самомъ дѣлѣ лишь воздушная картина, быть можетъ наше Я - единственное, дѣйствительно сущее, а природа съ ея различными произведеніями и разрушеніями лишь отраженіе нашей собственной внутренней силы, фантастическая греза или, какъ называетъ это Духъ Земли въ Фаустѣ, "живое одѣяніе Божества".

"So that this so solid-seeming World, after all, were but an air-image, our ME the only reality: and Nature, with its thousand-fold production and destruction, but the reflex of our own inward Force, the 'phantasy of our Dream;' or what the Earth-Spirit in Faust names it, the living visible Garment of God: -

In Being's floods, in Action's storm,
I walk and work, above, beneath,
Work and weave in endless motion!
      Birth and Death,
      An infinite ocean;
      A seizing and giving
      The fire of Living:
'Tis thus at the roaring Loom of Time I ply,
And weave for God the Garment thou seest Him by.'
[Carlyle T. Sartor Resartus.]

VIII. Будетъ ли человѣкъ временъ Адама Смита прясть бумагу или строить города и рыть колодцы или, какъ это было при пророкѣ Самуилѣ или во времена Давида, обрабатывать Ханаанскую землю, онъ всегда будетъ человѣкомъ, посланникомъ невидимыхъ силъ, великимъ и побѣдоноснымъ, пока онъ вѣрно служитъ своему призванью; низкимъ, жалкимъ, обманутымъ и, наконецъ, пропащимъ, исчезнувшимъ съ глазъ долой, забытымъ людьми, если онъ окажется нечестнымъ труженикомъ, Братъ мой, ты, я думаю, человѣкъ; ты не простой, строющiй боберъ или двуногій бумагопрядильщикъ; ты дѣйствительно обладаешь душой, хотя бы она сейчасъ и находилась въ состояніи смертельнаго обморока! Закоптѣлый Манчестеръ и тотъ построенъ надъ безконечной пропастью; и надъ нимъ простирается твердь небесная; и въ немъ царитъ рожденіе и смерть; и онъ во всѣхъ отношеніяхъ также таинственъ и непостижимъ, какъ старѣйшіе города временъ пророковъ. Ходи или стой въ какое время, на какомъ мѣстѣ тебѣ будетъ угодно, вездѣ ты найдешь неизмѣримости Вѣчности надъ нами, вокругъ насъ, въ насъ самихъ:

"...Тихо
Покоятся звѣзды вверху
А снизу могилы".
Между этими двумя видами молчанія движется грохотъ нашихъ ткацкихъ станковъ, торговыхъ обществъ, союзовъ и клубовъ. Сама глупость должна была бы здѣсь задержатъ свой бѣгъ и обдумать это. Истинно говорю тебѣ сквозь всѣ твои кассовыя книги и философіи относительно спроса и предложенія, всѣ грустныя дѣла и хитрыя модныя рѣчи свѣтитъ присутствіе первобытнаго, неизрѣченнаго, и ты былъ бы мудръ, еслибъ призналъ это не одними устами.

Spinning Cotton under Arkwright and Adam Smith; founding Cities by the Fountain of Juturna, on the Janiculum Mount; tilling Canaan under Prophet Samuel and Psalmist David, man is ever man; the missionary of Unseen Powers; and great and victorious, while he continues true to his mission; mean, miserable, foiled, and at last annihilated and trodden out of sight and memory, when he proves untrue. Brother, thou art a Man, I think; thou are not a mere building Beaver, or two-legged Cotton-Spider; thou hast verily a Soul in thee, asphyxied or otherwise! Sooty Manchester,- it too is built on the infinite Abysses; overspanned by the skyey Firmaments; and there is birth in it, and death in it; - and it is every whit as wonderful, as fearful, unimaginable, as the oldest Salem or Prophetic City. Go or stand, in what time, in what place we will, are there not Immensities, Eternities over us, around us, in us:

'Solemn before us,
Veiled, the dark Portal,
Goal of all mortal: -
Stars silent rest o'er us,
Graves under us silent'
Between these two great Silences, the hum of all our spinning cylinders, Trades-Unions, Anti-Corn-Law Leagues and Carlton Clubs goes on. Stupidity itself ought to pause a little, and consider that. I tell thee, through all thy Ledgers, Supply-and-demand Philosophies, and daily most modern melancholy Business and Cant, there does shine the presence of a Primeval Unspeakable; and thou wert wise to recognise, not with lips only, that same! [Carlyle T. Past and Present.]

IX. Каждый человѣкъ вмѣщаетъ въ себѣ цѣлое духовное царство, отраженіе вселенной, и, хотя незначительная фигура едва достигаетъ шести футовъ въ вышину, онъ доходитъ вверхъ и внизъ безконечно далеко, расплываясь въ сферахъ неизмѣримости и вѣчности. Жизнь, сотканная на чудесномъ "ткацкомъ станкѣ времени" состоитъ, такъ сказать, изъ цѣпи свѣта перемѣшаннаго съ таинственнымъ мракомъ ночи - только тотъ, кто жизнь создалъ, можетъ это понять.

Every Man, within that inconsiderable figure of his, contains a whole Spirit-kingdom and Reflex of the All; and, though to the eye but some six standard feet in size, reaches downwards and upwards, unsurveyable, fading into the regions of Immensity and of Eternity. Life everywhere, as woven on that stupendous ever-marvellous 'Loom of Time', may be said to fashion itself of a woof of light, indeed, yet on a warp of mystic darkness: only He that created it can understand it. [Carlyle T. Diderot.]

X. У кого есть глаза и сердце, тотъ и въ настоящее время можетъ сказать: чего мнѣ страшиться? Свѣтъ доходитъ до тѣхъ, кто любитъ свѣтъ, какъ его слѣдуетъ любить, съ самопожертвованіемъ, съ готовностью все переносить. Къ тому же напрасное старанье познать тайну безконечности слѣдуетъ прекратить разъ навсегда. Тайну эту намъ никогда не удастся узнать иначе, какъ читая ее отдѣльными строками то тутъ, то тамъ. Развѣ намъ не извѣстно уже, что имя Безконечнаго - Доброта, Богъ? Здѣсь, на землѣ, мы похожи на воиновъ, воюющихъ въ чужой странѣ; мы не понимаемъ плана кампаніи, да намъ и не нужно его понимать. Мы и такъ знаемъ, что намъ надлежитъ дѣлать. Будемъ же исполнять каждый свою работу, какъ воины, послушно, мужественно, съ героической радостью. "Если есть у тебя работа, исполни ее по мѣрѣ твоихъ силъ". За нами, за каждымъ изъ насъ лежатъ шесть столѣтій [тысячелѣтій.- Ф.З.] людскихъ усилій и побѣдъ; передъ нами безграничное время съ ея еще несозданными и незавоеванными странами и счастливыми царствами, которыя Мы, да мы сами должны создать и завоевать; и надъ нами свѣтятъ небесныя, руководящія звѣзды вѣчности.

"Mir ward ein Erbteil herrlich schön und weit:
Die Zeit ist mein Besitz, mein Acker ist die Zeit".

[Мнѣ въ уделъ досталось наслѣдство безконечное и дивной красоты:
Время - мое владѣнiе, моя пашня - время.
]

He that has an eye and a heart can even now say: Why should I falter? Light has come into the world; to such as love Light, so as Light must be loved, with a boundless all-doing, all-enduring love. For the rest, let that vain struggle to read the mystery of the Infinite cease to harass us. It is a mystery which, through all ages, we shall only read here a line of, there another line of. Do we not already know that the name of the Infinite is GOOD, is GOD? Here on Earth we are Soldiers, fighting in a foreign land; that understand not the plan of the campaign, and have no need to understand it; seeing well what is at our hand to be done. Let us do it like Soldiers; with submission, with courage, with a heroic joy. 'Whatsoever thy hand findeth to do, do it with all thy might.' Behind us, behind each one of us, lie Six Thousand Years of human effort, human conquest: before us is the boundless Time, with its as yet uncreated and unconquered Continents and Eldorados, which we, even we, have to conquer, to create; and from the bosom of Eternity there shine for us celestial guiding stars.

'My inheritance how wide and fair!
Time is my fair seed-field, of Time I’m heir.'
[Carlyle T. Characteristics.]

XI. Не думаешь ли ты, что въ этомъ мірѣ съ его дико кружащимся водоворотомъ и неистово пѣнящимися океанами, гдѣ люди и народы погибаютъ, точно нѣтъ на свѣтѣ закона, гдѣ судъ надъ неправедными часто надолго откладывается, такъ и нѣтъ никакого правосудія? Такъ думаетъ безумецъ въ сердцѣ своемъ. Мудрецы всѣхъ временъ тѣмъ самымъ и были мудры, что отрицали этотъ выводъ и знали, что этого быть не можетъ. Я снова повторяю, что на свѣтѣ нѣтъ ничего, кромѣ справедливости, и одно только сильно въ семъ мірѣ - то, что Справедливо, то, что Истинно.

In this God's-world, with its wild-whirling eddies and mad foam-oceans, where men and nations perish as if without law, and judgment for an unjust thing is sternly delayed, dost thou think that there is therefore no justice? It is what the fool hath said in his heart. It is what the wise, in all times, were wise because they denied, and knew forever not to be. I tell thee again, there is nothing else but justice. One strong thing I find here below: the just thing, the true thing. [Carlyle T. Past and Present.]

XII. Обожди исходъ. Во всѣхъ бояхъ, если дождаться исхода, видно, что каждый воинъ добился того, что по праву ему принадлежало. Его право, и его сила въ концѣ концовъ одно и то же. Онъ воевалъ, напрягая всю свою силу, и защищался въ точномъ соотвѣтствіи со своимъ правомъ. Даже смерть его не означаетъ побѣды надъ нимъ. Правда, самъ онъ умираетъ, но дѣло его живо и будетъ жить на дѣлѣ воистину.

Await the issue. In all battles, if you await the issue, each fighter has prospered according to his right. His right and his might, at the close of the account, were one and the same. He has fought with all his might, and in exact proportion to all his right he has prevailed. His very death is no victory over him. He dies indeed; but his work lives, very truly lives. [Carlyle T. Past and Present.]

XIII. Обыщи весь міръ, и если у тебя глаза не такіе, какъ у совы, ты не найдешь въ немъ ничего живущаго, что не имѣло бы права на пищу и на жизнь. Остальное, если только твое зрѣнье хорошее, представится тебѣ отживающимъ, все равно, что мертвымъ! Справедливость учреждена раньше сотворенія міра, и будетъ существовать, покуда существуетъ свѣтъ и долѣе того.

Seek through this Universe; if with other than owl's eyes, thou wilt find nothing nourished there, nothing kept in life, but what has right to nourishment and life. The rest, look at it with other than owl's eyes, is not living; is all dying, all as good as dead! Justice was ordained from the foundations of the world; and will last with the world and longer.

Изъ этого я вывожу заключеніе, что внутренняя сущность событія значительно отличается отъ внѣшней его стороны; что временное, преходящее, въ этомъ вопросѣ, какъ и во многихъ другихъ, слишкомъ часто ставится на первый планъ въ ущербъ вѣчному; что тотъ, кто живетъ, руководствуясь внѣшностью преходящихъ явленій, не углубляясь въ вѣчную суть ихъ, не сумѣетъ разрѣшить загадки, заданной ему сфинксомъ.

From which I infer that the inner sphere of Fact, in this present England as elsewhere, differs infinitely from the outer sphere and spheres of Semblance. That the Temporary, here as elsewhere, is too apt to carry it over the Eternal. That he who dwells in the temporary Semblances, and does not penetrate into the eternal Substance, will not answer the Sphinx-riddle of Today, or of any Day.

Потому что одна только сущность дѣйствительна; это законъ всякаго событія: если ты этого не понимаешь, то самое событіе, знающее эту истину, познакомитъ тебя съ ней!

For the substance alone is substantial; that is the law of Fact: if you discover not that, Fact, who already knows it, will let you also know it by and by!

Что такое справедливость? Въ общемъ, въ этомъ заключается вопросъ, предложенный намъ сфинксомъ. Законъ дѣйствительности заключается въ томъ, что справедливое должно случиться и непремѣнно случится. Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше; потому что время не терпитъ и угрожаетъ намъ страшно! "Что такое справедливость?" вопрошаютъ многіе, которымъ одна суровая дѣйствительность могла бы дать удовлетворительный отвѣтъ. Такъ вопрошалъ Пилатъ, преступно шутя: "Что такое Истина?" Шутившій Пилатъ не имѣлъ ни малѣйшихъ шансовъ отыскать Истину. Онъ не быль бы въ состояніи узнать ее, еслибъ даже богъ показалъ ему ее.- Слѣпота скрывала истину отъ его смѣющихся глазъ; внутренняя сѣтчатая оболочка его глазъ онѣмѣла и омертвѣла. Онъ смотрѣлъ на Истину и не узналъ ее. "Что такое справедливость?".

What is justice? that, on the whole, is the question of the Sphinx to us. The law of Fact is, that justice must and will be done. The sooner the better; for the Time grows stringent, frightfully pressing! "What is justice?" ask many, to whom cruel Fact alone will be able to prove responsive. It is like jesting Pilate asking, What is Truth? Jesting Pilate had not the smallest chance to ascertain what was Truth. He could not have known it, had a god shewn it to him. Thick serene opacity, thicker than amaurosis, veiled those smiling eyes of his to Truth; the inner retina of them was gone paralytic, dead. He looked at Truth; and discerned her not, there where she stood. "What is justice?"

Воплощенное правосудіе, засѣдающее въ судахъ, съ наказаніями, документами, полицейскими и т.п., дѣйствительно, видимо. Но не воплощенное правосудіе, блѣдной копіей, а иногда лишь искаженіемъ коей является земное правосудіе,- менѣе бросается въ глаза! Потому что невоплощенное правосудіе исходитъ отъ неба; оно незримо для всѣхъ, кромѣ тѣхъ, у кого благородное, чистое сердце. Нечистые, неблагородные глядятъ во всѣ глаза и не видятъ ее. Они доказываютъ вамъ ея отсутствіе помощью логики, путемъ безконечныхъ споровъ, краснорѣчивыхъ тирадъ. Не утѣшительно присутствовать при этомъ!

The clothed embodied justice that sits in Westminster Hall, with penalties, parchments, tipstaves, is very visible. But the unembodied justice, whereof that other is either an emblem, or else is a fearful indescribability, is not so visible! For the unembodied Justice is of Heaven; a Spirit, and Divinity of Heaven,- invisible to all but the noble and pure of soul. The impure ignoble gaze with eyes, and she is not there. They will prove it to you by logic, by endless Hansard Debatings, by bursts of Parliamentary eloquence. It is not consolatory to behold! [Carlyle T. Past and Present.]

XIV. Счастье человѣка не зависитъ отъ того, чѣмъ онъ обладаетъ, и не отъ того, что ему недостаетъ, бываетъ онъ несчастенъ. Нищета, голодъ, нужда во всѣхъ ея видахъ, даже смерть переносились съ радостью когда сердце бывало вѣрно направлено. Что нестерпимо для людей, это чувство несправедливости того, что съ ними случается. Самый простой негръ не переноситъ, когда съ нимъ поступаютъ несправедливо. Ни одинъ человѣкъ не можетъ этого перенести, или по крайней мѣрѣ, не долженъ былъ бы этого переносить. Законъ, глубже всякаго другого, записаннаго на пергаментѣ, законъ, Божьей рукой непосредственно вписанный въ душу человѣка, находится въ непримиримомъ противорѣчіи съ несправедливостью. Что такое несправедливость? Лишь иное названіе безпорядка, неправды; нѣчто такое, что правдиво-созданная природа, именно потому, что она не хаосъ, не призракъ, отрицаетъ и отталкиваетъ. Внѣшняя боль отъ несправедливости,- хотя бы то была боль отъ ударовъ плетей, раздирающихъ въ клочья живое мясо, или отъ топора, отсѣкающаго голову - ничто по сравненію со страданіями души, съ тѣмъ позоромъ, который она переноситъ, тѣмъ вредомъ, который причиняетъ ей личная жизнь. Самый грубый пентюхъ оказываетъ сопротивленіе, борется до смерти, если ему предстоитъ безчестье.

It is not what a man outwardly has or wants that constitutes the happiness or misery of him. Nakedness, hunger, distress of all kinds, death itself have been cheerfully suffered, when the heart was right. It is the feeling of injustice that is insupportable to all men. The brutalest black African cannot bear that he should be used unjustly. No man can bear it, or ought to bear it. A deeper law than any parchment-law whatsoever, a law written direct by the hand of God in the inmost being of man, incessantly protests against it. What is injustice? Another name for disorder, for unveracity, unreality; a thing which veracious created Nature, even because it is not Chaos and a waste whirling baseless Phantasm, rejects and disowns. It is not the outward pain of injustice; that, were it even the flaying of the back with knotted scourges, the severing of the head with guillotines, is comparatively a small matter. The real smart is the soul's pain and stigma, the hurt inflicted on the moral self. The rudest clown must draw himself up into attitude of battle, and resistance to the death, if such be offered him.

Такъ жить онъ не можетъ. Громкимъ голосомъ заявляетъ ему объ этомъ душа, тихимъ кивкомъ подтверждаетъ вселенная. Этого быть не должно. Онъ долженъ отомстить, долженъ возстановить свое достоинство - чтобы каждому досталось свое, чтобы все стояло твердо на своемъ мѣстѣ, чтобы порядокъ нигдѣ не былъ нарушенъ. Въ этомъ есть что-то достойное вниманія и, смѣемъ сказать, всѣми уважаемое.

He cannot live under it; his own soul aloud, and all the Universe with silent continual beckonings, says, It cannot be. He must revenge himself; revancher himself, make himself good again, that so meum may be mine, tuum thine, and each party standing clear on his own basis, order be restored. There is something infinitely respectable in this, and we may say universally respected;

Это - печать мужественности, защищаемой всѣми нами, основаніе всего того, что есть въ насъ достойнаго, что, несмотря на поверхностное различіе между людьми, одинаково встрѣчается у всѣхъ.

it is the common stamp of manhood vindicating itself in all of us, the basis of whatever is worthy in all of us, and through superficial diversities, the same in all.

Подобно тому, какъ вредный по натурѣ безпорядокъ ненавистенъ человѣку, для котораго здоровье и порядокъ являются главными условіями существованія, такъ и несправедливость кажется наихудшимъ зломъ, для многихъ даже единственнымъ зломъ на землѣ. Всѣ люди мирятся съ трудомъ, съ разочарованіями и съ несчастіемъ; это ихъ удѣлъ въ этомъ мірѣ; но во всѣхъ сердцахъ говоритъ тихій голосъ, котораго не заглушить ни логикѣ, ни горю, насилію или отчаянію, и голосъ этотъ говоритъ, что на этомъ жизнь не окончится; что какъ бы ни казалась эта жизнь дика, безпорядочна и несообразна, Богъ послалъ ее; что это не можетъ быть несправедливо и что, напротивъ, такъ оно и быть должно. Власть, противъ которой безнадежно всякое сопротивленiе, имѣетъ, несомнѣнно, успокоительное вліяніе. Тѣмъ не менѣе продолжительная несправедливость, хотя бы она даже и исходила отъ безконечной власти, оказалась бы нестерпимой для людей. Еслибъ они потеряли вѣру въ Бога, то единственнымъ ихъ спасеніемъ отъ слѣпого Не-Бога неизбѣжности, обхватывающаго ихъ, какъ чудовищная міровая машина, было бы возмущеніе, независимо отъ того, была ли бы надежда на успѣхъ, или нѣтъ. Они могли бы, какъ говоритъ Новалисъ, одновременнымъ, всеобщимъ самоубійствомъ ускользнуть отъ міровой машины, и если не побѣдоносно, то хоть съ неукротимымъ, неусмиримымъ протестомъ противъ такой машины покончить съ собой.

As disorder, insane by the nature of it, is the hatefulest of things to man, who lives by sanity and order, so injustice is the worst evil, some call it the only evil, in this world. All men submit to toil, to disappointment, to unhappiness; it is their lot here; but in all hearts, inextinguishable by sceptic logic, by sorrow, perversion or despair itself, there is a small still voice intimating that it is not the final lot; that wild, waste, incoherent as it looks, a God presides over it; that it is not an injustice but a justice. Force itself, the hopelessness of resistance, has doubtless a composing effect; - against inanimate Simooms, and much other infliction of the like sort, we have found it suffice to produce complete composure. Yet, one would say, a permanent Injustice even from an Infinite Power would prove unendurable by men. If men had lost belief in a God, their only resource against a blind No-God, of Necessity and Mechanism, that held them like a hideous World-Steamengine, like a hideous Phalaris' Bull, imprisoned in its own iron belly, would be, with or without hope,- revolt. They could, as Novalis says, by a 'simultaneous universal act of suicide,' depart out of the World-Steamengine; and end, if not in victory, yet in invincibility, and unsubduable protest that such World-Steam engine was a failure and a stupidity. [Carlyle T. Chartism.]

XV. Благословенная надежда, утѣха человѣчества, ты рисуешь на стѣнахъ тѣсной тюрьмы человѣка прекрасные, далеко простирающіеся ландшафты и проливаешь священный мягкій свѣтъ даже въ глубокую ночь смерти. Ты въ семъ мірѣ - всеобщее достояніе: для мудреца ты - священное знамя, начертанное на вѣчномъ небѣ, подъ которымъ онъ побѣдитъ, потому что самая борьба уже означаетъ побѣду; для глупца ты - временная Fata Morgana, тѣнь отъ тихой воды, нарисованная на засохшей землѣ - облегчающая усталому путнику его странствованіе по пескам даже тогда, когда она оказывается призракомъ.

O blessed Hope, sole boon of man; whereby, on his strait prison walls, are painted beautiful far-stretching landscapes; and into the night of very Death is shed holiest dawn! Thou art to all an indefeasible possession in this God's-world: to the wise a sacred Constantine's-banner, written on the eternal skies; under which they shall conquer, for the battle itself is victory: to the foolish some secular mirage, or shadow of still waters, painted on the parched Earth; whereby at least their dusty pilgrimage, if devious, becomes cheerfuller, becomes possible. [Carlyle T. The French Revolution.]

XVІ. Хотя передъ нами много труда, хотя намъ предстоитъ переправа черезъ далекія моря и ревущія пучины, но развѣ это ничто, если передъ нами внезапно показывается полярная звѣзда на небѣ, если вѣчный свѣтъ сіяетъ сквозь грозныя тучи и бушующія волны, если вдали виденъ маякъ, къ которому въ теченіе всей жизни мы неуклонно стремились? Развѣ это ничто; о, Боже, развѣ это не все для насъ?

For though fierce travails, though wide seas and roaring gulfs lie before us, is it not something if a Loadstar, in the eternal sky, do once more disclose itself; an everlasting light, shining through all cloud-tempests and roaring billows, ever as we emerge from the trough of the sea: the blessed beacon, far off on the edge of far horizons, towards which we are to steer incessantly for life? Is it not something; O Heavens, is it not all? [Carlyle T. Past and Present.]

XVII. Чего ты, собственно, боишься? Почему ты крадучись пробираешься, дрожа и пугаясь, какъ трусъ? Презрѣнное двуногое созданіе! Въ чемъ состоитъ въ общемъ итогѣ худшее, чего ты можешь опасаться? Смерть? Допустимъ, смерть и, скажемъ, муки ада и все, что діаволъ и человѣкъ можетъ или хочетъ противъ тебя предпринять! Развѣ нѣтъ у тебя мужества, развѣ ты не можешь перетерпѣть, чтобы то ни было, и, какъ дитя свободы, хотя и изгнанное дитя, топтать ногами даже самый адскій огонь въ то время, какъ онъ пожираетъ тебя? Пусть же совершится, что можетъ. Я пойду всему навстрѣчу и бросаю судьбѣ вызовъ.

'What art thou afraid of? Wherefore, like a coward, dost thou forever pip and whimper, and go cowering and trembling? Despicable biped! what is the sum-total of the worst that lies before thee? Death? Well, Death; and say the pangs of Tophet too, and all that the Devil and Man may, will or can do against thee! Hast thou not a heart; canst thou not suffer whatsoever it be; and, as a Child of Freedom, though outcast, trample Tophet itself under thy feet, while it consumes thee? Let it come, then; I will meet it and defy it!' [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XVIII. Рѣдко случается, чтобъ жизнь человѣческая вела къ нравственной погибели безъ того, чтобъ главная вина не лежала въ неудачномъ внутреннемъ устройствѣ, въ отсутствіи не столько счастья, сколько хорошаго руководительства. Природа не создаетъ ни одного творенія, не надѣливъ его въ то же время силой, нужной для его дѣятельности и дальнѣйшаго существованія; всего меньше она забываетъ о своемъ шедеврѣ, о своей любимицѣ, о поэтической душѣ. Поэтому мы и не можемъ повѣрить, чтобъ какія бы то ни было внѣшнія условія имѣли возможность въ конецъ загубить душу человѣческую, и даже сколько-нибудь существенно повредить его здоровью или обезобразить его внѣшнюю красоту, если только человѣку дарованъ надлежащій умъ. Величайшая сумма несчастій - смерть; хуже этого ничего не можетъ вмѣстить чаша бытія и горестей человѣческихъ, и все же многіе люди всѣхъ временъ побѣдили даже смерть и взяли ее въ плѣнъ, превративъ ея физическую побѣду въ нравственную побѣду человѣка, въ печать и безсмертное освященіе всего того, что человѣкъ совершилъ въ своей жизни.

... seldom is a life morally wrecked but the grand cause lies in some internal mal-arrangement, some want less of good fortune than of good guidance. Nature fashions no creature without implanting in it the strength needful for its action and duration; least of all does she so neglect her masterpiece and darling, the poetic soul. Neither can we believe that it is in the power of any external circumstances utterly to ruin the mind of a man; nay if proper wisdom be given him, even so much as to affect its essential health and beauty. The sternest sum-total of all worldly misfortunes is Death; nothing more can lie in the cup of human woe: yet many men, in all ages, have triumphed over Death, and led it captive; converting its physical victory into a moral victory for themselves, into a seal and immortal consecration for all that their past life had achieved. [Carlyle T. Essay on Burns.]

XIX. Мужественный человѣкъ, если онъ храбро борется, одерживаетъ отъ времени до времени маленькія побѣды, дающія ему бодрость для продолженія борьбы.

A brave man, strenuously fighting, fails not of a little triumph, now and then, to keep him in heart. [Carlyle T. Past and Present.]

XX. Здоровая душа, будь она даже заточена какъ угодно: въ грязной мансардѣ, въ истертомъ платьѣ, въ большомъ тѣлѣ или въ чемъ еще угодно, всегда сумѣетъ защитить свою неотъемлемую свободу, свое право побѣждать трудности, работать и даже радоваться.

... a healthy soul, imprison it as you will, in squalid garrets, shabby coat, bodily sickness, or whatever else, will assert its heaven-granted indefeasible Freedom, its right to conquer difficulties, to do work, even to feel gladness. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

XXI. Свободенъ тотъ человѣкъ, кто подчиняется міровымъ законамъ и въ глубинѣ души убѣжденъ, что несмотря на всѣ противорѣчія, ничего несправедливаго съ нимъ не можетъ случиться, что, вообще, лишь лѣность да трусливая невѣрность дѣлаютъ зло возможнымъ. Первой отличительной чертой такого человѣка является то, что онъ не противится необходимости и, не возмущаясь, покоряется ей. Какъ давно уже писалъ бѣдный Генри Мартенъ:

Есть слово, часто повторяемое и полное мудрости:
Благо тому, кто радостно работаетъ и страдаетъ, сколько долженъ.

[Ein Wort ist's, oft gesagt und weisheitsvoll:
Wohl dem, der freudig tut und leidet, was er soll.
]

The free man is he who is loyal to the Laws of this Universe; who in his heart sees and knows, across all contradictions, that injustice cannot befall him here; that except by sloth and cowardly falsity evil is not possible here. The first symptom of such a man is not that he resists and rebels, but that he obeys. As poor Henry Marten wrote in Chepstow Castle long ago,

"Header, if thou an oft-told tale wilt trust,
Thou 'It gladly do and suffer what thou must."

Радостно! кто радостно принимаетъ на себя и свой трудъ и свои старанія, тому лишь одному небесныя силы благопріятствуютъ и нива времени приноситъ тому плоды. Слово это было много разъ сказано, всѣ благородныя души на свѣтѣ знали его, и на многихъ языкахъ старались и насъ познакомить съ нимъ. Внутренняя сущность всякой "религіи", какъ бывшей, такъ и будущей, стремится къ освобожденію человѣка. Кто въ жизни сей отважится на паломничество, ставя все на карту, посвящая жизнь послушанію Богу и слугамъ Божьимъ, отрекаясь отъ діавола и слугъ его? Такой свободный человѣкъ пройдетъ съ благочестивымъ мужествомъ несмотря на бурю и грозы по намѣченному пути. Черезъ пустыню Сахару, черезъ мрачныя, населенныя гальванизированными трупами и горестными созданіями пустыни ведетъ его путеводная звѣзда, его тропа, куда бы ни сворачивали другіе, идетъ по направленію къ вѣчному. У такого человѣка стоитъ спросить совѣта, стоитъ узнать мнѣнiе его о мірскихъ дѣлахъ. Такіе люди, собственно, единственные люди, достойные этого названія, всегда были рѣдки, но прежде ихъ хорошо знали. Теперь они стали много рѣже, но еще не вымерли; они станутъ снова многочисленнѣе, если Богь еще долго сохранитъ нашу планету въ обитаемомъ видѣ.

Gladly; he that will go gladly to his labor and his suffering, it is to him alone that the Upper Powers are favorable and the Field of Time will yield fruit. "An oft-told tale," friend Harry; all the noble of this world have known it, and in various dialects have striven to let us know it! The essence of all "religion" that was and that will be, is to make men free. Who is he that, in this Life-pilgrimage, will consecrate himself at all hazards to obey God and God's servants, and to disobey the Devil and his? With pious valor this free man walks through the roaring tumults, invincibly the way whither he is bound. To him in the waste Saharas, through the grim solitudes peopled by galvanized corpses and doleful creatures, there is a loadstar; and his path, whatever those of others be, is towards the Eternal. A man well worth consulting, and taking the vote of, about matters temporal; and properly the only kind of man. Though always an exceptional, this was once a well-known man. He has become one of the rarest now; - but is not yet entirely extinct; and will become more plentiful, if the Gods intend to keep this Planet habitable long. [Carlyle T. Latter-Day Pamphilets.]

XXII. Борись все больше и больше, мужественное, вѣрное сердце, и не уклоняйся отъ цѣли ни въ несчастьи, ни въ счастливой судьбѣ. Дѣлу, за которое ты борешься,- насколько оно истинно и не больше,- обезпечена побѣда. Только то, что въ немъ ложно, будетъ побѣждено и отстранено, какъ оно и должно быть.

Fight on, thou brave true heart, and falter not, through dark fortune and through bright. The cause thou fightest for, so far as it is true, no farther, yet precisely so far, is very sure of victory. The falsehood alone of it will be conquered, will be abolished, as it ought to be: but the truth of it is part of Nature's own Laws, cooperates with the World's eternal Tendencies, and cannot be conquered. [Carlyle T. Past and Present.]

XXIII. Бодрость, которую мы себѣ желаемъ, заключается не въ томъ, чтобъ прилично умереть, а чтобы мужественно жизнь прожить. Эта бодрость, если она разъ Богомъ дана, глубоко запрятана въ душѣ; благодѣтельнымъ ласковымъ тепломъ питаетъ она другія добродѣтели и дарованія, которыя безъ нея жить не могутъ. Не смотря на всѣ безчисленныя побѣды подъ Ватерло и тому подобное, мужественный духъ сталъ слабѣе въ людяхъ теперь, чѣмъ онъ былъ когда бы то ни было. Но совершенно вымереть онъ не можетъ, иначе родъ человѣческій больше бы никуда не годился; но тутъ и тамъ, въ различныя времена и подъ разными образами посылаются съ неба въ міръ намъ люди, выказывающіе необычайную бодрость духа, и доказывающіе, что и въ наше время она еще встрѣчается, она еще возможна и примѣнима.

The Courage we desire and prize is not the Courage to die decently, but to live manfully. This, when by God's grace it has been given, lies deep in the soul; like genial heat, fosters all other virtues and gifts; without it they could not live. In spite of our innumerable Waterloos and Peterloos, and such campaigning as there has been, this Courage we allude to, and call the only true one, is perhaps rarer in these last ages, than it has been in any other since the Saxon Invasion under Hengist. Altogether extinct it can never be among men; otherwise the species Man were no longer for this world: here and there, in all times, under various guises, men are sent hither not only to demonstrate but exhibit it, and testify, as from heart to heart, that it is still possible, still practicable. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

XXIV. Въ тѣсномъ соотношеніи съ бодростью духа и съ мужествомъ, отчасти исходя изъ этихъ качествъ, отчасти защищаясь ими, находятся легче познаваемыя качества правдивости въ рѣчахъ и мысляхъ и честности въ поступкахъ. Тутъ происходитъ обмѣнъ вліяній, потому что насколько проведеніе въ жизнь правдивости и честности является конечной цѣлью, путеводнымъ огнемъ душевнаго мужества, настолько съ другой стороны они безъ мужества не могутъ быть проведены въ жизнь никакимъ способомъ.

Closely connected with this quality of Valor, partly as springing from it, partly as protected by it, are the more recognizable qualities of Truthfulness in word and thought, and Honesty in action. There is a reciprocity of influence here: for as the realizing of Truthfulness and Honesty is the life-light and great aim of Valor, so without Valor they cannot, in any wise, be realized. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

XXV. Нельзя назвать удачнымъ слово: невозможно; отъ тѣхъ, кто часто его употребляетъ, нельзя ожидать ничего хорошаго. Ты жалуешься: "левъ стоитъ на дорогѣ?" Лѣнивецъ, такъ убей его; дорога должна быть пройдена. На поприщѣ искусства, практической жизни многочисленные критики доказываютъ, что отнынѣ, собственно, все дальнѣйшее невозможно; что мы разъ навсегда вступили въ предѣлъ постоянныхъ общихъ мѣстъ и должны съ этимъ примириться. Пусть эти критики продолжаютъ доказывать свое; это ужъ ихъ манера такая; что за бѣда? Уже было доказано, что стихотворное искусство невозможно, тогда появился Бернсъ, появился Гете. Будничная, сѣрая жизнь казалась единственной отнынѣ возможной, появился Наполеонъ и завоевалъ весь міръ. Точнымъ вычисленіемъ теченій было установлено, что пароходамъ никогда не удастся проѣхать кратчайшимъ путемъ изъ Ирландіи въ Ньюфаундлендъ: двигательная сила, сила сопротивленія, максимумъ здѣсь, минимумъ тамъ,- законы природы и геометрическія доказательства: что могло тутъ произойти? И тѣмъ не менѣе "Great Western" освѣтилъ якори въ Бристольской гавани и, смѣло проѣхавъ черезъ Гудсонову пучину, бросилъ якорь въ Нью-Іоркѣ, прежде чѣмъ чернила нашихъ рукописей успѣли высохнуть. "Невозможно? воскликнулъ Мирабо, отвѣчая своему секретарю: "Ne me dites jamais ce bête de mot" ["Никогда не говорите мнѣ этого глупаго слова".].

It is not a lucky word this same impossible: no good comes of those that have it so often in their mouth, Who is he that says always, There is a lion in the way? Sluggard, thou must slay the lion, then; the way has to be travelled! In Art, in Practice, innumerable critics will demonstrate that most things are henceforth impossible; that we are got, once for all, into the region of perennial common place, and must contentedly continue there. Let such critics demonstrate; it is the nature of them: what harm is in it? Poetry once well demonstrated to be impossible, arises the Burns, arises the Goethe. Unheroic commonplace being now clearly all we have to look for, comes the Napoleon, comes the conquest of the world. It was proved by fluxionary calculus, that steamships could never get across from the farthest point of Ireland to the nearest of Newfoundland: impelling force, resisting force, maximum here, minimum there; by law of Nature, and geometric demonstration: - what could be done? The Great Western could weigh anchor from Bristol Port; that could be done. The Great Western, bounding safe through the gullets of the Hudson, threw her cable out on the capstan of New York, and left our still moist paper-demonstration to dry itself at leisure. "Impossible?" cried Mirabeau to his secretary, "Ne me dites jamais ce bête de mot, Never name to me that blockhead of a word!" [Carlyle T. Chartism.]


Джозефъ Уолтеръ. Въ память установленiя парового сообщенiя между Великобританiей и Америкой, величественный пароходъ "Great Western" (1840).

XXVI. Если человѣкъ говоритъ дѣйствительно то, что думаетъ, то всегда найдутся слушатели, какія бы ни были препятствія.

He that speaks what is really in him, will find men to listen, though under never such impediments. [Carlyle T. Past and Present.]

XXVII. Настоящій юморъ исходитъ изъ сердца точно также, какъ изъ головы; внутренняя сущность его не презрѣніе, а любовь; онъ не разражается смѣхомъ, а вызываетъ тихую улыбку, что лежитъ много глубже. Это своего рода величіе наизнанку. Юморъ - цвѣтокъ и ароматъ, чистѣйшая форма, въ какую выливается глубокая, прекрасная, любящая натура, натура, гармонирующая сама съ собой, примиренная со свѣтомъ, съ его бѣдностью, съ его противорѣчіями, черпающая въ самыхъ этихъ противорѣчіяхъ новые элементы красоты и доброты.

True humour springs not more from the head than from the heart; it is not contempt, its essence is love; it issues not in laughter, but in still smiles, which lie far deeper. It is a sort of inverse sublimity; exalting, as it were, into our affections what is below us, while sublimity draws down into our affections what is above us. The former is scarcely less precious or heart-affecting than the latter; perhaps it is still rarer, and, as a test of genius, still more decisive. It is, in fact, the bloom and perfume, the purest effluence of a deep, fine and loving nature; a nature in harmony with itself, reconciled to the world and its stintedness and contradiction, nay finding in this very contradiction new elements of beauty as well as goodness. [Carlyle T. Jean Paul Friedrich Richter.]

XXVIII. Пусть всѣ люди, если это хоть сколько-нибудь возможно, стараются быть здоровыми! Пусть тотъ, кто почему бы то ни было, погрузился въ страданія и болѣзнь, подумаетъ объ этомъ; пусть онъ знаетъ, что ничего хорошаго онъ до сихъ поръ не достигъ, а зла достигъ несомнѣнно,- что онъ можетъ быть на пути къ добродѣтели, но можетъ также легко и сойти съ него.

Let all men, if they can manage it, contrive to be healthy! He who in what cause soever sinks into pain and disease, let him take thought of it; let him know well that it is not good he has arrived at yet, but surely evil,- may, or may not be, on the way towards good. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

XXIX. Здоровье - весьма важная вещь какъ для ея обладателя, такъ и для постороннихъ. Въ сущности говоря, не такъ уже неправъ былъ тотъ юмористъ, который рѣшилъ выказывать почтенiе одному лишь здоровью вмѣсто того, чтобы унижаться передъ высокопоставленными, богатыми и нарядными людьми - снимать шапку лишь передъ здоровыми. Экипажи дворянъ съ блѣдными лицами не удостоивались его вниманія; зато стоило проѣхать телѣгѣ съ краснощекимъ силачомъ, какъ онъ принимался униженно и почтительно кланяться. И, дѣйствительно, развѣ здоровье не служитъ признакомъ гармоніи, развѣ, въ извѣстномъ смыслѣ, какъ опытъ показываетъ, оно не является суммой всей цѣны человѣка? Здоровый человѣкъ весьма цѣнный продуктъ природы, поскольку онъ является таковымъ. Хорошо имѣть здоровое тѣло, но здоровая душа - вотъ самое главное, что человѣкъ долженъ выпросить себѣ у неба, вотъ самое прекрасное, чѣмъ небо можетъ осчастливить бѣдныхъ смертныхъ. Здоровая душа сразу - безъ помощи и искусственныхъ философскихъ лѣкарствъ, безъ всегда сомнительныхъ символовъ вѣры - сама узнаетъ, что благо, принимаетъ это и придерживается этого крѣпко; она узнаетъ также, что худо и добровольно отталкиваетъ это отъ себя.

Neither is this a small matter: health is a great matter, both to the possessor of it and to others. On the whole, that humorist in the Moral Essay was not so far out, who determined on honouring health only; and so instead of humbling himself to the highborn, to the rich and well-dressed, insisted on doffing hat to the healthy: coroneted carriages with pale faces in them passed by as failures, miserable and lamentable; trucks with ruddy-cheeked strength dragging at them were greeted as successful and venerable. For does not health mean harmony, the synonym of all that is true, justly ordered, good; is it not, in some sense, the net-total, as shown by experiment, of whatever worth is in us? The healthy man is a most meritorious product of Nature so far as he goes. A healthy body is good; but a soul in right health, it is the thing beyond all others to be prayed for; the blessedest thing this earth receives of Heaven. Without artificial medicament of philosophy, or tight-lacing of creeds (always very questionable), the healthy soul discerns what is good, and adheres to it, and retains it; discerns what is bad, and spontaneously casts it off. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

XXX. Какъ возможна дружба? Путемъ всесторонней привязанности ко всему, что хорошо и истинно. Безъ этого она немыслима, развѣ какъ вооруженный нейтралитетъ или какъ пустой торговый договоръ. Человѣкъ, слава Богу, всегда можетъ довольствоваться самимъ собой, но тѣмъ не менѣе десять человѣкъ, связанные съ любовью, могутъ сдѣлать больше, чѣмъ десять тысячъ человѣкъ, дѣйствующихъ отдѣльно. Безконечна помощь, которую люди могутъ оказать другъ другу.

How were Friendship possible? In mutual devotedness to the Good and True: otherwise impossible; except as Armed Neutrality, or hollow Commercial League. A man, be the Heavens ever praised, is sufficient for himself; yet were ten men, united in Love, capable of being and of doing what ten thousand singly would fail in. Infinite is the help man can yield to man. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXXI. Очень часто бываетъ, что у нашего друга самое честное намѣреніе насъ поддержать, что онъ всѣми силами старается это сдѣлать и тѣмъ не менѣе не въ состояніи понять, чего именно намъ не хватаетъ и что намъ нужно, чтобъ идти впередъ на избранномъ нами пути, и настаиваетъ на томъ, чтобы мы шли его дорогой и бранитъ насъ, называя насъ неисправимыми, за то, что мы не хотимъ или не можемъ слѣдовать его совѣту. Такимъ образомъ, и выходитъ, что люди одиноки даже среди друзей; никто не хочетъ поддержать ближняго и каждому приходится даже встать въ оборонительную позу, чтобы сосѣдъ не явился ему помѣхой!

Nay many times, when our friend would honestly help us, and strives to do it, yet will he never bring himself to understand what we really need, and so to forward us on our own path; but insists more simply on our taking his path, and leaves us as incorrigible because we will not and cannot. Thus men are solitary among each other; no one will help his neighbor; each has even to assume a defensive attitude lest his neighbor hinder him! [Carlyle T. Schiller.]

ХХXII. Какъ вѣрно сказалъ Новалисъ: "Одно несомнѣнно, моя вѣра становится безконечно сильнѣе съ того момента, когда мнѣ удается убѣдитъ въ ея силѣ другого человѣка!" Взгляни въ лицо своему брату, въ глаза, сіяющіе мягкимъ огнемъ доброты, или пылающіе гнѣвомъ и ты почувствуешь, какъ твоя дотолѣ спокойная душа моментально помимо твоей воли загорается такимъ же огнемъ, такъ что отъ вашихъ взаимныхъ взоровъ получится одно безграничное пламя (всеобъемлющей любви или смертельно разящей ненависти) и тогда скажи, какъ чудесная сила переходитъ отъ человѣка къ человѣку. Если это вѣрно въ различныхъ случаяхъ нашего земного существованія, то тѣмъ болѣе это случается, когда мы говоримъ о божественной жизни и внутреннее наше я приходитъ въ соприкосновеніе съ чужимъ я.

How true is that of Novalis: 'It is certain, my Belief gains quite infinitely the moment I can convince another mind thereof'! Gaze thou in the face of thy Brother, in those eyes where plays the lambent fire of Kindness, or in those where rages the lurid conflagration of Anger; feel how thy own so quiet Soul is straightway involuntarily kindled with the like, and ye blaze and reverberate on each other, till it is all one limitless confluent flame (of embracing Love, or of deadly-grappling Hate); and then say what miraculous virtue goes out of man into man. But if so, through all the thick-plied hulls of our Earthly Life; how much more when it is of the Divine Life we speak, and inmost ME is, as it were, brought into contact with inmost ME! [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXXIII. Всѣ людскія дѣла во что бы то ни стало хотятъ имѣть идеалъ, какъ мы говорили "душу", хотя бы только ради того, чтобы предохранить тѣло отъ гніенія. И удивительно, какъ идеалъ или душа,- перенесите вы его въ самое уродливое тѣло на свѣтѣ,- передаетъ тѣлу собственное благородство, измѣняетъ его и преобразовываетъ и дѣлаетъ его въ концѣ концовъ прекраснымъ и до извѣстной степени благороднымъ!

For all human things do require to have an Ideal in them; to have some Soul in them, as we said, were it only to keep the Body unputrefied. And wonderful it is to see how the Ideal or Soul, place it in what ugliest Body you may, will irradiate said Body with its own nobleness; will gradually, incessantly, mould, modify, new-form or reform said ugliest Body, and make it at last beautiful, and to a certain degree divine! [Carlyle T. Past and Present.]

ХХХІV. Къ сожалѣнію, давно извѣстно, что идеальныя состоянія никогда не могутъ быть вполнѣ реализованы. Идеалы остаются всегда въ извѣстномъ отдаленіи, и мы должны быть довольны, если хоть нѣсколько приблизимся къ нимъ. Никто, какъ сказалъ Шиллеръ, не долженъ слишкомъ точно сравнивать жалкій результатъ дѣйствительности съ масштабомъ совершенства. Такого человѣка, который все сравнивалъ бы съ совершенствомъ, мы не стали бы считать мудрецомъ, мы назвали бы его глупымъ недовольнымъ созданіемъ.

Alas, we know very well that Ideals can never be completely embodied in practice. Ideals must ever lie a very great way off; and we will right thankfully content ourselves with any not intolerable approximation thereto! Let no man, as Schiller says, too querulously "measure by a scale of perfection the meagre product of reality" in this poor world of ours. We will esteem him no wise man; we will esteem him a sickly, discontented, foolish man.

Съ другой стороны никогда не слѣдуетъ забывать, что существуютъ идеалы; если люди перестанутъ стараться приблизиться къ идеалу, тогда всему настанетъ конецъ. Неминуемо. Ни одинъ каменьщикъ никогда еще не возводилъ совершенно перпендикулярной стѣны; это математически невозможно; достаточно, если стѣна въ извѣстной степени перпендикулярна; тогда каменьщикъ не поправляетъ ее больше, какъ хорошій работникъ, который долженъ закончить свою работу. Но горе ему, если онъ слишкомъ уклонился отъ отвѣсной линіи, если онъ отбросилъ совсѣмѣ и лотъ и ватерпасъ, а просто сложилъ камень на камень! Такой каменьщикъ свернулъ на плохую дорогу; онъ забылся, но законъ равновѣсія не забывается и мститъ ему; и каменьщикъ и стѣна его рухнутъ, разсыпаясь въ прахъ.

And yet, on the other hand, it is never to be forgotten that Ideals do exist; that if they be not approximated to at all, the whole matter goes to wreck! Infallibly. No bricklayer builds a wall perfectly perpendicular, mathematically this is not possible; a certain degree of perpendicularity suffices him; and he, like a good bricklayer, who must have done with his job, leaves it so. And yet if he sway too much from the perpendicular; above all, if he throw plummet and level quite away from him, and pile brick on brick heedless, just as it comes to hand-! Such bricklayer, I think, is in a bad way. He has forgotten himself: but the Law of Gravitation does not forget to act on him; he and his wall rush down into confused welter of ruin-! [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XXXV. Мы знаемъ, что все человѣческое несовершенно; далекъ отъ насъ по большей части идеалъ; очень далекъ! Но пока идеалъ (внутренняя правда) какъ бы то ни было смутно еще живетъ и дѣйствуетъ въ жизни, это несовершенство можно переносить. Невыносимымъ оно становится тогда, когда идеалъ совершенно исчезаетъ и дѣйствительность оказывается лишенной всякой идеи, всякой правды; въ такой степени несовершенства людскія положенія не могутъ оставаться, они должны измѣниться или погибнуть, если дѣло до того дошло. Оспа и т.п. болѣзни могутъ уродовать кожу, если сердце осталось здоровымъ; но совсѣмъ иначе бываетъ, когда сердце само заболѣваетъ, если самого сердца вовсе нѣтъ и на его мѣстѣ водворилась противоестественная головня.

Imperfection, it is known, cleaves to human things; far is the Ideal departed from, in most times; very far! And yet so long as an Ideal (any soul of Truth) does, in never so confused a manner, exist and work within the Actual, it is a tolerable business. Not so, when the Ideal has entirely departed, and the Actual owns to itself that it has no Idea, no soul of Truth any longer: at that degree of imperfection human things can not continue living; they are obliged to alter or expire, when they attain to that. Blotches and diseases exist on the skin and deeper, the heart continuing whole; but it is another matter when the heart itself becomes diseased; when there is no heart, but a monstrous gangrene pretending to exist there as heart!

Въ общемъ, читатель, ты всюду найдешь доказательства тому, что проложило себѣ путь въ жизни въ началѣ должно было быть истинно и цѣнно, не призракъ, а дѣйствительность. То, что не является дѣйствительно цѣнностью, не находитъ себѣ надолго убѣжища среди людей. Возьмите магометанство! Даже ламаизмъ, да ламаизмъ - мы съ радостью устанавливаемъ этотъ фактъ,- достоинъ жить на свѣтѣ; не фраза это, а искреннее мнѣніе. Тотъ, кто вѣритъ, что обманъ, насиліе, несправедливость, вообще какая-нибудь неправда, какъ бы она ни была прикрыта или прикрашена, можетъ лечь въ основу людскихъ сношеній и сообщества людей, тотъ жестоко заблуждается. Это заблужденіе - плодъ невѣрія, въ которомъ отсутствуетъ правда. Заблужденіе, приводящее лишь къ новымъ заблужденіямъ и къ новому бѣдствію, заблужденіе роковое, достойное сожалѣнія, отъ котораго всѣ люди должны были бы отказаться.

On the whole, O reader, thou wilt find everywhere that things which have had an existence among men have first of all had to have a truth and worth in them, and were not semblances but realities. Nothing not a reality ever yet got men to pay bed and board to it for long. Look at Mahometanism itself! Dalai-Lamaism, even Dalai-Lamaism, one rejoices to discover, may be worth its victuals in this world; not a quackery but a sincerity; not a nothing but a some thing! The mistake of those who believe that fraud, force, injustice, whatsoever untrue thing, howsoever cloaked and decorated, was ever or can ever be the principle of man's relations to man, is great and the greatest. It is the error of the infidel; in whom the truth as yet is not. It is an error pregnant with mere errors and miseries; an error fatal, lamentable, to be abandoned by all men. [Carlyle T. Chartism.]

XXXVI. Правда, всѣ вещи имѣютъ двѣ стороны: одну освѣщенную, другую темную. Ни одинъ идеалъ, переходя насколько возможно въ практику, превращается въ совершенно неожиданную дѣйствительность, и мы съ удивленіемъ спрашиваемъ: неужели это, дѣйствительно, вашъ идеалъ? Къ сожалѣнію, идеалъ всегда долженъ переходить въ область дѣйствительности и въ ней искать себѣ очень скудной иногда пищи и прiюта.

It is true, all things have two faces, a light one and a dark. It is true, in three centuries much imperfection accumulates; many an Ideal, monastic or other, shooting forth into practice as it can, grows to a strange enough Reality; and we have to ask with amazement, Is this your Ideal! For, alas, the Ideal always has to grow in the Real, and to seek out its bed and board there, often in a very sorry way. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVII. Согласно законамъ природы, идеалы всѣхъ родовъ имѣютъ свои опредѣленныя границы, свой періодъ юности, зрѣлости или совершенства, увяданія и наконецъ смерти или исчезновенія. Ничто не рождается, что не должно было бы рано или поздно умереть.

By the law of Nature, too, all manner of Ideals have their fatal limits and lot; their appointed periods, of youth, of maturity or perfection, of decline, degradation, and final death and disappearance. There is nothing born but has to die. [Carlyle T. Past and Present.]

ХХХVIII. Искушенія въ пустынѣ - развѣ всѣмъ намъ не пришлось пройти черезъ подобнаго рода испытанія? Вкоренившійся въ насъ отъ рожденія старый Адамъ не можетъ такъ легко быть изгнанъ изъ своихъ владѣній. Мы въ жизни постоянно наталкиваемся на необходимость и тѣмъ не менѣе значеніе всей нашей жизни ничто иное, какъ свобода, свободная сила. Такимъ образомъ, постоянно происходитъ борьба и, въ особенности вначалѣ, жестокая борьба. Потому что данное намъ Богомъ приказанье: Дѣйствуй, творя добро, таинственно пророческими знаками начертано въ нашихъ сердцахъ и ни днемъ ни ночью не даетъ намъ покоя, пока мы не дешифрируемъ и не исполнимъ его, пока оно, какъ видимое, дѣятельное Евангеліе свободы не будетъ просвѣчивать во всѣхъ нашихъ поступкахъ. А такъ какъ данный прахомъ приказъ: Ѣшъ и набивай себѣ брюхо одновременно съ убѣдительной силой даетъ о себѣ знать по всѣмъ нашимъ нервамъ,- то ясно, что должно наступить замѣшательство, что долженъ произойти бой, прежде, чѣмъ лучшее вліяніе одержитъ верхъ.

"Temptations in the Wilderness!" exclaims Teufelsdrockh, "Have we not all to be tried with such? Not so easily can the old Adam, lodged in us by birth, be dispossessed. Our Life is compassed round with Necessity; yet is the meaning of Life itself no other than Freedom, than Voluntary Force: thus have we a warfare; in the beginning, especially, a hard-fought battle. For the God-given mandate, Work thou in Well-doing, lies mysteriously written, in Promethean Prophetic Characters, in our hearts; and leaves us no rest, night or day, till it be deciphered and obeyed; till it burn forth, in our conduct, a visible, acted Gospel of Freedom. And as the clay-given mandate, Eat thou and be filled, at the same time persuasively proclaims itself through every nerve,- must not there be a confusion, a contest, before the better Influence can become the upper? [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XXXIX. Мы, люди, идемъ по замѣчательнымъ дорогамъ; различно ведетъ насъ Богъ къ цѣли. Поэтому мы должны были бы къ каждому относиться съ терпѣніемъ, съ надеждой на его исправленіе, должны были бы дать всякому возможность испытать, что еще можетъ изъ него выйти. Пока жизнь не кончена, для всякаго есть еще надежда.

Men are led by strange ways. One should have tolerance for a man, hope of him; leave him to try yet what he will do. While life lasts, hope lasts for every man. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XL. Долгая, бурная весна, дождливый апрѣль, зимній холодъ еще въ маѣ; наконецъ наступаетъ все-таки лѣто. До сихъ поръ дерево стояло голымъ; сухіе, голые сучья жалобно стонали и трещали отъ вѣтра. Хочется сказать: сруби его, что оно напрасно занимаетъ мѣсто на землѣ! Но нѣтъ, мы должны ждать. Всему свое время. - Вотъ дыханье іюня коснулось голаго обнаженнаго дерева, и оно покрылось листьями и стоитъ въ цвѣту. Что за листья, и что за цвѣтъ! Прошедшее долгое время наготы и зимняго броженья сдѣлало свое дѣло, хотя и казалось, что оно ничего не дѣлаетъ. Прошлое молчаніе получило голосъ и говоритъ тѣмъ многозначительнѣе, чемъ дольше оно продолжалось. У всѣхъ деревьевъ, у всѣхъ людей, во всѣхъ учрежденiяхъ, вѣрованіяхъ, народахъ, у всего растущаго и складывающагося, что встрѣчается во вселенной, мы наблюдаемъ такую перемѣну и такое время расцвѣта.

Long stormy spring-time, wet contentious April, winter chilling the lap of very May; but at length the season of summer does come. So long the tree stood naked; angry wiry naked boughs moaning and creaking in the wind: you would say, Cut it down, why cumbereth it the ground? Not so; we must wait; all things will have their time. - Of the man Shakspeare, and his Elizabethan Era, with its Sydneys, Raleighs, Bacons, what could we say? That it was a spiritual flower-time. Suddenly, as with the breath of June, your rude naked tree is touched; bursts into leaves and flowers, such leaves and flowers. The past long ages of nakedness, and wintry fermentation and elaboration, have done their part, though seeming to do nothing. The past silence has got a voice, all the more significant the longer it had continued silent. In trees, men, institutions, creeds, nations, in all things extant and growing in this Universe, we may note such vicissitudes and budding-times. More over there are spiritual budding-times; and then also there are physical, appointed to nations. [Carlyle T. Chartism.]

XLI. Подумаемъ о томъ, что за судья природа, какое величіе, какое глубокое спокойствіе и долготерпѣніе присуще ей. Ты берешь пшеницу и сыплешь ее въ нѣдра земли: твоя пшеница, быть-можетъ, перемѣшана съ высѣвками, съ сѣчкой, съ соромъ, пылью и всякимъ мусоромъ; это не бѣда: ты отдалъ ее доброй матери-землѣ; пшеницѣ она даетъ рости, весь же мусоръ она молча уберетъ, прикроетъ ее и не станетъ даже о немъ говорить. Желтая пшеница выростаетъ; мать-земля молчитъ объ остальномъ, молча и не жалуясь давно уже извлекла пользу и изъ остального. Такъ и всегда поступаетъ природа. Она правдива, безъ фальши и все-таки велика и справедлива и матерински нѣжна при своей правдивости. Она требуетъ лишь одного: чтобы вещь была неподдѣльна, тогда она бережетъ ее, но только тогда. Правда - душа всего того, что природа когда-либо брала подъ свое покровительство. Ахъ, развѣ одна и та же исторія не повторяется со всякой возвышенной истиной, когда-либо появившейся на свѣтъ, или которой еще предстоитъ появиться? Тѣло ея несовершенно; она элементъ свѣта въ темнотѣ; намъ она представляется воплощенной въ логикѣ, облеченная въ чисто-научныя теоремы, относительно вселенной, теоремы, которыя не могутъ быть совершенными, которыя въ одинъ прекрасный день признаются несовершенными и ошибочными и должны умеретъ и исчезнуть. Тѣло всякой истины должно умереть, и все же въ каждомъ такомъ тѣлѣ живетъ душа, никогда не умирающая, безсмертно живущая, облекаясь то въ одну, то въ другую форму, вѣчная, какъ душа человѣка. Такъ поступаетъ природа. Внутренняя сущность какой-нибудь истины никогда не умираетъ. Природѣ только нужно, чтобы вещь отличалась неподдѣльностью, чтобы истина была голосомъ, раздающимся изъ глубины природы. То, что мы называемъ чистымъ или нечистымъ не является передъ судомъ природы рѣшающимъ вопросомъ. Не то важно, сколько въ тебѣ соломы, а то, сколько въ тебѣ пшеницы. Чистота? Иному человѣку мнѣ хочется сказать: "Да, ты чистъ, ты достаточно чистъ, но ты - солома, - безчестная гипотеза, слухъ, мнимая цѣнность. Ты никогда не слыхалъ великаго сердца вселенной; ты - не можешь быть названъ ни чистымъ, ни нечистымъ; ты - ничто; съ тобой природа не имѣетъ ничего общаго.

... we are to remember what an umpire Nature is; what a greatness, composure of depth and tolerance there is in her. You take wheat to cast into the Earth's bosom; your wheat may be mixed with chaff, chopped straw, barn-sweepings, dust and all imaginable rubbish; no matter: you cast it into the kind just Earth; she grows the wheat,- the whole rubbish she silently absorbs, shrouds it in, says nothing of the rubbish. The yellow wheat is growing there; the good Earth is silent about all the rest,- has silently turned all the rest to some benefit too, and makes no complaint about it! So everywhere in Nature! She is true and not a lie; and yet so great, and just, and motherly in her truth. She requires of a thing only that it be genuine of heart; she will protect it if so; will not, if not so. There is a soul of truth in all the things she ever gave harbor to. Alas, is not this the history of all highest Truth that comes or ever came into the world? The body of them all is imperfection, an element of light in darkness: to us they have to come embodied in mere Logic, in some merely scientific Theorem of the Universe; which cannot be complete; which cannot but be found, one day, incomplete, erroneous, and so die and disappear. The body of all Truth dies; and yet in all, I say, there is a soul which never dies; which in new and ever-nobler embodiment lives immortal as man himself! It is the way with Nature. The genuine essence of Truth never dies. That it be genuine, a voice from the great Deep of Nature, there is the point at Nature's judgment-seat. What we call pure or impure, is not with her the final question. Not how much chaff is in you; but whether you have any wheat. Pure? I might say to many a man: Yes, you are pure; pure enough; but you are chaff,- insincere hypothesis, hearsay, formality; you never were in contact with the great heart of the Universe at all; you are properly neither pure nor impure; you are nothing, Nature has no business with you. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XLII. Ни одинъ человѣкъ не живетъ, никого не задѣвая и никѣмъ не задѣтый; онъ долженъ обязательно проложить себѣ путь, толкаясь локтями. Жизнь его - борьба. Даже устрицы, кажется, приходятъ въ столкновенье съ другими устрицами. Несомнѣнно, что онѣ должны наталкиваться на необходимость и на трудности и что онѣ пробиваются не какъ совершенныя, идеальныя устрицы, а какъ несовершенныя, дѣйствительно живыя существа. Устрица должна быть знакома съ извѣстной степенью раскаянья, съ извѣстной степенью ненависти, съ нѣкоторой долей малодушія.

No man lives without jostling and being jostled; in all ways he has to elbow himself through the world, giving and receiving offence. His life is a battle, in so far as it is an entity at all. The very oyster, we suppose, comes in collision with oysters: undoubtedly enough it does come in collision with Necessity and Difficulty; and helps itself through, not as a perfect ideal oyster, but as an imperfect real one. Some kind of remorse must be known to the oyster; certain hatreds, certain pusillanimities. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

XLIII. Бѣдная природа человѣческая! Развѣ людское движенье впередъ по пути истины не представляетъ собой паденья за паденьемъ? Иначе и быть не можетъ. Въ дикой жизненной стихіи борется онъ, пробиваясь впередъ; онъ падаетъ и падаетъ глубоко, - все снова долженъ онъ со слезами и раскаяніемъ, съ обливающимся кровью сердцемъ вставать на ноги и продолжать борьбу. Лишь бы борьба его велась съ вѣрностью и несокрушимымъ упорствомъ: въ этомъ вся суть.

Poor human nature! Is not a man's walking, in truth, always that: "a succession of falls"? Man can do no other. In this wild element of a Life, he has to struggle onwards; now fallen, deep-abased; and ever, with tears, repentance, with bleeding heart, he has to rise again, struggle again still onwards. That his struggle be a faithful unconquerable one: that is the question of questions. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XLIV. Есть много почтенныхъ, безпорочныхъ людей, которые все же немногаго стоятъ. Невелика заслуга человѣка, сохранившаго руки въ чистотѣ, если онъ всю работу исполнялъ не иначе, какъ въ перчаткахъ.

Smooth-shaven Respectabilities not a few one finds, that are not good for much. Small thanks to a man for keeping his hands clean, who would not touch the work but with gloves on! [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XLV. Въ живыхъ существахъ измѣненія происходятъ обыкновенно лишь постепенно, такъ что пока змѣя сбрасываетъ съ себя старую шкуру, новая уже успѣваетъ образоваться подъ ней. Немного ты знаешь про сожженіе мірового феникса, если ты думаешь, что онъ долженъ весь сгорѣть и предстать въ видѣ кучи пепла, изъ которой чудомъ выбьется живая молодая птичка и полетитъ къ небу. Ошибаешься! Въ огненномъ вихрѣ вселенной творенье и уничтоженье идутъ рядомъ и въ то время, какъ пепелъ стараго разносится вѣтромъ, уже таинственно ткутся органическія нити новаго, и среди шума и вихря бушующей стихіи раздаются звуки мелодичной предсмертной пѣсни, заканчивающiеся звуками еще болѣе мелодичнаго гимна воскресенья. Да, взгляни собственными глазами въ огненную вьюгу, и ты увидишь, что это такъ и есть.

"In the living subject," says he, "change is wont to be gradual: thus, while the serpent sheds its old skin, the new is already formed beneath. Little knowest thou of the burning of a World-Phoenix, who fanciest that she must first burn out, and lie as a dead cinereous heap; and therefrom the young one start up by miracle, and fly heavenward. Far otherwise! In that Fire-whirlwind, Creation and Destruction proceed together; ever as the ashes of the Old are blown about, do organic filaments of the New mysteriously spin themselves: and amid the rushing and the waving of the Whirlwind element come tones of a melodious Death-song, which end not but in tones of a more melodious Birth-song. Nay, look into the Fire-whirlwind with thy own eyes, and thou wilt see." [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLVI. Великая истина или по крайней мѣрѣ одна сторона великой истины заключается въ томъ, что человѣкъ самъ создаетъ условія своего существованія, и духовно, какъ и матеріально, самъ своего счастья кузнецъ. Но эта же истина имѣетъ и другую сторону, а именно: что жизненныя условія - тотъ элементъ, гдѣ человѣку приходится жить и дѣйствовать, что человѣкъ въ силу необходимости заимствуетъ свою окраску, свою одежду, свой внѣшній видъ отъ этихъ окружающихъ обстоятельствъ и что во всѣхъ практическихъ случаяхъ жизни человѣкъ почти до безконечности измѣняется обстоятельствами, такъ что въ иномъ, не менѣе вѣрномъ смыслѣ можно сказать, что обстоятельства дѣлаютъ человѣка.

It is a great truth, one side of a great truth, that the Man makes the Circumstances, and spiritually as well as economically is the artificer of his own fortune. But there is another side of the same truth, that the man's circumstances are the element he is appointed to live and work in; that he by necessity takes his complexion, vesture, embodiment, from these, and is in all practical manifestations modified by them almost without limit; so that in another no less genuine sense, it can be said Circumstances make the Man.

Если намъ поэтому слѣдуетъ настаивать на первой истинѣ по отношенію къ намъ самимъ, то съ другой стороны намъ необходимо помнить послѣднюю, когда мы судимъ о другихъ людяхъ.

Now, if it continually behoves us to insist on the former truth towards ourselves, it equally behoves us to bear in mind the latter when we judge of other men. [Carlyle T. Diderot.]

XLVII. На мирное житье въ этомъ водоворотѣ человѣческаго существованія дитя времени не должно претендовать, тѣмъ менѣе, когда призракъ отгоняетъ его отъ прошлаго, а будущее представляется не чѣмъ инымъ, какъ тьмой, наполненной привидѣніями. Съ полнымъ правомъ могъ бы странникъ воскликнуть про себя: развѣ ворота счастья въ семъ мірѣ не закрыты неумолимо передъ тобой, развѣ есть у тебя надежды, которыя не были бы неосновательными? И тѣмъ не менѣе можно громко сказать, или, если это лучше, по-гречески про себя прошептать: Кто можетъ глядѣть въ глаза смерти, тотъ не испугается тѣней.

"To Peace, however, in this vortex of existence, can the Son of Time not pretend: still less if some Spectre haunt him from the Past; and the Future is wholly a Stygian Darkness, spectre-bearing. Reasonably might the Wanderer exclaim to himself: Are not the gates of this world's happiness inexorably shut against thee; hast thou a hope that is not mad? Nevertheless, one may still murmur audibly, or in the original Greek if that suit thee better: 'Whoso can look on Death will start at no shadows.' [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLVIII. Развѣ мѣра страданій не является въ то же время мѣриломъ состраданья, на которое способенъ человѣкъ и мѣриломъ его силы и той побѣды, которая предстоитъ ему? Наша печаль оборотная сторона нашего благородства. Какъ велико наше отчаяніе, такъ велики и наши способности, настолько мы и можемъ предъявлять свои требованія. Черный дымъ, застилающій передъ тобой міръ, точно подымаясь изъ ада, можетъ истинной силой воли превратиться въ пламя, въ небесное сіяніе, поэтому не унывай!

The quantity of sorrow he has, does it not mean withal the quantity of sympathy he has, the quantity of faculty and victory he shall yet have? Our sorrow is the inverted image of our nobleness. The depth of our despair measures what capability, and height of claim we have to hope. Black smoke as of Tophet filling all your universe, it can yet by true heart-energy become flame, and brilliancy of Heaven. Courage! [Carlyle T. Oliver Cromwell's Letters and Speeches, with Elucidations.]

XLIX. Неимовѣрное количество сдѣланной и забытой работы, молча лежащей у ногъ моихъ, одѣвающей, поддерживающей меня и сохраняющей мою жизнь, куда бы я ни пошелъ и что бы я ни дѣлалъ, даетъ богатый матеріалъ для размышленій! Во всякомъ случаѣ то, что называется извѣстностью, для мудреца теряетъ свое значеніе. Для глупцовъ и людей легкомысленныхъ эта извѣстность стоитъ того, чтобъ подымать изъ-за нея шумъ; она сулитъ имъ "безсмертіе" и т.п. Но если правильно взглянуть на вещи, что она собою представляетъ, эта извѣстность?

Work? The quantity of done and forgotten work that lies silent under my feet in this world, and escorts and attends me, and supports and keeps me alive, wheresoever I walk or stand, whatsoever I think or do, gives rise to reflections! Is it not enough, at any rate, to strike the thing called 'Fame' into total silence for a wise man? For fools and unreflective persons, she is and will be very noisy, this 'Fame,' and talks of her 'immortals' and so forth: but if you will consider it, what is she? [Carlyle T. Past and Present.]

L. Хорошо понимать и сознавать, что ни одна мысль никогда не умирала, что точно также, какъ ты, создатель ея, почерпнулъ ее изъ прошлаго, точно также ты и передашь ее будущему. Такимъ образомъ, героическое сердце, видящее око первыхъ временъ живетъ и видитъ еще въ насъ, хотя мы принадлежимъ настоящему времени. Такимъ образомъ, мудрецъ постоянно бываетъ окруженъ толпой свидѣтелей и братьевъ, простирающихъ къ нему руки, и на свѣтѣ существуетъ живая Община Святыхъ, въ буквальномъ смыслѣ слова пространная, какъ земля и древняя, какъ исторія.

Beautiful it is to understand and know that a Thought did never yet die; that as thou, the originator thereof, hast gathered it and created it from the whole Past, so thou wilt transmit it to the whole Future. It is thus that the heroic heart, the seeing eye of the first times, still feels and sees in us of the latest; that the Wise Man stands ever encompassed, and spiritually embraced, by a cloud of witnesses and brothers; and there is a living, literal Communion of Saints, wide as the World itself, and as the History of the World. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

LI. Скажи мнѣ, напримѣръ, кто научилъ тебя говорить? Съ того времени, какъ двѣ, обросшія волосами, нагія или покрытыя листьями фиговаго дерева человѣческія фигуры почувствовали желаніе не быть болѣе нѣмыми, а дѣлиться мыслями, старались объясниться всевозможными пантомимами и различными тѣлодвиженіями, до того времени, когда, скажемъ, написана была вотъ эта книга, прошло не мало времени и совершена значительная работа, которую кто-нибудь да совершилъ. Думаешь ли ты, что до Чосера (Choucer) не было поэта,- сердца, горящаго мыслью, которой оно не могло не высказать, и для котораго не было слова, такъ что слово это пришлось ему создать? Для каждаго слова нашего языка былъ такой человѣкъ, или такой поэтъ, который придумалъ его.

For example, who taught thee to speak? From the day when two hairy-naked or fig-leaved Human Figures began, as uncomfortable dummies, anxious no longer to be dumb, but to impart themselves to one another; and endeavoured, with gaspings, gesturings, with unsyllabled cries, with painful pantomime and interjections, in a very unsuccessful manner,- up to the writing of this present copyright Book, which also is not very successful! Between that day and this, I say, there has been a pretty space of time; a pretty spell of work, which somebody has done! Thinkest thou there were no poets till Dan Chaucer? No heart burning with a thought, which it could not hold, and had no word for; and needed to shape and coin a word for,- what thou callest a metaphor, trope, or the like? For every word we have, there was such a man and poet. [Carlyle T. Past and Present.]

LII. Первый человѣкъ, съ открытой душой взглянувшій на небо и на землю, на все прекрасное и страшное, что мы называемъ природой, вселенной и т.п., и сущность чего навсегда останется безъ соотвѣтствующаго названія, первый человѣкъ, говоримъ мы, который впервые увидѣлъ все это сознательно, торжественно и по всей вѣроятности молча опустился на колѣни, совершилъ подъ вліяніемъ внутренней потребности "нѣчто оригинальное", что другимъ, мыслящимъ людямъ показалось весьма выразительнымъ и достойнымъ подражанія! И съ того дня стали молиться, преклонивъ колѣна. Эта безмолвная молитва старше всѣхъ словесныхъ молитвъ, молебновъ и литургій; она - начало всякаго богослуженія, которое нуждалось въ одномъ лишь началѣ, такъ оно было разумно. Что за поэтъ былъ этотъ первый молящійся!

The first man who, looking with opened soul on this August Heaven and Earth, this Beautiful and Awful, which we name Nature, Universe and such like, the essence of which remains forever UNNAMEABLE; he who first, gazing into this, fell on his knees awestruck, in silence as is likeliest,- he, driven by inner necessity, the 'audacious original' that he was, had done a thing, too, which all thoughtful hearts saw straightway to be an expressive, altogether adoptable thing! To bow the knee was ever since the attitude of supplication. Earlier than any spoken Prayers, Litanias, or Leitourgias; the beginning of all Worship,- which needed but a beginning, so rational was it. What a poet he! [Carlyle T. Past and Present.]

LIII. Не падай духомъ! Ты не одинокъ, если ты вѣруешь. Развѣ мы не говорили о сонмѣ святыхъ, невидимомъ, но дѣйствительно существующемъ, сопровождающемъ тебя и окружающемъ своими объятіями, покуда ты достоинъ того? Героическія страданія святыхъ возносятся изъ всѣхъ странъ и изъ всѣхъ временъ, какъ священное Miserere, и ихъ великодушныя дѣла, ихъ подвиги звучатъ какъ безграничный, вѣчный мелодичный гимнъ, подымающійся къ небу. И не говори, что въ настоящее время нѣтъ символа божественнаго. Развѣ Божій міръ не символъ божественнаго? Развѣ неизмѣримость не храмъ? Развѣ исторія человѣка и человѣчества не безконечное Евангеліе? Прислушайся только, и вмѣсто органа ты услышишь, какъ и въ древнія времена, пѣніе утреннихъ звѣздъ.

Be of comfort! Thou art not alone, if thou have Faith. Spake we not of a Communion of Saints, unseen, yet not unreal, accompanying and brother-like embracing thee, so thou be worthy? Their heroic Sufferings rise up melodiously together to Heaven, out of all lands, and out of all times, as a sacred Miserere; their heroic Actions also, as a boundless everlasting Psalm of Triumph. Neither say that thou hast now no Symbol of the Godlike. Is not God's Universe a Symbol of the Godlike; is not Immensity a Temple; is not Man's History, and Men's History, a perpetual Evangel? Listen, and for organ-music thou wilt ever, as of old, hear the Morning Stars sing together. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

LIV. Какіе полки и толпы и поколѣнія такихъ людей уже поглотило забвеніе! Ихъ прахъ образуетъ ту почву, на которой жизнь наша продолжаетъ давать плоды.

What regiments and hosts and generations of such has Oblivion already swallowed! Their crumbled dust makes up the soil our life-fruit grows on. [Carlyle T. Past and Present.]

LV. Человѣкъ не долженъ жаловаться на времена; изъ этого ничего не выходитъ. Время дурное: ну что-жъ, на то и человѣкъ, чтобъ улучшить его.

On the whole, a man must not complain of his "element," of his "time," or the like; it is thriftless work doing so. His time is bad: well then, he is there to make it better! [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

LVI. "Настанетъ время", говорилъ Лихтенбергъ съ горькой ироніей - "когда вѣра въ Бога будетъ, какъ въ дѣтскія сказки", или какъ выражается Жанъ-Поль: "когда сдѣлаютъ изъ свѣта - міровую машину, изъ эфира - газъ, изъ Бога силу, изъ загробной жизни - могилу". Мы же думаемъ, что такого дня не будетъ. Во всякомъ случаѣ пока борьба еще ведется - и философія газа и могилы еще не вылилась въ форму устава съ выработанными положеніями - нужно предоставить свободу дѣйствія мистицизму и всему тому, что честно выступаетъ противъ этой философіи. Побольше безпартійности и свободы, и правда одержитъ верхъ!

"The day will come," said Lichtenberg, in bitter irony, "when the belief in God will be like that in nursery Spectres;" or, as Jean Paul has it, "Of the World will be made a World-machine, of the Ether a Gas, of God a Force, and of the Second World - a Coffin." We rather think, such a day will not come. At all events, while the battle is still waging, and that Coffin-and-Gas Philosophy has not yet secured itself with tithes and penal statutes, let there be free scope for Mysticism, or whatever else honestly opposes it. A fair field and no favor, and the right will prosper! [Carlyle T. Novalis.]

LVII. Если время наше - время невѣрія, почему мы должны на это роптать? Развѣ не настанетъ лучшее время? Да и не настало ли оно уже? Періодъ вѣры чередуется съ періодомъ невѣрія, какъ сжиманіе сердца чередуется съ расширеніемъ сердца. Весенній ростъ, лѣтнее изобиліе всякихъ мнѣній и твореній должны сопровождаться смертельнымъ увяданіемъ осени и земной развязкой, а за ними снова наступаетъ весна. Человѣкъ живетъ во времени; все его земное существованіе, его стремленія и судьба - продуктъ времени, и лишь въ преходящихъ символахъ времени обнаруживается вѣчно неподвижная вѣчность, въ которой мы живемъ. И все же въ такое зимнее время отрицанія для людей, одаренныхъ благородной душой сравнительно тяжело, что они родились въ такое время, должны въ такое время бодрствовать и трудиться; а для людей съ притупленной чувствительностью даже пріятно, что они могутъ, погрузясь въ лѣнь, грезить и спать и проснуться лишь тогда, когда гремящія бури съ градомъ пронесутся, совершивъ свою работу, и нашимъ молитвамъ, нашему мученичеству, наконецъ, будетъ дарована новая весна.

If our era is the Era of Unbelief, why murmur under it; is there not a better coming, nay come? As in long-drawn systole and long-drawn diastole, must the period of Faith alternate with the period of Denial; must the vernal growth, the summer luxuriance of all Opinions, Spiritual Representations and Creations, be followed by, and again follow, the autumnal decay, the winter dissolution. For man lives in Time, has his whole earthly being, endeavor and destiny shaped for him by Time: only in the transitory Time-Symbol is the ever-motionless Eternity we stand on made manifest. And yet, in such winter-seasons of Denial, it is for the nobler-minded perhaps a comparative misery to have been born, and to be awake and work; and for the duller a felicity, if, like hibernating animals, safe-lodged in some Salamanca University or Sybaris City, or other superstitious or voluptuous Castle of Indolence, they can slumber through, in stupid dreams, and only awaken when the loud-roaring hailstorms have all alone their work, and to our prayers and martyrdoms the new Spring has been vouchsafed. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

LVIII. Еще неосновательнѣе кажется намъ страхъ, что вмѣстѣ съ суевѣріемъ исчезнетъ и религіозность. Религіозность не можетъ исчезнуть. Маленькій дымный огонь отъ горящей соломы можетъ скрыть отъ нашихъ глазъ звѣзды на небѣ, но звѣзды тѣмъ не менѣе остались на небѣ и снова покажутся намъ.

That, with Superstition, Religion is also passing away, seems to us a still more ungrounded fear. Religion cannot pass away. The burning of a little straw may hide the stars of the sky; but the stars are there, and will re-appear.

Въ общемъ, мы должны повторить извѣстное изрѣченіе, что недостойно вѣрующаго человѣка смотрѣть на невѣрующаго со страхомъ или съ отвращеньемъ, или съ какимъ бы то ни было другимъ чувствомъ, кромѣ сожалѣнія, надежды на его исправленье и братскаго сочувствія. Если онъ ищетъ истины, развѣ онъ намъ не братъ и недостоинъ сожалѣнія? А если онъ не ищетъ истины, развѣ онъ не все же нашъ братъ и тѣмъ болѣе достоинъ сожалѣнья?

On the whole, we must repeat the often-repeated saying, that it is unworthy a religious man to view an irreligious one either with alarm or aversion; or with any other feeling than regret, and hope, and brotherly commiseration. If he seek Truth, is he not our brother, and to be pitied? If he do not seek Truth, is he not still our brother, and to be pitied still more? [Carlyle T. Voltaire.]

LIX. Не можемъ ли мы посмотрѣть на то ужасное горе, которое теперь со всѣхъ сторонъ окружаетъ насъ, какъ на голосъ изъ нѣмыхъ нѣдръ природы, взывающій: "Глядите! Спросъ и предложенье - не единственный законъ природы; уплата наличными деньгами - не единственная обязанность людей по отношенію другъ къ другу". Глубоко, много глубже спроса и предложенья лежатъ законы и обязательства, священные, какъ сама жизнь человѣческая. Если вы будете дѣйствовать дальше, вы познакомитесь съ ними и должны будете покориться имъ. Кто познаетъ ихъ и научится повиноваться имъ, тотъ будетъ имѣть природу на своей сторонѣ. Онъ будетъ работать и высокая награда достанется ему въ удѣлъ. Кто же не узнаетъ этихъ законовъ, противъ того будетъ сама природа, и онъ не будетъ въ состояніи работать въ предѣлахъ природы. Мятежи, ссоры, ненависть, одиночество и проклятія будутъ слѣдовать за нимъ по пятамъ, пока всѣ люди не познаютъ, что то, чего онъ добился, какъ бы оно ни казалось блестящимъ на видъ, не успѣхъ, а полнѣйшая неудача.

All this dire misery, therefore; all this of our poor Workhouse Workmen, of our Chartisms, Trades-strikes, Corn-Laws, Toryisms, and the general downbreak of Laissez-faire in these days,- may we not regard it as a voice from the dumb bosom of Nature, saying to us: Behold! Supply-and-demand is not the one Law of Nature; Cash-payment is not the sole nexus of man with man,- how far from it! Deep, far deeper than Supply-and-demand, are Laws, Obligations sacred as Man's Life itself: these also, if you will continue to do work, you shall now learn and obey. He that will learn them, behold Nature is on his side, he shall yet work and prosper with noble rewards. He that will not learn them, Nature is against him; he shall not be able to do work in Nature's empire,- not in hers. Perpetual mutiny, contention, hatred, isolation, execration shall wait on his footsteps, till all men discern that the thing which he attains, however golden it look or be, is not success, but the want of success. [Carlyle T. Past and Present.]



LX. Пока что будемъ радоваться, что по крайней мѣрѣ одно признается всѣми и повторяется на всѣхъ языкахъ: человѣкъ еще пока человѣкъ. Геній механизма не всегда будетъ давить нашу душу, какъ кошмаръ, и въ концѣ концовъ, когда волшебнымъ словомъ старыя чары будутъ разрушены, станетъ нашимъ послушнымъ рабомъ и будетъ исполнять все, что мы потребуемъ. "Мы близки къ пробужденью, когда видимъ во снѣ, что намъ снится сонъ". У кого есть глаза и сердце, тотъ и теперь можетъ сказать: "зачѣмъ мнѣ колебаться? Свѣтъ свѣтитъ въ мірѣ для тѣхъ, кто любитъ свѣтъ, такъ какъ любить его слѣдуетъ безграничной, самоотверженной, все выносящей любовью."

Meanwhile let us rejoice rather that so much has been seen into, were it through never so diffracting media, and never so madly distorted; that in all dialects, though but half-articulately, this high Gospel begins to be preached: Man is still Man. The genius of Mechanism, as was once before predicted, will not always sit like a choking incubus on our soul; but at length, when by a new magic Word the old spell is broken, become our slave, and as familiar-spirit do all our bidding. 'We are near awakening when we dream that we dream'. He that has an eye and a heart can even now say: Why should I falter? Light has come into the world; to such as love Light, so as Light must be loved, with a bound less all-doing, all-enduring love. [Carlyle T. Characteristics.]

LXI. Дайте знать людямъ, что они люди, созданные Богомъ и въ кратчайшій промежутокъ времени способные создать такое, что будетъ жить на вѣки вѣчные. Это, дѣйствительно, великая задача. Не машинами для обработки земли и не машинами для перевариванія пищи, а также и не рабами другихъ людей или собственныхъ страстей должны они быть, а прежде всего имъ слѣдуетъ быть людьми.

"Let men know that they are men; created by God, responsible to God; who work in any meanest moment of time what will last through eternity". It is verily a great message. Not ploughing and hammering machines, not patent-digesters (never so ornamental) to digest the produce of these: no, in no wise; born slaves neither of their fellow-men, nor of their own appetites; but men! [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

LXII. Одно, собственно говоря, должно было бы намъ быть ясно, "въ общихъ чертахъ", а именно, что "сіяніе Божье" такъ или иначе, въ той или иной формѣ должно развиться изъ глубины даже этого промышленнаго вѣка нашего.

One wide and widest 'outline' ought really, in all ways, to be becoming clear to us; this namely: That a 'Splendour of God', in one form or other, will have to unfold itself from the heart of these our Industrial Ages too... [Carlyle T. Past and Present.]

LXIII. Да, всюду свѣтъ проникаетъ въ міръ. Люди не любятъ тьмы, они стремятся къ свѣту. Глубокое чувство вѣчной природы, справедливости проглядываетъ вездѣ и видно на каждомъ шагу.

Yes, here as there, light is coming into the world; men love not darkness, they do love light. A deep feeling of the eternal nature of justice looks out among us everywhere... [Carlyle T. Past and Present.]

LXIV. Человѣкъ, въ сущности говоря, всегда былъ борцомъ и труженикомъ и, несмотря на широко распространенную клевету, утверждающую противное, всегда любилъ истину.

For man has ever been a striving, struggling, and, in spite of wide-spread calumnies to the contrary, a veracious creature... [Carlyle T. Past and Present.]

LXV. Всякая душа человѣческая, какъ бы она ни была погружена въ мракѣ, любитъ свѣтъ; стоитъ лишь разъ зажечь свѣтъ, чтобъ лучи его разошлись во всѣ стороны.

... all human souls, never so bedarkened, love light; light once kindled spreads, till all is luminous... [Carlyle T. Past and Present.]

LXVI. Слишкомъ легкомысленно пришли люди къ заключенію, что голодъ, великій фундаментъ нашей жизни, является и вѣнцомъ ея и послѣдней степенью совершенства; что такъ какъ "жадность и неумѣренное честолюбіе" составляютъ отличительные признаки большинства людей, то нѣтъ человѣка, который поступалъ бы или думалъ бы поступать на основаніи иныхъ принциповъ. Чего нельзя подвести подъ категоріи бѣдности, то подводится подъ рубрику честолюбія, не входя въ дальнѣйшія разсужденія.

Too lightly is it from the first taken for granted that Hunger, the great basis of our life, is also its apex and ultimate perfection; that as "Neediness and Greediness and Vainglory" are the chief qualities of most men, so no man, not even a Johnson, acts or can think of acting on any other principle. Whatsoever, therefore, cannot be referred to the two former categories (Need and Greed), is without scruple ranged under the latter. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

LXVII. Совершенно невѣрно, что люди, съ тѣхъ поръ, какъ они населяютъ землю, живутъ съ помощью бреда, лицемѣрія, несправедливости или какой-либо иной формы безразсудства. Неправда, что они когда-либо жили чѣмъ-нибудь инымъ, чѣмъ противоположностью всего перечисленнаго.

It is, in brief, not true that men ever lived by Delirium, Hypocrisy, Injustice, or any form of Unreason, since they came to inhabit this Planet. It is not true that they ever did, or ever will, live except by the reverse of these. [Carlyle T. Past and Present.]

LXVIII. Извѣстное одобреніе совѣсти необходимо даже для физическаго существованія и составляетъ тонкую, всюду проникающую замазку, которою держатся составныя части нашего я. Поэтому, если человѣкъ, не сидитъ въ сумасшедшемъ домѣ и еще не застрѣлился и не повѣсился, то мы должны утѣшаться и заключить, что онъ одно изъ двухъ: либо злая собака въ образѣ человѣка, которой нужно надѣть намордникъ, пожалѣть и подивиться; либо это настоящій человѣкъ, слѣдовательно, созданье, не лишенное нравственной цѣнности, котораго надо просвѣтить и до нѣкоторой степени одобрить. Но для того, чтобъ правильно судить о его характерѣ, мы должны научиться смотрѣть на него не только своими, но и его глазами; мы должны пожалѣть его, должны видѣть въ немъ брата, однимъ словомъ, должны научиться любить его, иначе настоящая, духовная сторона его природы никогда не будетъ правильно понята нами.

... a certain approval of conscience is equally essential even to physical existence; is the fine all-pervading cement by which that wondrous union, a Self, is held together. Since the man, therefore, is not in Bedlam, and has not shot or hanged himself, let us take comfort, and conclude that he is one of two things: either a vicious dog, in man's guise, to be muzzled and mourned over, and greatly marvelled at; or a real man, and consequently not without moral worth, which is to be enlightened, and so far approved of. But to judge rightly of his character,- we must learn to look at it, not less with his eyes, than with our own; we must learn to pity him, to see him as a fellow-creature, in a word, to love him, or his real spiritual nature will ever be mistaken by us. [Carlyle T. Voltaire.]

LXIX. Прежде всего не слѣдуетъ забывать, что людьми и ихъ поступками управляютъ не матеріальныя, а нравственныя силы. Какъ безшумна бываетъ мысль! Ни барабанный бой, ни стукъ копытъ цѣлаго эскадрона, ни безконечный шумъ обозовъ съ аммуниціей и багажомъ не сопровождаютъ ея движеній. Въ какихъ безвѣстныхъ, отдаленныхъ уголкахъ земного шара работаетъ иногда мысль въ головѣ, которая въ одинъ прекрасный день будетъ увѣнчана властью, какой не даетъ и царская корона, потому что короли и цари будутъ въ числѣ слугъ ея. Не надъ головами, а внутри ихъ будетъ властвовать мыслитель и своими идейными комбинаціями, придуманными въ одиночествѣ, какъ магическимъ заклинаніемъ, подчинитъ весь свѣтъ своей волѣ.

Above all, it is ever to be kept in mind, that not by material, but by moral power, are men and their actions governed. How noiseless is thought! No rolling of drums, no tramp of squadrons, or immeasurable tumult of baggage-waggons, attends its movements: in what obscure and sequestered places may the head be meditating, which is one day to be crowned with more than imperial authority; for Kings and Emperors will be among its ministering servants; it will rule not over, but in, all heads, and with these its solitary combinations of ideas, as with magic formulas, bend the world to its will! [Carlyle T. Voltaire.]

LXX. Интересно наблюдать, какъ распространена и вѣчна среди людей любовь къ мудрости; какъ самый знатный баринъ и незначительнѣйшій человѣкъ, гордые князья и грубые мужики и всѣ люди, одинъ, какъ другой, уважаютъ мудрость или то, что они принимаютъ за мудрость, какъ они, въ сущности говоря, ничего другого и не могутъ почитать. Потому что всѣ полчища какого-нибудь Ксеркса со всей ихъ несокрушимой силой не въ состояніи смирить ни одной мысли нашего гордаго сердца. Только передъ нравственнымъ достоинствомъ преклоняется духъ человѣческій, только въ такой душѣ, которая глубже и лучше нашей, можемъ мы увидѣть небесную тайну и, унижаясь передъ ней, мы чувствуемъ, что возвышаемся.

It is interesting to see how universal and eternal in man is love of wisdom; how the highest and the lowest, how supercilious princes, and rude peasants, and all men must alike show honour to Wisdom, or the appearance of Wisdom; nay, properly speaking, can show honour to nothing else. For it is not in the power of all Xerxes' hosts to bend one thought of our proud heart: these 'may destroy the case of Anaxarchus; himself they cannot reach': only to spiritual worth can the spirit do reverence; only in a soul deeper and better than ours can we see any heavenly mystery, and in humbling ourselves feel ourselves exalted. [Carlyle T. Voltaire.]

LXXI. Люди рѣдко и почти никогда надолго не возмущаются тѣмъ, что не заслуживаетъ возмущенья. Съ готовностью и ревностно оказываютъ они послушаніе и преданность всему великому, истинно высокому, склоняясь къ ногамъ его со всѣмъ, что у нихъ есть, отдаваясь душой, тѣломъ, сердцемъ и духомъ тому, кто дѣйствительно выше ихъ.

Men seldom, or rather never for a length of time and deliberately, rebel against anything that does not deserve rebelling against. Ready, ever zealous is the obedience and devotedness they show to the great, to the really high; prostrating their whole possession and self, body, heart, soul and spirit, under the feet of whatsoever is authentically above them. [Carlyle T. Goethe's Works.]

LXXII. Страна, въ которой народъ охваченъ до глубины души какой-нибудь религіозной идеей, завладѣвшей всѣми жителями ея, такая страна сдѣлала шагъ впередъ, послѣ котораго уже нѣтъ возврата къ прошлому. Мысль, сознанье того, что человѣкъ - гражданинъ міра, созданье вѣчности, проникла въ отдаленнѣйшую избу, въ самое безхитростное сердце. Вся жизнь становится прекрасной, достойной уваженья, когда ее осѣняетъ чувство небеснаго призванья, Богомъ возложенной обязанности. Въ такомъ народѣ живетъ вдохновенье, и въ тѣсномъ смыслѣ можно про него сказать: "вдохновеніе Всемогущаго даетъ этимъ людямъ разумъ".

A country where the entire people is, or even once has been, laid hold of filled to the heart with an infinite religious idea, has "made a step from which it cannot retrograde." Thought, conscience, the sense that man is denizen of a Universe, creature of an Eternity, has penetrated to the remotest cottage, to the simplest heart. Beautiful and awful, the feeling of a Heavenly Behest, of Duty god-commanded, over-canopies all life. There is an inspiration in such a people: one may say in a more special sense, 'the inspiration of the Almighty giveth them understanding'. [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

LXXIII. Утѣшительной является истина, что великіе люди существуютъ во множествѣ, хотя они и пребываютъ въ безвѣстности. Да, величайшіе люди наши, именно потому, что они по природѣ тишайшіе, вѣроятно тѣ, что навсегда остаются безвѣстными. Философъ Фихте утѣшался этой мыслью, когда съ кафедръ и изъ соборовъ онъ ничего не слыхалъ, кромѣ безконечной болтовни и трескотни честолюбивыхъ вѣщателей общихъ мѣстъ; когда отъ всесторонняго движенья и грохота, замѣнившаго тишину и молчаніе, все сбилось въ бурную пѣну, такъ что серьезный Фихте чуть не жалѣлъ, что познанья нельзя обложить налогомъ, чтобъ немного угомонить ихъ; тогда, какъ мы уже сказали, онъ утѣшался несокрушимымъ убѣжденіемъ, что мышленье въ Германіи еще существуетъ, что мыслящіе люди, каждый въ своемъ углу, дѣйствительно исполняютъ свое дѣло, хотя и молчаливо, тайнымъ образомъ, укрывшись отъ взоровъ.

It is one of the comfortablest truths that great men abound, though in the unknown state. Nay, as above hinted, our greatest, being also by nature our quietest, are perhaps those that remain unknown! Philosopher Fichte took comfort in this belief, when from all pulpits and editorial desks, and publications periodical and stationary, he could hear nothing but the infinite chattering and twittering of commonplace become ambitious; and in the infinite stir of motion nowhither, and of din which should have been silence, all seemed churned into one tempestuous yesty froth, and the stern Fichte almost desired "taxes on knowledge to allay it a little; - he comforted himself, we say, by the unshaken belief that Thought did still exist in Germany; that thinking men, each in his own corner, were verily doing their work, though in a silent latent manner". [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

LXXIV. Большой шагъ впередъ, по нашему мнѣнью, заключается въ настоящее время въ ясномъ убѣжденіи, что мы стоимъ на пути къ прогрессу. О томъ, какъ управляетъ нами провидѣнье, какія у него конечныя цѣли, мы ничего или почти ничего не знаемъ; человѣкъ начинаетъ работу во тьмѣ и кончаетъ ее во тьмѣ; тайна повсюду вокругъ насъ и внутри насъ, подъ нашими ногами и въ нашихъ рукахъ. Не смотря на это каждому хоть то ясно, что человѣчество движется въ какомъ-то направленіи, что всѣ дѣла человѣческія находятся въ движеніи и подвержены безпрестаннымъ измѣненіямъ, какъ и были и будутъ имъ подвержены вѣчно; дѣйствительно, существа существующія во времени и въ силу времени и созданныя изъ времени давно уже должны были это понять.

One great step of progress, for example, we should say, in actual circumstances, was this same; the clear ascertainment that we are in progress. About the grand Course of Providence, and his final Purposes with us, we can know nothing, or almost nothing: man begins in darkness, ends in darkness: mystery is everywhere around us and in us, under our feet, among our hands. Nevertheless so much has become evident to every one, that this wondrous Mankind is advancing some-whither; that at least all human things are, have been and forever will be, in Movement and Change; - as, indeed, for beings that exist in Time, by virtue of Time, and are made of Time, might have been long since understood. [Carlyle T. Characteristics.]

Люди и герои.

I. Искреннюю радость доставляетъ человѣку возможность восхищаться кѣмъ-нибудь; ничто такъ не возвышаетъ его - хотя бы на короткое время - надъ всѣми мелочными условностями, какъ искреннее восхищеніе. Въ этомъ смыслѣ было сказано: "всѣ люди, въ особенности женщины, склонны къ преклоненiю" и преклоняются передъ тѣмъ, что хоть сколько-нибудь того достойно. Можно обожать нѣчто, хотя бы оно было весьма незначительно; но невозможно обожать чистѣйшее, ноющее ничтожество.

It is the very joy of man's heart to admire, where he can; nothing so lifts him from all his mean imprisonments, were it but for moments, as true admiration. Thus it has been said, 'all men, especially all women, are born worshippers'; and will worship, if it be but possible. Possible to worship a Something, even a small one; not so possible a mere loud-blaring Nothing! [Carlyle T. Past and Present.]

II. Я думаю, что уваженіе къ героямъ, въ различныя эпохи проявляющееся различнымъ способомъ, является душой общественныхъ отношеній между людьми и что способъ выраженья этого уваженья служитъ истиннымъ масштабомъ для степени нормальности или ненормальности господствующихъ въ свѣтѣ отношеній.

He thinks that Hero-worship, done differently in every different epoch of the world, is the soul of all social business among men; that the doing of it well, or the doing of it ill, measures accurately what degree of well-being or of ill-being there is in the world's affairs. [Carlyle T. Past and Present.]

III. Богатство свѣта состоитъ именно въ оригинальныхъ людяхъ. Благодаря имъ и ихъ произведеніямъ свѣтъ именно свѣтъ, а не пустыня. Воспоминанье о людяхъ и исторія ихъ жизни - сумма его силы, его священная собственность на вѣчныя времена, поддерживающая его и, насколько возможно, помогающая ему проталкиваться впередъ сквозь неизвѣданную еще глубину.

The world's wealth is its original men; by these and their works it is a world and not a waste; the memory and record of what men it bore - this is the sum of its strength, its sacred 'property forever', whereby it upholds itself, and steers forward, better or worse, through the yet undiscovered deep of Time. [Carlyle T. Mirabeau.]

ІV. Можно возразить, что я проповѣдую "поклоненіе героямъ". Если хотите, да,- друзья, но поклоненье прежде всего должно выразиться въ томъ, что сами мы будемъ героически настроены. Полный міръ героевъ, вмѣсто цѣлаго міра глупцовъ, въ которомъ ни одинъ доблестный король не можетъ царствовать,- вотъ чего мы добиваемся! Мы со своей стороны отбросимъ все низкое и лживое; тогда мы можемъ надѣяться, что нами будетъ управлять благородство и правда, но не раньше.

'Hero-worship', if you will,- yes, friends; but, first of all, by being ourselves of heroic mind. A whole world of Heroes; a world not of Flunkeys, where no Hero-King can reign: that is what we aim at! We, for our share, will put away all Flunkeyism, Baseness, Unveracity from us; we shall then hope to have Noblenesses and Veracities set over us; never till then. [Carlyle T. Past and Present.]

V. Сказано: Если сами мы холопы, то для насъ не могутъ быть герои. Мы не узнаемъ героя, если увидимъ его - мы примемъ шарлатана за героя.

It is written, 'if we are ourselves valets, there shall exist no hero for us; we shall not know the hero when we see him'; - we shall take the quack for a hero... [Carlyle T. Past and Present.]

VI. Ты и я, другъ мой, мы можемъ въ этомъ отмѣнно глупомъ свѣтѣ быть, каждый изъ насъ, не - глупцомъ, героемъ, если мы захотимъ. Такимъ образомъ, получились бы два героя для начала. - Мужайся! такимъ путемъ можно создать цѣлый міръ героевъ или хоть по мѣрѣ возможности содѣйствовать ихъ появленію.

Thou and I, my friend, can, in the most flunkey world, make, each of us, one non-flunkey, one hero, if we like: that will be two heroes to begin with: - Courage! even that is a whole world of heroes to end with, or what we poor Two can do in furtherance thereof! [Carlyle T. Past and Present.]

VII. Я предсказываю, что свѣтъ снова станетъ правдивымъ, станетъ свѣтомъ вѣрующихъ людей, будетъ полонъ героическихъ дѣяній, будетъ полонъ геройскаго духа. Тогда, и только тогда, онъ сдѣлается побѣдоноснымъ свѣтомъ. Но что намъ до свѣта и его побѣдъ? Мы, люди, слишкомъ много говоримъ о свѣтѣ. Пусть каждый изъ насъ предоставитъ свѣтъ самому себѣ; развѣ каждому изъ насъ не дана личная жизнь? Жизнь - короткое, очень короткое время между двумя вѣчностями; другой возможности у насъ нѣтъ. Благо намъ, если мы не какъ глупцы и лицемѣры проживаемъ свой вѣкъ, а какъ мудрые, настоящіе, истинные люди. Отъ того, что свѣтъ будетъ спасенъ, мы не спасемся; мы не погибнемъ, если погибнетъ свѣтъ. Обратимъ поэтому вниманье сами на себя. Наша заслуга и нашъ долгъ состоитъ въ выполненіи той работы, которая у насъ подъ рукой. Къ тому же, по правдѣ говоря, я никогда не слыхалъ, чтобъ "свѣтъ" можно было "спасти" инымъ путемъ. Страсть спасать міры перешла къ намъ отъ XVIII-го вѣка съ его поверхностной сантиментальностью. Не слѣдуетъ увлекаться слишкомъ сильно этой задачей! Спасенье міра я охотно довѣряю его создателю; самъ же лучше позабочусь насколько возможно о собственномъ спасеньи, на что я имѣю гораздо больше права.

I prophesy that the world will once more become sincere; a believing world; with many Heroes in it, a heroic world! It will then be a victorious world; never till then. Or indeed what of the world and its victories? Men speak too much about the world. Each one of us here, let the world go how it will, and be victorious or not victorious, has he not a Life of his own to lead? One Life; a little gleam of Time between two Eternities; no second chance to us forevermore! It were well for us to live not as fools and simulacra, but as wise and realities. The world's being saved will not save us; nor the world's being lost destroy us. We should look to ourselves: there is great merit here in the "duty of staying at home"! And, on the whole, to say truth, I never heard of "world's" being "saved" in any other way. That mania of saving worlds is itself a piece of the Eighteenth Century with its windy sentimentalism. Let us not follow it too far. For the saving of the world I will trust confidently to the Maker of the world; and look a little to my own saving, which I am more competent to! [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

VIII. Великій законъ культуры гласитъ: дайте каждому возможность сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ онъ способенъ быть, дабы онъ могъ развернуться во весь свой ростъ, преодолѣть всѣ препятствія, оттолкнуть отъ себя все чуждое, особенно всякіе вредныя наносныя явленія и, наконецъ, предстать въ своемъ собственномъ образѣ, во всемъ своемъ величіи, какого бы рода этотъ образъ и это величіе ни были. Не бываетъ единообразія превосходства ни въ физическомъ, ни въ духовномъ мірѣ - всѣ настоящія вещи таковы, какъ онѣ быть должны. Сѣверный олень очень добръ и красивъ, точно также и слонъ.

For the great law of culture is: Let each become all that he was created capable of being; expand, if possible, to his full growth; resisting all impediments, casting off all foreign, especially all noxious adhesions; and show himself at length in his own shape and stature, be these what they may. There is no uniform of excellence, either in physical or spiritual Nature: all genuine things are what they ought to be. The reindeer is good and beautiful, so likewise is the elephant. [Carlyle T. Jean Paul Friedrich Richter.]

IX. Наша первая обязанность, подавить чувство страха. Мы должны быть свободны отъ него, иначе мы не можемъ дѣйствовать. Иначе поступки наши - поступки рабовъ; не искренніе, а лишь для глаза, даже мысли наши фальшивы: мы мыслимъ, какъ рабы и трусы, пока мы не научились топтать страхъ ногами. Мы должны быть мужественны, идти впередъ, храбро завоевать свободу - въ спокойной увѣренности, что мы призваны и избраны высшей силой - и не должны бояться. Насколько человѣкъ побѣждаетъ страхъ, настолько онъ - человѣкъ.

The first duty for a man is still that of subduing Fear. We must get rid of Fear; we cannot act at all till then. A man's acts are slavish, not true but specious; his very thoughts are false, he thinks too as a slave and coward, till he have got Fear under his feet. Odin's creed, if we disentangle the real kernel of it, is true to this hour. A man shall and must be valiant; he must march forward, and quit himself like a man,- trusting imperturbably in the appointment and choice of the upper Powers; and, on the whole, not fear at all. Now and always, the completeness of his victory over Fear will determine how much of a man he is. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

X. Въ этомъ мірѣ бодрому человѣку, неувѣренному въ столь многомъ, касательно того, какъ онъ живетъ, необходимо быть хоть увѣреннымъ въ себѣ.

Ни одинъ человѣкъ, желающій сдѣлать что-нибудь значительное, не можетъ надѣяться на успѣхъ, иначе какъ подъ тѣмъ условіемъ, чтобы рѣшить: "я хочу совершить это или умереть". Потому что міръ всегда представлялся здравому смыслу каждаго отдѣльнаго человѣка въ большей или меньшей степени, какъ домъ сумасшедшихъ.

No king or man, attempting anything considerable in this world, need expect to achieve it except, tacitly, on those same terms, "I will achieve it or die!" For the world, in spite of rumors to the contrary, is always much of a bedlam to the sanity (so far as he may have any) of every individual man. [Carlyle T. History of Friedrich II of Prussia.]

ХІ. Великъ тотъ мигъ, когда до насъ доходитъ вѣсть о свободѣ, когда долго закрѣпощенная душа освобождается отъ своихъ путъ и пробуждается отъ печальнаго стоянія на одномъ мѣстѣ, хотя бы слѣпо и въ замѣшательствѣ и именемъ Создателя клянется, что она хочетъ быть свободной. Свободной? Поймите это хорошенько, то ясно, то смутно все существо наше проникнуто глубоко закономъ: будь свободенъ. Свобода - единственная цѣль, къ которой, разумно или нѣтъ, стремится вся борьба, всѣ старанія людей на землѣ. Да, это высокій мигъ (знакомъ ли онъ тебѣ?): первый взглядъ на охваченный пламенемъ Синай въ пустынѣ нашей жизни - нашего паломничества, которому отнынѣ столбъ дыма днемъ и огненный столбъ ночью будутъ указывать дорогу.

Great meanwhile is the moment, when tidings of Freedom reach us; when the long-enthralled soul, from amid its chains and squalid stagnancy, arises, were it still only in blindness and bewilderment, and swears by Him that made it, that it will be free! Free? Understand that well, it is the deep commandment, dimmer or clearer, of our whole being, to be free. Freedom is the one purport, wisely aimed at, or unwisely, of all man's struggles, toilings and sufferings, in this Earth. Yes, supreme is such a moment (if thou have known it): first vision as of a flame-girt Sinai, in this our waste Pilgrimage,- which thenceforth wants not its pillar of cloud by day, and pillar of fire by night! [Carlyle T. The French Revolution.]

XII. Люди привыкли всѣмъ лицамъ и всѣмъ вещамъ, начиная съ ничтожнѣйшихъ книгъ и кончая церковными епископами и государственными дѣятелями предлагать вопросъ: въ какомъ парикѣ и въ какой черной треуголкѣ гуляешь ты по свѣту? вмѣсто того, чтобъ спросить у нихъ: Кто призвалъ тебя къ дѣятельности? О, Боже! Мнѣ отлично знакома твоя треуголка, отлично извѣстно и то, кто призвалъ тебя. Но во имя Бога спрашиваю я тебя: Кто ты? Что ты собою представляешь? Не-ничто, отвѣчаешь ты! Ну, такъ скажи, насколько же, и что же ты наконецъ - это именно то, чего мнѣ хотѣлось бы знать, и что я долженъ знать и даже скоро!

Readers and men generally are getting into strange habits of asking all persons and things, from poor Editors' Books up to Church Bishops and State Potentates, not, By what designation are thou called; in what wig and black triangle dost thou walk abroad? Heavens, I know thy designation and black triangle well enough! But, in God's name, what art thou? Not Nothing, sayest thou! Then if not, How much and what? This is the thing I would know; and even must soon know, such a pass am I come to! [Carlyle T. Past and Present.]

XIII. Настоящiй подвижной человѣкъ, если онъ только не манекенъ, какую бы сущность вы ему ни вложили въ душу, сумѣетъ ее болѣе или менѣе двинуть впередъ. Самое нескладное, безтолковое въ мірѣ онъ сумѣетъ сдѣлать нѣсколько менѣе нескладнымъ. Негибкое онъ сдѣлаетъ болѣе подвижнымъ; - вотъ польза отъ его существованія въ мірѣ.

And yet a self-motive man who is not a lay-figure, place him in the heart of what entity you may, will make it move more or less! The absurdest in Nature he will make a little less absurd; he. The unwieldiest he will make to move; - that is the use of his existing there. [Carlyle T. Past and Present.]

XIV. Прежде всего создайте человѣка; тогда вы уже всего достигли. Онъ можетъ научиться всему - быть сапожникомъ, произносить приговоры, управлять государствами, и все это будетъ сдѣлано такъ, какъ это можно ожидать отъ человѣка. Возьмите съ другой стороны не-человѣка, и у васъ въ рукахъ будетъ ужаснѣйшій "татаринъ" въ мірѣ, который быть можетъ тѣмъ страшнѣй, чѣмъ онъ съ виду тише и мягче. Бѣды, какія способна надѣлать одна только глупая голова, какія способна надѣлать всякая глупая голова въ свѣтѣ, кишащемъ такимъ безконечнымъ множествомъ результатовъ, не поддаются подсчету. Ненастоящій, непонимающій своего дѣла сапожникъ уже можетъ причинить не мало зла, о чемъ свидѣтельствуютъ мозольные операторы и люди, доведенные до необходимости носить съ отчаянiя одну лишь войлочную обувь. Подумайте же о томъ, сколько зла можетъ сдѣлать ненастоящій священникъ, ненастоящій король!

First get your man; all is got: he can learn to do all things, from making boots, to decreeing judgments, governing communities; and will do them like a man. Catch your no-man,- alas, have you not caught the terriblest Tartar in the world! Perhaps all the terribler, the quieter and gentler he looks. For the mischief that one blockhead, that every blockhead does, in a world so feracious, teeming with endless results as ours, no ciphering will sum up. The quack bootmaker is considerable; as corn-cutters can testify, and desperate men reduced to buckskin and list-shoes. But the quack priest, quack high-priest, the quack king! [Carlyle T. Past and Present.]

XV. Геній, поэтъ,- знаемъ ли мы, что означаютъ эти слова? Подаренная намъ вдохновенная душа, непосредственно изъ великаго горнила природы присланная, чтобъ видѣть правду, вѣщать ее и совершать. Это - священный голосъ природы, раздающійся снова сквозь пустынный, безконечный элементъ слуховъ, болтовни и трусости, въ которомъ заблудился, доведенный до края погибели свѣтъ.

Genius, Poet: do we know what these words mean? An inspired Soul once more vouchsafed us, direct from Nature's own great fire-heart, to see the Truth, and speak it, and do it; Nature's own sacred voice heard once more athwart the dreary boundless element of hearsaying and canting, of twaddle and poltroonery, in which the bewildered Earth, nigh perishing, has lost its way. [Carlyle T. Past and Present.]

XVI. Геній, о которомъ извѣстная дама сказала, что онъ не имѣетъ пола, ни въ какомъ случаѣ не принадлежитъ къ какому-нибудь сословію; поэтому образованіе не должно гордиться своимъ искусственнымъ свѣтомъ, часто лишь тлѣющимъ или фосфорическимъ, тамъ, гдѣ мы имѣемъ дѣло съ загорѣвшейся искрой Божiей. Мы начинаемъ сознавать, что аристократическая снисходительность, съ учтивой улыбкой съ высоты трона, воздвигнутаго изъ книгъ въ дорогихъ переплетахъ, признающая, что "для человѣка изъ народа это очень мило", совершенно неумѣстна теперь. Настало несчастное время въ исторіи человѣчества, когда наименѣе образованный прежде всего и наименѣе исковерканный и при обиліи выпуклыхъ, вогнутыхъ, зеленыхъ и желтыхъ очковъ не потерялъ способности видѣть собственными глазами. Въ наше время человѣкъ, владѣющій перомъ точно такъ же, какъ и молоткомъ, не долженъ возбуждать удивленія.

Genius, which the French lady declared to be of no sex, is much more certainly of no rank; neither when "the spark of Nature's fire" has been imparted, should Education take high airs in her artificial light,- which is too often but phosphorescence and putrescence. In fact, it now begins to be suspected here and there, that this same aristocratic recognition, which looks down with an obliging smile from its throne, of bound Volumes and gold Ingots, and admits that it is wonderfully well for one of the uneducated classes, may be getting out of place. There are unhappy times in the world's history, when he that is the least educated will chiefly have to say that he is the least perverted; and with the multitude of false eye-glasses, convex, concave, green, even yellow, has not lost the natural use of his eyes. For a generation that reads Cobbett's Prose, and Burns's Poetry, it need be no miracle that here also is a man who can handle both pen and hammer like a man.

Тѣмъ не менѣе снисходительно-доброжелательное отношеніе такъ широко распространено, что намъ кажется полезнымъ взглянуть на оборотную сторону дѣла.

Nevertheless, this serene-highness attitude and temper is so frequent, perhaps it were good to turn the tables for a moment, and see what look it has under that reverse aspect.

Я полагаю, что для способнаго отъ природы человѣка, имѣющаго въ себѣ зародыши сильнаго характера - особенно, если его склонности указываютъ на поприще литературы и предназначаютъ его быть мыслителемъ и писателемъ - для такого человѣка, говорю я, въ наше странное время не было бы большимъ несчастьемъ вырости среди народа, а не среди образованныхъ людей - быть можетъ это и вовсе бы не было несчастьемъ?

How were it if we surmised, that for a man gifted with natural vigor, with a man's character to be developed in him, more especially if in the way of Literature, as Thinker and Writer, it is actually, in these strange days, no special misfortune to be trained up among the Uneducated classes, and not among the Educated; but rather of two misfortunes the smaller ?

Всѣ люди наталкиваются на избытокъ препятствій, потому что духовный долженъ быть задержанъ и остановленъ, и долженъ пробиваться сквозь затрудненія, иначе онъ совершенно остановится. Мы сознаемъ, что для посредственныхъ личностей безпрестанное воспитаніе и обученіе - языкамъ, танцамъ, правиламъ приличія - какъ это практикуется во всѣхъ странахъ у людей высокопоставленныхъ,- даетъ извѣстное превосходство, въ худшемъ случаѣ кажущееся превосходство надъ средними людьми низшаго класса: такъ что обыкновенно праздный человѣкъ по сравненію съ человѣкомъ трудящимся почти всегда оказывается болѣе милымъ: у него шире кругозоръ, яснѣе. Во многихъ отношеніяхъ, если даже взглянуть на дѣло глубже, онъ имѣетъ преимущество надъ труженикомъ. Противоположное вѣрно лишь для необыкновенныхъ личностей, одаренныхъ зародышемъ неукротимой силы, которая во что бы то ни стало достигнетъ развитія. Для такихъ зародышей всего лучше та почва, на которой онъ свободнѣе будетъ расти. Тамъ, гдѣ есть охота, долженъ найтись и путь.

For all men, doubtless, obstructions abound; spiritual growth must be hampered and stunted, and has to struggle through with difficulty, if it do not wholly stop. We may grant, too, that, for a mediocre character, the continual training and tutoring, from language-masters, dancing-masters, posture-masters of all sorts, hired and volunteer, which a high rank in any time and country assures, there will be produced a certain superiority, or at worst, air of superiority, over the corresponding mediocre character of low rank: thus we perceive the vulgar Do-nothing, as contrasted with the vulgar Drudge, is in general a much prettier man; with a wider, perhaps clearer outlook into the distance; in innumerable superficial matters, however it may be when we go deeper, he has a manifest advantage. But with the man of uncommon character, again, in whom a germ of irrepressible Force has been implanted, and will unfold itself into some sort of freedom, altogether the reverse may hold. For such germs too, there is, undoubtedly enough, a proper soil where they will grow best, and an improper one where they will grow worst. True also, where there is a will, there is a way;

Одновременно съ геніемъ, человѣкъ бываетъ одаренъ и возможностью развитія, даже увѣренностью въ развитіи. Часто случается даже, что неумѣлое окапываніе и удобреніе вреднѣе, чѣмъ отсутствіе ухода, и убиваетъ то, что слѣпой жестокій случай щадитъ. Рѣдко бываетъ, чтобы какой-нибудь Фридрихъ или Наполеонъ воспитывались съ цѣлью подготовить ихъ къ послѣдующей дѣятельности, чаще всего даже они подготовляются совсѣмъ инымъ путемъ, въ одиночествѣ и страданіи, въ нуждѣ и при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Въ наше время мы видимъ двухъ геніальныхъ людей: Байрона и Бернса. Оба они по велѣнію природы должны были стремиться къ зрѣлому мужеству и бороться, преодолѣвая бурю и натискъ тридцать шесть лѣтъ; и все же одинъ только даровитый земледѣлецъ добивается частичной побѣды; геніальный же дворянинъ борется, не жалѣя труда и умираетъ, когда лишь въ отдаленіи слышится обѣщаніе успѣха его дѣятельности. Правда, какъ сказано гдѣ-то: только артишокъ не можетъ расти внѣ сада; желудь бросаютъ куда попало, а онъ питается на невспаханной почвѣ и выростаетъ въ видѣ дуба. Каждый лѣсоводъ подтвердитъ, что жирная земля губительна для желудей. Чѣмъ легче почва, тѣмь крѣпче и плотнѣе дерево, но тѣмъ оно и ниже ростомъ. То же самое происходитъ и съ духомъ человѣческимъ: онъ будетъ чистъ, лишится своихъ недостатковъ, если онъ станетъ страдать за нихъ. Кто боролся хотя бы только съ бѣдностью и тяжкимъ трудомъ, тотъ оказывается сильнѣе и болѣе свѣдущимъ, чѣмъ тотъ, кто удалился съ поля битвы и осторожно спрятался между обозами съ провіантомъ. Въ этомъ смыслѣ одинъ опытный наблюдатель нашего времени сказалъ: Если мнѣ нужно было отыскать человѣка съ опредѣленно развитымъ характеромъ (опредѣленно и искренно, въ опредѣленныхъ границахъ), человѣка съ умомъ проницательнымъ, мужественнаго, сильнаго духомъ и сердцемъ - а не съ исковерканнымъ характеромъ, съ надменностью, замѣняющей мужество, съ спекулятивнымъ мышленіемъ и призракомъ силы вмѣсто проницательности и мощи, я обратился бы скорѣе къ низшимъ, а не къ высшимъ сословіямъ, и тамъ сталъ бы его искать.

where a genius has been given, a possibility, a certainty of its growing is also given. Yet often it seems as if the injudicious gardening and manuring were worse than none at all; and killed what the inclemencies of blind chance would have spared. We find accordingly that few Fredericks or Napoleons, indeed none since the great Alexander, who unfortunately drank himself to death too soon for proving what lay in him, were nursed up with an eye to their vocation: mostly with an eye quite the other way, in the midst of isolation and pain, destitution and contradiction. Nay in our own times, have we not seen two men of genius, a Byron and a Burns; they both, by mandate of Nature, struggle and must struggle towards clear Manhood, stormfully enough, for the space of six-and-thirty years; yet only the gifted Ploughman can partially prevail therein: the gifted Peer must toil and strive, and shoot out in wild efforts, yet die at last in Boyhood, with the promise of his Manhood still but announcing itself in the distance. Truly, as was once written, "it is only the artichoke that will not grow except in gardens; the acorn is cast carelessly abroad into the wilderness, yet on the wild soil it nourishes itself, and rises to be an oak". All woodmen, moreover, will tell you that fat manure is the ruin of your oak; likewise that the thinner and wilder your soil, the tougher, more iron-textured is your timber,- though unhappily also the smaller. So too with the spirits of men: they become pure from their errors by suffering for them; he who has battled, were it only with Poverty and hard toil, will be found stronger, more expert, than he who could stay at home from the battle, concealed among the Provision-wagons, or even not un watchfully "abiding by the stuff". In which sense, an observer, not without experience of our time, has said: Had I a man of clearly developed character (clear, sincere within its limits), of insight, courage and real applicable force of head and of heart, to search for; and not a man of luxuriously distorted character, with haughtiness for courage, and for insight and applicable force, speculation and plausible show of force,- it were rather among the lower than among the higher classes that I should look for him.

Другое рѣзкое мнѣніе состоитъ въ томъ, что тотъ, чьи потребности опредѣлены впередъ, чьимъ способностямъ предстоитъ только одна задача, развиться какъ можно лучше, достигаетъ меньшей степени истинной образованности, чѣмъ другой человѣкъ, задача и долгъ коего состоитъ не въ достиженіи образованія, а въ добываніи хлѣба насущнаго тяжелымъ трудомъ. Что за печальная превратность судьбы выражается въ томъ, что столько многообѣщающихъ начинаній задерживаются, и искусство при всемъ богатствѣ своихъ средствъ, ничего не въ состояніи совершить даже тамъ, гдѣ природа сама даетъ матеріалъ. Но жизнь полна зла, точно также, какъ и добра, и богатство средствъ и путей можетъ дойти до опасныхъ размѣровъ, можетъ укрѣпить дурныя склонности, вмѣсто того, чтобы направить ихъ по вѣрной колеѣ. Но что значитъ необразованность съ тѣхъ поръ, какъ у насъ есть книги, съ тѣхъ поръ, какъ книги составляютъ часть домашней утвари въ каждой квартирѣ цивилизованныхъ странъ? Въ бѣднѣйшей хижинѣ вы найдете книги, во всякомъ случаѣ, одну книгу, изъ которой духъ человѣческій вѣками черпаетъ свѣтъ и пищу и отвѣтъ на глубочайшіе свои запросы; въ которой посейчасъ для зрячаго глаза замѣтно отраженіе тайны бытія, если и непоясненной, то хоть открытой и представленной въ видѣ пророческихъ символовъ; если и не удовлетворяющей разумъ, то хоть доступной внутреннему пониманію, что гораздо важнѣе. "Въ книгахъ скрытъ творческій пепелъ феникса всего нашего прошлаго". Все, что люди думали, открыли, перечувствовали и придумали, записано въ книгахъ; и кто научился секрету чтенія, можетъ все это найти и усвоить себѣ.

A hard saying, indeed, seems this same: that he, whose other wants were all beforehand supplied; to whose capabilities no problem was presented except even this, How to cultivate them to best advantage, should attain less real culture than he whose first grand problem and obligation was nowise spiritual culture, but hard labor for his daily bread! Sad enough must the perversion be, where preparations of such magnitude issue in abortion; and so sumptuous an Art with all its appliances can accomplish nothing, not so much as necessitous Nature would of herself have supplied! Nevertheless, so pregnant is Life with evil as with good; to such height in an age rich, plethorically overgrown with means, can means be accumulated in the wrong place, and immeasurably aggravate wrong tendencies, instead of righting them, this sad and strange result may actually turn out to have been realized. But what, after all, is meant by uneducated, in a time when Books have come into the world; come to be household furniture in every habitation of the civilized world? In the poorest cottage are Books; is one Book, wherein for several thousands of years the spirit of man has found light, and nourishment, and an interpreting response to whatever is Deepest in him; wherein still, to this day, for the eye that will look well, the Mystery of Existence reflects itself, if not resolved, yet revealed, and prophetically emblemed; if not to the satisfying of the outward sense, yet to the opening of the inward sense, which is the far grander result. "In Books lie the creative phoenix-ashes of the whole Past". All that men have devised, discovered, done, felt or imagined, lies recorded in Books; wherein whoso has learned the mystery of spelling printed letters may find it, and appropriate it.

Но что изъ этого слѣдуетъ? Развѣ образованіе человѣка, то, что мы называемъ образованіемъ, бываетъ закончено въ университетахъ, библіотекахъ и аудиторіяхъ; развѣ живая сила новаго человѣка пробуждается исключительно или главнымъ образомъ мертвой буквой и повѣствованіемъ о силѣ другихъ людей, развѣ иначе она не можетъ загорѣться, и очиститься, и дойти до побѣждающей ясности? Ты неразумный педантъ, съ сожалѣніемъ распространяющійся о невѣдѣніи Шекспира! Шекспиръ проникъ глубоко въ безчисленное множество вещей, въ природу съ ея божественной красотой и ужасами ада, ея хорами свѣтлыхъ ангеловъ и таинственными жалобными стонами; глубоко проникъ онъ въ дѣла людскія, въ искусство и въ уловки искусства. Шекспиръ зналъ многое про людей и про свѣтъ, и про то, къ чему люди стремятся, чего добивались они вѣками въ различныхъ странахъ свѣта; обо всемъ было у него ясное представленіе и умѣніе передать все понятое въ новыхъ образахъ. Въ этомъ и состояло его знаніе; что же знаешь ты? Ничего изъ того, что мы только что назвали, быть можетъ, вообще, ничего. Ты знаешь только про собственные дипломы, документы, академическія почести; только вокабулы да буквы алфавита и то не всѣ. Ясный взглядъ на вещи и свѣжая сила для дѣятельности - вотъ величайшій успѣхъ обученія; упражненіе - лучшій учитель.

Nay, what indeed is all this? As if it were by universities and libraries and lecture-rooms, that man's Education, what we can call Education, were accomplished; solely, or mainly, by instilling the dead letter and record of other men's Force, that the living Force of a new man were to be awakened, enkindled and purified into victorious clearness! Foolish Pedant, that sittest there compassionately descanting on the Learning of Shakspeare! Shakspeare had penetrated into innumerable things; far into Nature with her divine Splendors and infernal Terrors, her Ariel Melodies, and mystic mandragora Moans; far into man's workings with Nature, into man's Art and Artifice; Shakspeare knew (kenned, which in those days still partially meant can-ned) innumerable things; what men are, and what the world is, and how and what men aim at there, from the Dame Quickly of modern Eastcheap to the Caesar of ancient Rome, over many countries, over many centuries: of all this he had the clearest understanding and constructive comprehension; all this was his Learning and Insight; what now is thine? Insight into none of those things; perhaps, strictly considered, into no thing whatever: solely into thy own sheepskin diplomas, fat academic honors, into vocables and alphabetic letters, and but a little way into these! - The grand result of schooling is a mind with just vision to discern, with free force to do: the grand school master is Practice.

Въ наше время совершенно забыто, что человѣкъ прежде всего долженъ быть воспитанъ для работы; мы видимъ послѣдствія этого! Подумайте, какое преимущество имѣютъ необразованные трудящіеся классы надъ образованными и нетрудящимися, только вслѣдствіе того, что они должны работать. Работа! Что это за неизмѣримый источникъ образованія! Какъ захватываетъ работа всего человѣка, не только его крошечное теоретическое мышленіе, но всего дѣятельнаго, дѣйствующаго, рѣшительнаго и терпѣливаго человѣка; какъ шагъ за шагомъ пробуждаетъ она дремлющую силу, какъ искореняетъ старое заблужденіе! Кто ничего не дѣлалъ, тотъ ничего не знаетъ. Сидѣть, строить планы и умно говорить ни къ чему не ведетъ: встань и дѣйствуй! Если знанія твои вѣрны, то примѣняй ихъ, борись съ живой природой, испытай свои теоріи и посмотри какъ выдержатъ онѣ искусъ. Сдѣлай что-нибудь, въ первый разъ въ жизни сдѣлай что-нибудь! Тогда ты сразу станешь лучше понимать всякую дѣятельность, вообще. Работа имѣетъ неограниченное значеніе; при ея помощи скромнѣйшій ремесленникъ добивается великаго и необходимаго, чего не можетъ сдѣлать высоко поставленный человѣкъ, не умѣющій трудиться. Примись за практику, и заблужденіе съ истиной перестанутъ идти рука объ руку: успѣхъ заблужденія заставляетъ тебя запутаться въ квадратномъ корнѣ отрицательной величины; постарайся извлечь его, добыть изъ него какое-нибудь земное содержаніе и жизненную поддержку. Почтенный членъ парламента можетъ открыть, что "предстоитъ реакція", можетъ вѣрить этому и утомительно доказывать это на перекоръ всему міру, сколько ему угодно; онъ не будетъ испытывать отъ этого недостатка въ пищѣ; но если мѣдникъ откроетъ, что мѣдь - зеленый сыръ, то онъ долженъ дѣйствовать сообразно со своимъ открытіемъ и потому долженъ прійти къ заключенію, что, какъ это ни странно, мѣди нельзя жевать, а изъ зеленаго сыра никакъ нельзя получить огнеупорной посуды; что его открытіе, поэтому, не имѣетъ подъ собой твердой почвы, и что о немъ надо забыть. Проведите эту основную разницу черезъ всю жизнь обоихъ людей, и постарайтесь уяснить себѣ ея послѣдствія. Необходимость, нужда, которая въ данномъ случаѣ является матерью точности, давно уже извѣстна, какъ мать изобрѣтательности. Тотъ, кому многаго недостаетъ, кто во многомъ нуждается, долженъ много знать, много трудиться, чтобы только чего-нибудь достигнуть, въ противоположность тому, кому необходимо только знать, что для того, чтобы позвонить, нужно пальцемъ надавить кнопку звонка.

And now, when kenning and can-ning have become two altogether different words; and this, the first principle of human culture, the foundation-stone of all but false imaginary culture, that men must, before every other thing, be trained to do somewhat, has been, for some generations, laid quietly on the shelf, with such result as we see,- consider what advantage those same uneducated Working classes have over the educated Unworking classes, in one particular; herein, namely, that they must work. To work! What incalculable sources of cultivation lie in that process, in that attempt; how it lavs hold of the whole man, not of a small theoretical calculating fraction of him, but of the whole practical, doing and daring and enduring man; thereby to awaken dormant faculties, root out old errors, at every step! He that has done nothing has known nothing. Vain is it to sit scheming and plausibly discoursing: up and be doing! If thy knowledge be real, put it forth from thee: grapple with real Nature; try thy theories there, and see how they hold out. Do one thing, for the first time in thy life do a thing; a new light will rise to thee on the doing of all things whatsoever. Truly, a boundless significance lies in work; whereby the humblest craftsman comes to attain much, which is of indispensable use, but which he who is of no craft, were he never so high, runs the risk of missing. Once turn to Practice, Error and Truth will no longer consort together: the result of Error involves you in the square root of a negative quantity; try to extract that, to extract any earthly substance or sustenance from that! The honorable Member can discover that "there is a reaction", and believe it, and wearisomely reason on it, in spite of all men, while he so pleases, for still his wine and his oil will not fail him: but the sooty Brazier, who discovered that brass was green-cheese, has to act on his discovery; finds therefore, that, singular as it may seem, brass cannot be masticated for dinner, green-cheese will not beat into fire-proof dishes; that such discovery, therefore, has no legs to stand on, and must even be let fall. Now, take this principle of difference through the entire lives of two men, and calculate what it will amount to! Necessity, moreover, which we here see as the mother of Accuracy, is well known as the mother of Invention. He who wants everything must know many things, do many things, to procure even a few: different enough with him, whose indispensable knowledge is this only, that a finger will pull the bell!

Мы приходимъ къ заключенію, что жизнь человѣческая - школа, въ которой глупые отъ природы - хоть бы ты сталъ толочь ихъ въ ступѣ,- останутся при своей глупости, а умные отъ природы, несмотря на самыя неблагопріятныя обстоятельства, становятся все умнѣе. Однако же, каково должно быть состояніе эры, когда величайшія преимущества превращаются во вредъ! Это знаменательно; вотъ двое геніальныхъ людей, одинъ изъ нихъ ведетъ плугъ, другой катается на четверкѣ съ гербами въ каретѣ; они развиваются,- изъ одного выростаетъ Бернсъ, изъ другого - Байронъ; вотъ двое талантливыхъ людей, одинъ стоитъ въ типографіи, вымазанъ въ сажѣ, живетъ въ тяжелыхъ условіяхъ, исполняя трудную работу; другой работаетъ въ Оксфордскомъ Университетѣ среди словарей и библіотекъ, наемныхъ толкователей и прекрасныхъ условій труда: первый извѣстенъ міру, какъ докторъ Франклинъ, второй - какъ д-ръ Парръ [Д-ръ Самуилъ Парръ, педантичный ученый.].

So that, for all men who live, we may conclude, this Life of Man is a school, wherein the naturally foolish will continue foolish though you bray him in a mortar, but the naturally wise will gather wisdom under every disadvantage. What, meanwhile, must be the condition of an Era, when the highest advantages there become perverted into drawbacks; when, if you take two men of genius, and put the one between the handles of a plough, and mount the other between the painted coronets of a coach-and-four, and bid them both move along, the former shall arrive a Burns, the latter a Byron: two men of talent, and put the one into a Printer's chapel, full of lamp-black, tyrannous usage, hard toil, and the other into Oxford universities, with lexicons and libraries, and hired expositors and sumptuous endowments, the former shall come out a Dr. Franklin, the latter a Dr. Parr!- [Carlyle T. Corn-Law Rhymes.]

XVII. Геніи - наши настоящіе люди, наши великіе люди, вожди тупоумной толпы, слѣдующей за ними, точно повинуясь велѣніямъ судьбы. Они - избранники свѣта. Они обладали рѣдкой способностью не только "догадываться" и "думать", но знать и вѣрить. По натурѣ они склонны были жить, не полагаясь на слухи, а основываясь на опредѣленныхъ воззрѣніяхъ. Въ то время, какъ другіе, ослѣпленные одной наружной стороной вещей, безцѣльно неслись по великой ярмаркѣ жизни, они разсматривали сущность вещей и шли впередъ, какъ люди, имѣющіе передь глазами путеводную звѣзду и ступающіе по надежнымъ тропамъ.

These are properly our Men, our Great Men; the guides of the dull host,- which follows them as by an irrevocable decree. They are the chosen of the world: they had this rare faculty not only of "supposing" and "inclining to think," but of knowing and believing; the nature of their being was, that they lived not by Hearsay, but by clear Vision; while others hovered and swam along, in the grand Vanity-fair of the World, blinded by the mere Shows of things, these saw into the Things themselves, and could walk as men having an eternal loadstar, and with their feet on sure paths. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

ХVІІI. Сколько есть въ народѣ людей, способныхъ, вообще, видѣть незримую справедливость неба и знающихъ, что она всесильна на землѣ,- столько людей стоитъ между народомъ и его паденіемъ. Столько, и не больше. Небесная всемогущая Сила посылаетъ намъ все новыхъ и новыхъ людей, имѣющихъ сердце изъ плоти, не изъ камня - а тяжелое несчастье, и такъ уже довольно тяжелое - окажется учителемъ людей!

For properly, as many men as there are in a Nation who can withal see Heaven's invisible Justice, and know it to be on Earth also omnipotent, so many men are there who stand between a Nation and perdition. So many, and no more. Heavy-laden England, how many hast thou in this hour? The Supreme Power sends new and ever new, all born at least with hearts of flesh and not of stone; - and heavy Misery itself, once heavy enough, will prove didactic! - [Carlyle T. Past and Present.]

XIX. Жизнь великаго человѣка, сказалъ кто-то, похожа на Библію, на Евангеліе свободы, проповѣдуемое всѣмъ людямъ и посредствомъ котораго мы узнаемъ, что среди столькихъ невѣрующихъ душъ возвышенный духъ еще не сдѣлался невозможнымъ; это служитъ признакомъ того, что хотя мы окружены пошлостью и презрѣнными дѣлами, природа человѣческая неугасимо божественна; поэтому мы должны придерживаться самой главной вѣры, вѣры въ насъ самихъ.

The acted life of such a man, it has been said, 'is itself a Bible;' it is a 'Gospel of Freedom,' preached abroad to all men; whereby, among mean unbelieving souls, we may know that nobleness has not yet become impossible; and, languishing amid boundless triviality and despicability, still understand that man's nature is indefeasibly divine, and so hold fast what is the most important of all faiths, the faith in ourselves. [Carlyle T. Jean Paul Friedrich Richter.]

XX. Подобно тому, какъ величайшее Евангеліе было біографіей, такъ и исторія жизни всякаго хорошаго человѣка несомнѣнно является Евангеліемъ и проповѣдуетъ глазу и сердцу и всему человѣку, такъ что сами діаволы должны дрожать отъ этихъ словъ: "человѣкъ рожденъ божественнымъ, не рабомъ условій и нужды, а побѣдоноснымъ ихъ покорителемъ. Смотри, какъ онъ сознаетъ собственное достоинство и свою свободу и, какъ сказалъ одинъ мыслитель, является "Мессіей природы".

For as the highest Gospel was a Biography, so is the Life of every good man still an indubitable Gospel, and preaches to the eye and heart and whole man, so that Devils even must believe and tremble, these gladdest tidings: "Man is heaven-born; not the thrall of Circumstances, of Necessity, but the victorious subduer thereof: behold how he can become the 'Announcer of himself and of his Freedom;' and is ever what the Thinker has named him, 'the Messias of Nature'." [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

XXI. Начинаютъ понімать, что настоящая сила, которой должно подчиняться все на свѣтѣ, это - проницательность, духовное созерцаніе и рѣшительность. Мысль - мать дѣятельности, она - живая душа ея, не только зачинщица ея, но и охранительница. Мысль, поэтому, служитъ основанiемъ, началомъ и сокровеннѣйшей сущностью всей человѣческой жизни на землѣ. Въ этомъ смыслѣ было сказано, что слово человѣческое - высказанная мысль - магическое изреченіе, которое покоряеть ему міръ. Развѣ не покорны ему вѣтры и волны и всѣ бушующія силы, безжизненныя точно также, какъ и живыя? Жалкій, совершенно механически дѣйствующій волшебникъ говоритъ, и по его слову окрыленныя огнемъ суда пересѣкаютъ океанъ. Народы раздѣлены раздорами и несогласіями, погружены въ отчаяніе и мрачную хаотическую злобу, но раздается тихій голосъ еврейскаго мученика и освободителя, и онъ успокаиваетъ и миритъ людей. Земля становится привѣтливой и прекрасной, ужасающая жестокость замѣняется миролюбивымъ отношеніемъ людей другъ къ другу. Настоящій властитель міра, по своему желанію преобразующій свѣтъ, какъ мягкій воскъ, это тотъ, кто съ любовью взираетъ на міръ, это вдохновенный мыслитель, въ наше время называемый поэтомъ.

It begins now to be everywhere surmised that the real Force, which in this world all things must obey, is Insight, Spiritual Vision and Determination. The Thought is parent of the Deed, nay is living soul of it, and last and continual, as well as first mover of it; is the foundation and beginning and essence, therefore, of man's whole existence here below. In this sense, it has been said, the Word of man (the uttered Thought of man) is still a magic formula, whereby he rules the world. Do not the winds and waters, and all tumultuous powers, inanimate and animate, obey him? A poor, quite mechanical Magician speaks; and fire-winged ships cross the Ocean at his bidding. Or mark, above all, that "raging of the nations", wholly in contention, desperation and dark chaotic fury; how the meek voice of a Hebrew Martyr and Redeemer stills it into order, and a savage Earth becomes kind and beautiful, and the habitation of horrid cruelty a temple of peace. The true Sovereign of the world, who moulds the world like soft wax, according to his pleasure, is he who lovingly sees into the world; the "inspired Thinker", whom in these days we name Poet. [Carlyle T. Death of Goethe.]

XXII. То, что Гете былъ великимъ учителемъ человѣчества одно уже доказываетъ, что онъ былъ также и хорошимъ человѣкомъ, что самъ онъ учился, въ школѣ опыта боролся и наконецъ побѣдилъ. Для сколькихъ сердецъ, томившихся въ тѣсной тюрьмѣ невѣрiя - настоящемъ ничто, пустомъ пространствѣ - и близкихъ къ смерти, увѣреніе, что такой человѣкъ существовалъ, что такой человѣкъ оказался возможнымъ, было радостной вѣстью! Тотъ, кто хочетъ сумѣть привести въ единство благоговѣніе съ ясностью мысли, отрицать то, что можно, бороться съ неправдой и въ то же время вѣритъ въ правду и поклоняться ей; среди бушующихъ партій, думающихъ лишь о томъ, что либо совершенно пусто, либо можетъ продержаться всего одинъ день, вызывающихъ конвульсіи распадающагося, умирающаго общественнаго строя, дергая его во всѣ стороны, среди партій этихъ оставатъся на вѣрномъ пути и работая для свѣта, оставаться чистымъ передъ свѣтомъ - кто этому хочетъ научиться, пусть взглянетъ сюда. Этотъ человѣкъ былъ нравственно великъ, потому что онъ въ свое время былъ тѣмъ, чѣмъ въ иныя времена могли быть многіе люди - настоящимъ человѣкомъ. Его величайшее преимущество передъ другими состояло въ его неподдѣльности. Точно также, какъ главными качествами его ума были - мудрость, глубина и сила міровоззрѣнiя, такъ основнымъ нравственнымъ качествомъ его была справедливость, мужество быть справедливымъ. Мы въ немъ восхищались силой великана, но силой, благородно превращенной въ кроткую мягкость, подобно безмолвной, опоясанной скалами силѣ міра, изъ нѣдръ коего выростаютъ цвѣты, хотя почва покоится на алмазахъ. Величайшее изъ всѣхъ сердецъ было и храбрѣйшее, безстрашное, неутомимое, миролюбивое, несокрушимое. Онъ былъ законченнымъ человѣкомъ: трепещущая чувствительность, дикій энтузіазмъ Миньоны уживается съ язвительной ироніей Мефистофеля, и каждая сторона его многосторонней жизни получаетъ отъ него, что ей получить надлежитъ.

That Goethe was a great Teacher of men means already that lie was a good man; that he had himself learned; in the school of experience had striven and proved victorious. To how many hearers, languishing, nigh dead, in the airless dungeon of Unbelief (a true vacuum and nonentity), has the assurance that there was such a man, that such a man was still possible, come like tidings of great joy! He who would learn to reconcile reverence with clearness; to deny and defy what is False, yet believe and worship what is True; Amid raging factions, bent on what is either altogether empty or has substance in it only for a day, which stormfully convulse and tear hither and thither a distracted expiring system of society, to adjust himself aright; and, working for the world and in the world, keep himself unspotted from the world,- let him look here. This man, we may say, became morally great, by being in his own age, what in some other ages many might have been, a genuine man. His grand excellency was this, that he was genuine. As his primary faculty, the foundation of all others, was Intellect, depth and force of Vision; so his primary virtue was Justice, was the courage to be just. A giant's strength we admired in him; yet, strength ennobled into softest mildness; even like that "silent rock-bound strength of a world", on whose bosom, which rests on the adamant, grow flowers. The greatest of hearts was also the bravest; fearless, unwearied, peacefully invincible. A completed man: the trembling sensibility, the wild enthusiasm of a Mignon can assort with the scornful world-mockery of a Mephistopheles; and each side of manysided life receives its due from him. [Carlyle T. Death of Goethe.]

XXIII. Что онъ былъ справедливый, сердцемъ понимающій человѣкъ, это какъ основаніе всякаго истиннаго таланта, предлагается впередъ. Какъ можетъ человѣкъ безъ яснаго взгляда въ сердцѣ своемъ имѣть ясный взглядъ въ головѣ?

That he was a just clear-hearted man, this, as the basis of all true talent, is presupposed. How can a man, without clear vision in his heart first of all, have any clear vision in the head? [Carlyle T. Past and Present.]

XXIV. Умные и мужественные люди составляютъ, собственно говоря, лишь одинъ классъ. Не бываетъ мудраго или умнаго человѣка, который прежде всего не долженъ былъ бы быть бодрымъ и мужественнымъ, иначе онъ никогда не сталъ бы мудрымъ. Благородный пастырь всегда былъ благороднымъ борцомъ вначалѣ, а потомъ уже чѣмъ-то большимъ. Еслибъ Лютеръ, Ноксъ, Ансельмъ, Беккетъ, Самуилъ Джонсонъ не были съ самаго начала достаточно сильны и храбры, какими судьбами могли бы они когда нибудь сдѣлаться мудрыми и умными?

For indeed the Wiser and the Braver are properly but one class; no wise man but needed first of all to be a brave man, or he never had been wise. The noble Priest was always a noble Aristos to begin with, and something more to end with. Your Luther, your Knox, your Anselm, Becket, Abbot Samson, Samuel Johnson, if they had not been brave enough, by what possibility could they ever have been wise? [Carlyle T. Past and Present.]

XXV. Какъ бы часто намъ ни внушали, что болѣе близкое и подробное ознакомленіе съ людьми и вещами уменьшитъ наше восхищеніе или, что только темное и наполовину незнакомое можетъ казаться возвышеннымъ, мы все-таки не должны этому безусловно вѣрить. И здѣсь, какъ и во многомъ другомъ, не знаніе, а лишь немного знанія заставляетъ гордиться и на мѣсто восхищенія узнаннымъ предметомъ ставитъ восхищеніе самимъ узнавшимъ. Для поверхностно-образованнаго человѣка, усыпанное звѣздами, механически вращающееся небо не представляетъ собою, быть-можетъ, ничего удивительнаго; оно кажется ему менѣе удивительнымъ, чѣмъ видѣніе Якова. Для Ньютона же оно удивительнѣе этого видѣнія, потому что тутъ, на небѣ, царитъ еще все тотъ же Богъ, и священныя вліянія и по сейчасъ еще, какъ ангелы, подымаются вверхъ и спускаются внизъ, и это ясное созерцаніе дѣлаетъ остальную тайну еще глубже, еще божественнѣе. То же самое происходитъ и съ истиннымъ душевнымъ величіемъ, въ общемъ, теорія "нѣтъ великаго человѣка для его камердинера" намъ мало помогаетъ въ освѣщеніи истинной природы этого случая. Кромѣ довольно ясной поверхности этого утвержденія оно еще можетъ быть примѣнено лишь къ поддѣльнымъ, ненастоящимъ героямъ или къ слишкомъ настоящимъ лакеямъ. Для добраго Эльвуда Мильтонъ всегда оставался героемъ.

For the rest, as to the maxim, often enough inculcated on us, that close inspection will abate our admiration, that only the obscure can be sublime, let us put small faith in it. Here, as in other provinces, it is not knowledge, but a little knowledge, that puffeth up, and for wonder at the thing known substitutes mere wonder at the knower thereof: to a sciolist the starry heavens revolving in dead mechanism may be less than a Jacob's vision; but to the Newton they are more; for the same God still dwells enthroned there, and holy Influences, like Angels, still ascend and descend; and this clearer vision of a little but renders the remaining mystery the deeper and more divine. So likewise is it with true spiritual greatness. On the whole, that theory of "no man being a hero to his valet", carries us but a little way into the real nature of the case. With a superficial meaning which is plain enough, it essentially holds good only of such heroes as are false, or else of such valets as are too genuine, as are shoulder-knotted and brass-lacquered in soul as well as in body: of other sorts it does not hold. Milton was still a hero to the good Elwood. [Carlyle T. Schiller.]

XXVI. Во всякомъ случаѣ гораздо легче и гораздо менѣе благородно находить ошибки, чѣмъ раскрывать красоты. Критикующая муха, садясь на колонну или карнизъ великолѣпнаго зданія, будетъ въ состояніи указать тутъ на пятно, тамъ на шероховатость, однимъ словомъ, не смотря на то, что взоръ ея простирается не далѣе полъ-дюйма, она сумѣетъ найти, что тотъ или иной отдѣльный камень совсѣмъ не такой, какимъ онъ быть долженъ. Въ этомъ критикующая муха будетъ права. Но для того, чтобъ понимать красивыя пропорціи цѣлаго, чтобъ видѣть все зданіе, какъ единый предметъ, чтобъ оцѣнить его цѣлесообразность, устройство различныхъ частей и ихъ гармоничное совмѣстное служеніе требуемой цѣли, нужно имѣть глазъ и пониманіе знатока.

In the first place, at all events, it is a much shallower and more ignoble occupation to detect faults than to discover beauties. The 'critic fly', if it do but alight on any plinth or single cornice of a brave stately building, shall be able to declare, with its half-inch vision, that here is a speck, and there an inequality; that, in fact, this and the other individual stone are nowise as they should be; for all this the 'critic fly' will be sufficient: but to take in the fair relations of the Whole, to see the building as one object, to estimate its purpose, the adjustment of its parts, and their harmonious co-operation towards that purpose, will require the eye and the mind of a Vitruvius, or a Palladio. [Carlyle T. Goethe.]

XXVII. Существенно заблуждаются тѣ, кто считаетъ вспыльчивость и упрямство признаками силы. Кто подверженъ припадкамъ судороги, тотъ не силенъ, хотя требуется шесть человѣкъ на то, чтобы сдержать его. Тотъ силенъ, кто можетъ тащить, не спотыкаясь, самый тяжелый грузъ. Это мы всегда должны помнить, въ особенности въ теперешніе крикливые дни. Кто не умѣетъ молчать, пока не настаетъ пора говорить и дѣйствовать, тотъ не настоящій человѣкъ.

A fundamental mistake to call vehemence and rigidity strength! A man is not strong who takes convulsion-fits; though six men cannot hold him then. He that can walk under the heaviest weight without staggering, he is the strong man. We need forever, especially in these loud-shrieking days, to remind ourselves of that. A man who cannot hold his peace, till the time come for speaking and acting, is no right man. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XXVIII. Развѣ мысли, истинный трудъ, всякая высокая добродѣтель - не дѣти страданья? Словно рожденные изъ чернаго вихря.- Истинное напряженіе,- подобное усиліямъ узника вырваться на свободу - вотъ что такое мысль. Мы совершенствуемся путемъ страданій.

Thought, true labor of any kind, highest virtue itself, is it not the daughter of Pain? Born as out of the black whirlwind; - true effort, in fact, as of a captive struggling to free himself: that is Thought. In all ways we are "to become perfect through suffering". [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XXIX. При какихъ обстоятельствахъ приходится иногда мудрости бороться съ глупостью и убѣждать глупость, чтобы она согласилась на защиту мудрости!

Under what conditions, sometimes, has Wisdom to struggle with Folly; get Folly persuaded to so much as thatch out the rain from itself! [Carlyle T. Past and Present.]

XXX. Жизнь великаго человѣка - не веселый танецъ, а битва и походъ, борьба съ властелинами и цѣлыми княжествами. Его жизнь - не праздная прогулка по душистымъ апельсиновымъ рощамъ и зеленымъ цвѣтущимъ лугамъ въ сопровожденіи поющихъ музъ и румяныхъ Горъ, а серьезное паломничество черезъ знойныя пустыни, черезъ страны, покрытыя снѣгомъ и льдомъ. Онъ странствуетъ среди людей; онъ любить ихъ неизъяснимой, нѣжной любовью, смѣшанной съ состраданіемъ, любовью, какой они его любить въ отвѣтъ не могутъ, но душа его живетъ въ одиночествѣ, въ далекихъ областяхъ творенія. Въ зеленыхъ оазахъ, въ тѣни пальмовыхъ деревьевъ у ручья отдыхаетъ онъ на мгновенье, но долго оставаться тамъ не можеть, гонимый страхомъ и блескомъ, діаволами и архангелами. Все небо сопровождаетъ его. Весело сіяющія звѣзды посылаютъ ему вѣсти изъ неизмѣримости; могилы, молчаливыя, какъ скрытые въ нихъ покойники,- говорятъ ему о вѣчности. О, свѣтъ, какъ тебѣ застраховать себя отъ этого человѣка? Ты не можешь нанять его за деньги и не можешь также обуздать его висѣлицей и законами. Онъ ускользаетъ отъ тебя, какъ духъ. Его мѣсто среди звѣздъ на небѣ. Тебѣ это можетъ казаться важнымъ, тебѣ это можетъ представляться вопросомъ жизни и смерти, но ему безразлично, дашь ли ты ему мѣсто въ низкой хижинѣ на то время, пока онъ живетъ на землѣ, или отведешь ему помѣщеніе въ своей, столь громадной для тебя башнѣ. Земныя радости, тѣ, которыя дѣйствительно цѣнны, не зависятъ отъ тебя или отъ твоего содѣйствія. Пища, одежда и вокругъ уютнаго очага души, любимыя имъ - вотъ его достояніе. Онъ не ищетъ твоихъ наградъ. Замѣть, онъ и не боится ни одного изъ твоихъ наказаній. Даже убивая его, ты ничего не добьешься. О, если бы этотъ человѣкъ, изъ глазъ котораго сверкаетъ небесная молнія, не былъ насквозь пропитанъ Божіей справедливостью, человѣческимъ благородствомъ, правдивостью и добротой,- тогда я дрожалъ бы за судьбу свѣта. Но сила его - на наше счастье - состоитъ изъ суммы справедливости, храбрости и состраданія, живущей въ немъ. При видѣ лицемѣровъ и выряженныхъ стараніями портного высокопоставленныхъ шарлатановъ глаза его сверкаютъ молніей; но они смягчаются милосердіемъ и нѣжностью при видѣ униженныхъ и придавленныхъ. Его сердце, его мысли - святилище для всѣхъ несчастныхъ. Прогрессъ обезпеченъ навсегда.

Not a May-game is this man's life; but a battle and a march, a warfare with principalities and powers. No idle promenade through fragrant orange-groves and green flowery spaces, waited on by the choral Muses and the rosy Hours: it is a stern pilgrimage through burning sandy solitudes, through regions of thick-ribbed ice. He walks among men; loves men, with inexpressible soft pity,- as they cannot love him: but his soul dwells in solitude, in the uttermost parts of Creation. In green oases by the palm-tree wells, he rests a space; but anon he has to journey forward, escorted by the Terrors and the Splendours, the Archdemons and Archangels. All Heaven, all Pandemonium are his escort. The stars keen-glancing, from the Immensities, send tidings to him; the graves, silent with their dead, from the Eternities. Deep calls for him unto Deep. Thou, O World, how wilt thou secure thyself against this man? Thou canst not hire him by thy guineas; nor by thy gibbets and law-penalties restrain him. He eludes thee like a Spirit. Thou canst not forward him, thou canst not hinder him. Thy penalties, thy poverties, neglects, contumelies: behold, all these are good for him. Come to him as an enemy; turn from him as an unfriend; only do not this one thing,- infect him not with thy own delusion: the benign Genius, were it by very death, shall guard him against this! - What wilt thou do with him? He is above thee, like a god. Thou, in thy stupendous three-inch pattens, art under him. He is thy born king, thy conqueror and supreme lawgiver: not all the guineas and cannons, and leather and prunella, under the sky can save thee from him. Hardest thickskinned Mammon-world, ruggedest Caliban shall obey him, or become not Caliban but a cramp. Oh, if in this man, whose eyes can flash Heaven's lightning, and make all Calibans into a cramp, there dwelt not, as the essence of his very being, a God's justice, human Nobleness, Veracity and Mercy,- I should tremble for the world. But his strength, let us rejoice to understand, is even this: The quantity of Justice, of Valour and Pity that is in him. To hypocrites and tailored quacks in high places, his eyes are lightning; but they melt in dewy pity softer than a mother's to the downpressed, maltreated; in his heart, in his great thought, is a sanctuary for all the wretched. This world's improvement is forever sure...

Но имѣешь ли ты представленіе о томъ, что такое геніальный человѣкъ? Геній - "вдохновенный даръ Божій". Это - бытіе Бога, ясно выраженное въ человѣкѣ. Болѣе или менѣе скрытое въ другихъ людяхъ, оно въ этомъ человѣкѣ замѣтно яснѣе, чѣмъ въ остальныхъ. Такъ говоритъ Мильтонъ, а онъ долженъ былъ въ этомъ что-нибудь понимать; такъ говорятъ ему въ отвѣтъ голоса всѣхъ временъ и всѣхъ странъ. Тебѣ хотѣлось бы вести знакомство съ такимъ человѣкомъ? Такъ будь, дѣйствительно, подобенъ ему. Въ твоей ли это власти? Познай себя и свое настоящее, а также и кажущееся мѣсто и познай его и его настоящее и кажущееся мѣсто, и дѣйствуй сообразно со всѣмъ этимъ.

'Man of Genius': O Mecaenas Twiddledee, hast thou any notion what a Man of Genius is? Genius is 'the inspired gift of God'. It is the clearer presence of God Most High in a man. Dim, potential in all men; in this man it has become clear, actual. So says John Milton, who ought to be a judge; so answer him the Voices of all Ages and all Worlds. Wouldst thou commune with such a one,- be his real peer then: does that lie in thee? Know thyself and thy real and thy apparent place, and know him and his real and his apparent place, and act in some noble conformity therewith. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXI. Голодъ и нищета, опасности и поношенія, тюрьма, крестъ и кубокъ съ ядомъ - вотъ что почти во всѣ времена и во всѣхъ странахъ было рыночной цѣной, предлагаемой свѣтомъ за мудрость - тотъ доброжелательный пріемъ, который онъ оказывалъ тому, кто приходилъ, чтобы просвѣтить или очистить его. Гомеръ и Сократъ и апостолы христіанства принадлежатъ къ древнимъ временамъ, но мартирологія свѣта на нихъ не остановилась. Роджеръ Бэконъ и Галилей изнываютъ въ тюрьмахъ духовенства, Тассо груститъ въ кельѣ въ сумасшедшемъ домѣ, Камоэсъ (Camöes) умираетъ нищимъ на улицахъ Лиссабона. Такъ небрежно относились люди къ пророкамъ, такъ преслѣдовали они ихъ [цитата изъ Мт.5:12.- Ф.З.] не только въ Іудеѣ, но и вездѣ, гдѣ только жили люди.

It has ever, we fear, shown but small favor to its Teachers: hunger and nakedness, perils and revilings, the prison, the cross, the poison-chalice have, in most times and countries, been the market-price it has offered for Wisdom, the welcome with which it has greeted those who have come to enlighten and purify it. Homer and Socrates, and the Christian Apostles, belong to old days; but the world's Martyrology was not completed with these. Roger Bacon and Galileo languish in priestly dungeons; Tasso pines in the cell of a mad-house; Camoens dies begging on the streets of Lisbon. So neglected, so 'persecuted they the Prophets', not in Judea only, but in all places where men have been. [Carlyle T. Essay on Burns.]

ХХХIІ. Это естественный ходъ вещей, это исторія божественнаго во всѣхъ странахъ, во всѣ времена. Какой богъ могъ когда-нибудь пробиться въ открытыя церковныя собранія или въ какой-нибудь сколько-нибудь вліятельный синедріонъ? Когда какое-либо божество было "пріятно" людямъ? Обыкновенный порядокъ вещей состоитъ въ томъ, что люди вѣшаютъ своихъ боговъ, убиваютъ, распинаютъ на крестѣ и въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій топчутъ ихъ ногами, пока они вдругъ открываютъ, что то были боги, когда они опять-таки на очень глупый манеръ начинаютъ блеять и кричать. Такъ говоритъ саркастическій наблюдатель, и слова его, къ сожалѣнію, глубоко истинны.

It is the natural course and history of the Godlike, in every place, in every time. What god ever carried it with the Tenpound Franchisers; in Open Vestry, or with any Sanhedrim of considerable standing? When was a god found agreeable to everybody? The regular way is to hang, kill, crucify your gods, and execrate and trample them under your stupid hoofs for a century or two; till you discover that they are gods,- and then take to braying over them, still in a very long-eared manner! - So speaks the sarcastic man; in his wild way, very mournful truths. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXIII. Въ сущности говоря, геніальному человѣку стыдно жаловаться. Развѣ въ его груди не горитъ небесный свѣтъ, по сравненію съ которымъ сіянiе всѣхъ троновъ земныхъ лишь ночь и тьма? Какъ же голова, украшенная такой короной, можетъ роптать на то, что корона неудобно сидитъ на ней? Современный жрецъ мудрости долженъ либо терпѣливо переносить мелкія постигающія его непріятности и искушенія, къ числу которыхъ слѣдуетъ отнести и болѣзнь, либо онъ долженъ сознаться, что фанатики и безумцы древности были лучшими служителями Бога, чѣмъ онъ.

Yet on the whole, we say, it is a shame for the man of genius to complain. Has he not a "light from Heaven" within him, to which the splendor of all earthly thrones and principalities is but darkness? And the head that wears such a crown grudges to lie uneasy? If that same "light from Heaven", shining through the falsest media, supported Syrian Simon through all weather on his sixty-feet Pillar, or the still more wonderful Eremite who walled himself, for life, up to the chin, in stone and mortar; how much more should it do, when shining direct, and pure from all intermixture? Let the modern Priest of Wisdom either suffer his small persecutions and inflictions, though sickness be of the number, in patience, or admit that ancient fanatics and bedlamites were truer worshippers than he. [Carlyle T. Schiller.]

XXXIV. "Неужели мнѣ можетъ казаться тяжелымъ", говорилъ Кеплеръ въ своемъ одиночествѣ и въ гнетущей нуждѣ: "что люди ничего не хотятъ знать о моемъ открытіи? Если всемогущій Богъ шесть тысячъ лѣтъ ждалъ человѣка, который увидѣлъ бы то, что Онъ сотворилъ, то и я могу подождать лѣтъ двѣсти, пока найдется кто-нибудь, кто пойметъ то, что я увидалъ!"

' Is it much for me', said Kepler, in his isolation, and extreme need, that men should accept my discovery? If the Almighty waited six thousand years for one to see what He had made, I may surely wait two hundred, for one to understand what I have seen!' [Carlyle T. Voltaire.]

XXXV. Мы вовсе не думаемъ, что непоколебимая серьезность составляетъ существенное условіе величія, и что великій человѣкъ никогда не долженъ показываться иначе, какъ съ пристальнымъ взоромъ и уксусно-кислой миной, никогда не долженъ смѣяться и радоваться! На свѣтѣ есть вещи, надъ которыми нужно посмѣяться, какъ есть и такія, которыя достойны восхищенія, и никто не можетъ хвастаться всеобъемлющимъ умомъ, если онъ не умѣетъ воздать каждой вещи должное.

Тѣмъ не менѣе презрѣніе - опасный элементъ, если мы хотимъ на немъ играть, и смертельный, если мы привыкаемъ съ нимъ жить. Какъ, вь самомъ дѣлѣ, можетъ человѣкъ провести великія предпріятія, взять на себя трудъ и усталость и противиться искушенію, если онъ не горячо любитъ преслѣдуемую цѣль? Способность къ любви, къ восхищенію можно разсматривать какъ отличительный признакъ и мѣрило возвышенныхъ душъ. Неразумно направленная, она ведетъ къ немалому количеству бѣдъ, но безъ нея не можетъ быть ничего хорошаго.

Far be it from us to say, that solemnity is an essential of greatness; that no great man can have other than a rigid vinegar aspect of countenance, never to be thawed or wanned by billows of mirth! There are things in this world to be laughed at, as well as things to be admired; and his is no complete mind, that cannot give to each sort its due. Nevertheless, contempt is a dangerous element to sport in; a deadly one, if we habitually live in it. How, indeed, to take the lowest view of this matter, shall a man accomplish great enterprises; enduring all toil, resisting temptations, laying aside every weight,- unless he zealously love what he pursues? The faculty of love, of admiration, is to be regarded as the sign and the measure of high souls: unwisely directed, it leads to many evils; but without it, there cannot be any good. [Carlyle T. Voltaire.]

XXХVI. Въ современномъ обществѣ, точно также, какъ и въ древнемъ и во всякомъ другомъ, аристократы, или тѣ, что присвоили себѣ функціи аристократовъ - независимо отъ того, выполняютъ ли они ихъ, или нѣтъ, - заняли почетный постъ, который является одновременно и постомъ затрудненій, постомъ опасности - даже постомъ смерти, если затрудненія не удается преодолѣть. "Il faut payer de sa vie".

In modern, as in ancient and all societies, the Aristocracy, they that assume the functions of an Aristocracy, doing them or not, have taken the post of honour; which is the post of difficulty, the post of danger,- of death, if the difficulty be not overcome. Il faut payer de sa vie...

Это и есть настоящій, истинный законъ. Всюду, постоянно долженъ человѣкъ "расплачиваться цѣною жизни", онъ долженъ, какъ солдатъ, исполнять свое дѣло насчетъ своей жизни.

Such is verily the law. Everywhere and everywhen a man has to 'pay with his life'; to do his work, as a soldier does, at the expense of life. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVII. Тотъ, кто не можетъ быть слугою многихъ, никогда и не можетъ быть господиномъ и истиннымъ вождемъ и освободителемъ многихъ; въ этомъ значеніе настоящаго совершенства.

He that cannot be servant of many, will never be master, true guide and deliverer of many; - that is the meaning of true mastership. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVIII. Знатный классъ, не имѣющій никакихъ обязанностей, похожъ на посаженное надъ обрывомъ дерево, съ корней котораго осыпалась вся земля. Природа ни одного человѣка не признаетъ своимъ, если онъ не является мученикомъ въ какомъ-нибудь отношеніи. Неужели, дѣйствительно, существуетъ на свѣтѣ человѣкъ, который роскошно живеть, застрахованный отъ какой бы то ни было работы, отъ нужды, опасности и заботъ,- побѣда надъ коими и считается работой,- такъ что ему только остается нѣжиться на мягкомъ ложѣ, а всю нужную для него работу и борьбу заставляетъ другихъ исполнить?

A High Class without duties to do is like a tree planted on precipices; from the roots of which all the earth has been crumbling. Nature owns no man who is not a Martyr withal. Is there a man who pretends to live luxuriously housed up; screened from all work, from want, danger, hardship, the victory over which is what we name work; - he himself to sit serene, amid down-bolsters and appliances, and have all his work and battling done by other men? [Carlyle T. Past and Present.]

XXXIX. Въ чемъ, собственно говоря, состоитъ благородство? Въ томъ, чтобы храбро страдать за другихъ, а никакъ не въ томъ, чтобы лѣниво заставлять другихъ страдать за себя. Вождемъ людей бываетъ тотъ, кто стоитъ передъ переднимъ рядомъ людей, кто пренебрегаетъ опасностью, передъ которой другіе отступаютъ въ страхѣ, опасностью, грозящей погубить другихъ, если ее не одолѣютъ. Всякій благородный вѣнецъ - вѣнецъ терновый.

What is the meaning of nobleness, if this be 'noble'? In a valiant suffering for others, not in a slothful making others suffer for us, did nobleness ever lie. The chief of men is he who stands in the van of men; fronting the peril which frightens back all others; which, if it be not vanquished, will devour the others. Every noble crown is, and on Earth will forever be, a crown of thorns. [Carlyle T. Past and Present.]

XL. Трудящійся свѣтъ точно также, какъ и воинственный свѣтъ, не можетъ функціонировать безъ благороднаго рыцарства поступковъ и безъ соотвѣтственныхъ законовъ и правилъ.

No Working World, any more than a Fighting World, can be led on without a noble Chivalry of Work, and laws and fixed rules which follow out of that,- far nobler than any Chivalry of Fighting was. [Carlyle T. Past and Present.]

XLI. Предводители труда, - если только трудъ когда-нибудь даетъ руководить собою,- будутъ фактическіе начальники или полководцы свѣта. Если въ нихъ нѣтъ благородства, то на свѣтѣ никогда больше не будетъ аристократіи. Но начальники труда должны хорошенько принять къ свѣдѣнію, что они созданы изъ другого матеріала, чѣмъ прежніе начальники кровавой рѣзни. Начальники труда - истинные борцы, и отнынѣ должны быть признаны единственными истинными борцами. Они борятся съ хаосомъ, съ безпорядкомъ, съ чертями и вовлекаютъ человѣчество въ единственную великую и праведную всеобщую войну. Звѣзды на небѣ борются за нихъ и вся земля внятно говоритъ: "Такъ хорошо!" Пусть же предводители труда изслѣдуютъ собственное сердце и торжественно спросятъ себя, нѣтъ ли въ нихъ чего-нибудь другого, кромѣ жажды тонкихъ винъ и зависти къ позолоченнымъ экипажамъ? О сердцахъ, сотворенныхъ всемогущимъ Богомъ,- мнѣ не хотѣлось бы этого думать, да я этому никогда и не повѣрю.

The Leaders of Industry, if Industry is ever to be led, are virtually the Captains of the World; if there be no nobleness in them, there will never be an Aristocracy more. But let the Captains of Industry consider: once again, are they born of other clay than the old Captains of Slaughter; doomed forever to be no Chivalry, but a mere gold-plated Doggery,- what the French well name Canaille, 'Doggery' with more or less gold carrion at its disposal? Captains of Industry are the true Fighters, henceforth recognisable as the only true ones: Fighters against Chaos, Necessity and the Devils and Jotuns; and lead on Mankind in that great, and alone true, and universal warfare; the stars in their courses fighting for them, and all Heaven and all Earth saying audibly, Well-done! Let the Captains of Industry retire into their own hearts, and ask solemnly, If there is nothing but vulturous hunger, for fine wines, valet reputation and gilt carriages, discoverable there? Of hearts made by the Almighty God I will not believe such a thing. [Carlyle T. Past and Present.]

XLII. Храбрые полки рабочихъ должны законнымъ образомъ стать вашими, они должны систематически удерживаться въ вашей средѣ путемъ справедливаго участія въ общихъ завоеваніяхъ и должны быть связаны съ вами совершенно иными и болѣе крѣпкими узами, нежели временной поденной платой и сдѣлаться вашими истинными братьями и сыновьями.

Your gallant battle-hosts and work-hosts, as the others did, will need to be made loyally yours; they must and will be regulated, methodically secured in their just share of conquest under you; - joined with you in veritable brotherhood, sonhood, by quite other and deeper ties than those of temporary day's wages! [Carlyle T. Past and Present.]

XLIII. Уважай немногочисленное меньшинство, если оно окажется искреннимъ. Его борьба иногда трудна, но всегда оканчивается побѣдой, какъ борьба боговъ. Сыновья Танкреда д'Отвиль приблизительно восемьсотъ лѣтъ тому назадъ завоевали всю Италію, соединили ее въ органическія массы, своего рода живое расчлененіе; они основали троны и княжества. Этихъ норманновъ было четыре тысячи человѣкъ. Въ Италіи, покоренной ими въ открытомъ бою и раздѣленной по ихъ усмотрѣнію на части, насчитывалось до восьми милліоновъ населенія, состоящаго изъ такихъ же высокихъ ростомъ, чернобородыхъ людей, какъ и тѣ. Какъ же случилось, что немногочисленное меньшинство норманновъ побѣдило въ этой, повидимому, безнадежной борьбѣ? По существу, несомнѣнно, побѣда потому осталась за ними, что на ихъ сторонѣ была правда, что они смутно, инстинктивно слѣдовали повелѣнію неба и что небо рѣшило, что они должны побѣдить. Къ тому же присоединялось то обстоятельство - я это ясно вижу,- что норманны не боялись и готовы были въ случаѣ надобности умереть за свое дѣло. Обдумайте это: одинъ такой человѣкъ противъ тысячи другихъ! Пусть незначительное меньшинство не унываетъ! Вся вселенная стоитъ за него и туча невидимыхъ свидѣтелей глядитъ на него съ высоты.

On the whole, honour to small minorities, when they are genuine ones. Severe is their battle sometimes, but it is victorious always like that of gods. Tancred of Hauteville's sons, some eight centuries ago, conquered all Italy; bound it up into organic masses, of vital order after a sort; founded thrones and principalities upon the same, which have not yet entirely vanished,- which, the last dying wrecks of which, still wait for some worthier successor, it would appear. The Tancred Normans were some Four Thousand strong; the Italy they conquered in open fight, and bound up into masses at their ordering will, might count Eight Millions, all as large of bone, as eupeptic and black-whiskered as they. How came the small minority of Normans to prevail in this so hopeless-looking debate? Intrinsically, doubt it not, because they were in the right; because, in a dim, instinctive, but most genuine manner, they were doing the commandment of Heaven, and so Heaven had decided that they were to prevail. But extrinsically also, I can see, it was because the Normans were not afraid to have their skin scratched; and were prepared to die in their quarrel where needful. One man of that humour among a thousand of the other, consider it! Let the small minority, backed by the whole Universe, and looked on by such a cloud of invisible witnesses, fall into no despair. [Carlyle T. Latter-Day Pamphlets.]


Игнацiо Люцибелло. Рѣчь Рожера II Сицилiйскаго къ жителямъ Амальфи. Фреска въ Palazzo Castriota, г.Амальфи (1936-1942).

XLIV. Что касается власти "общественнаго мнѣнія", то всѣмъ намъ она хорошо знакома. Ее признаютъ необходимо нужной и полезной и уважаютъ ее соотвѣтственно, но ее ни коимъ образомъ не считаютъ рѣшающей или божественной силой. Намъ хочется спросить: какое божественное, какое дѣйствительно великое дѣло было когда-либо совершено силой общественнаго мнѣнія? Эта ли сила побудила Колумба отправиться въ Америку, или заставила Іоанна Кеплера промѣнять пышное житье въ толпѣ астрологовъ и скомороховъ Рудольфа на нужду и голодъ, терпя которые онъ открылъ истинную звѣздную систему?

Again, with regard to this same Force of Public Opinion, it is a force well known to all of us; respected, valued as of indispensable utility, but nowise recognised as a final or divine force. We might ask, What divine, what truly great thing had ever been effected by this force? Was it the Force of Public Opinion that drove Columbus to America; John Kepler, not to fare sumptuously among Rodolph's Astrologers and Fire-eaters, but to perish of want, discovering the true System of the Stars? [Carlyle T. Voltaire.]

XLV. Уже много разъ было сказано и снова необходимо подчеркнуть, что всѣ реформы, за исключеніемъ нравственныхъ реформъ, оказываются безполезными. Политическія реформы, довольно страстно желаемыя, могутъ, дѣйствительно, вырвать съ корнемъ сорную траву (ядовитый болиголовъ, обильно растущій ненужный горецъ), но послѣ этого почва остается голой, и еще вопросъ, что будетъ на ней произрастать, благородные ли плоды или новая сорная трава. Нравственную реформу мы можемъ ожидать лишь такимъ образомъ, что появится все больше и больше добрыхъ людей, присланныхъ всеблагимъ провидѣніемъ, чтобы сѣять добрыя сѣмена; сѣять въ буквальномъ смыслѣ слова, какъ падаютъ крупинки сѣмянъ съ живыхъ деревьевъ. Въ этомъ всегда и вездѣ состоитъ натура хорошаго человѣка; онъ таинственный творческій центръ добра: его вліяніе не поддается вычисленію, потому что дѣла его не умираютъ; они берутъ начало въ вѣчности и продолжаются вѣчно; въ новыхъ превращеніяхъ, распространяясь все шире и шире, живутъ они на свѣтѣ, и раздаютъ жизнь. Тотъ, кто приходитъ въ отчаяніе отъ гнусности и низости настоящаго времени, кто считаетъ, что теперь Діогену нужны были бы два фонаря средь бѣла дня, должны обдумать слѣдующее: надъ своимъ временемъ человѣкъ не имѣетъ власти; ему не дано спасти падшій міръ; только надъ отдѣльнымъ человѣкомъ мы имѣемъ полную, неограниченную, несокрушимую власть. Такъ употреби же эту власть, читатель, человѣка спаси, сдѣлай его честнымъ, и тогда можешь считать, что ты кое-что сдѣлалъ, что ты многое сдѣлалъ, и что жизнь твоя и дѣятельность были не напрасны.

For it has been often said, and must often be said again, that all Reform except a moral one will prove unavailing. Political Reform, pressingly enough wanted, can indeed root out the weeds (gross deep-fixed lazy dock-weeds, poisonous obscene hemlocks, ineffectual spurry in abundance); but it leaves the ground empty,- ready either for noble fruits, or for new worse tares! And how else is a Moral Reform to be looked for but in this way, that more and more Good Men are, by a bountiful Providence, sent hither to disseminate Goodness; literally to sow it, as in seeds shaken abroad by the living tree? For such, in all ages and places, is the nature of a Good Man; he is ever a mystic creative centre of Goodness: his influence, if we consider it, is not to be measured; for his works do not die, but being of Eternity, are eternal; and in new transformation, and ever-wider diffusion, endure, living and life-giving. Thou who exclaimest over the horrors and baseness of the Time, and how Diogenes would now need two lanterns in daylight, think of this: over the Time thou hast no power; to redeem a World sunk in dishonesty has not been given thee: solely over one man therein thou hast a quite absolute uncontrollable power; him redeem, him make honest; it will be something, it will be much, and thy life and labor not in vain. [Carlyle T. Corn-Law Rhymes.]

Ложные пути и цѣли.

I. Это дѣйствительно такъ. "Мы забыли Бога", выражаясь стариннымъ діалогомъ или - говоря новѣйшимъ языкомъ и по правдивой сущности самаго предмета, мы охватили фактъ этой власти не такъ, какъ онъ есть. Мы спокойно закрыли глаза на вѣчное ядро вещей и открыли ихъ только на видимость вещей. Мы спокойно вѣримъ въ то, что вселенная, по внутренней сущности, представляетъ одно большое, непонятное "можетъ быть".

It is even so. To speak in the ancient dialect, we 'have forgotten God'; - in the most modern dialect and very truth of the matter, we have taken up the Fact of this Universe as it is not. We have quietly closed our eyes to the eternal Substance of things, and opened them only to the Shews and Shams of things. We quietly believe this Universe to be intrinsically a great unintelligible PERHAPS;

По своей наружной сущности вселенная представляется несомнѣнно достаточно большимъ, помѣстительнымъ хлѣвомъ и рабочимъ домомъ, съ огромной кухней и длинными обѣденными столами,- и только тотъ оказывается умнымъ, кто можетъ найти мѣсто за нимъ. Всякая правда этой вселенной сомнительна, и для практическаго человѣка остаются очень ясными только прибыль и убытокъ, пуддингъ и хвала свѣта.

extrinsically, clear enough, it is a great, most extensive Cattlefold and Workhouse, with most extensive Kitchen-ranges, Dining-tables,- whereat he is wise who can find a place! All the Truth of this Universe is uncertain; only the profit and loss of it, the pudding and praise of it, are and remain very visible to the practical man. [Carlyle T. Past and Present.]

II. Дѣло, въ сущности, обстоитъ не иначе и съ націями, которыя становятся несчастными и безпомощными.

Neither with Nations that become miserable is it fundamentally otherwise.

Древніе руководители націй: пророки, священники или какъ бы ихъ иначе ни называли, очень хорошо знали это и самымъ убѣдительнымъ образомъ проводили это ученіе до новыхъ временъ, чтобы внушать его по возможности глубже. Современные руководители націи, у которыхъ также много названій, какъ напримѣръ: журналисты, политико-экономы, политики и другіе, совершенно забыли объ этомъ и готовы это отрицать.

The ancient guides of Nations, Prophets, Priests, or whatever their name, were well aware of this; and, down to a late epoch, impressively taught and inculcated it. The modern guides of Nations, who also go under a great variety of names, Journalists, Political Economists, Politicians, Pamphleteers, have entirely forgotten this, and are ready to deny this.

Но, тѣмъ не менѣе, это вѣчно останется неотрицаемымъ, и точно также нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что насъ всѣхъ учатъ этому, дабы мы всѣ это снова познали. Насъ всѣхъ бичуютъ и наказываютъ до тѣхъ поръ, пока мы этому не научимся и къ концу концовъ мы научимся этому или насъ будутъ бичевать до смерти, потому, что это неотрицаемо!

But it nevertheless remains eternally undeniable: nor is there any doubt but we shall all be taught it yet, and made again to confess it: we shall all be striped and scourged till we do learn it; and shall at last either get to know it, or be striped to death in the process. For it is undeniable!

Если нація несчастна, то древній былъ правъ и не неправъ, когда онъ говорилъ ей: "Вы забыли Бога, вы оставили пути Божiи, иначе вы не стали бы несчастными. Вы жили и вели себя не по законамъ истины, а по законамъ лжи и обмана и умышленно или неумышленно не признавали истины".

When a Nation is unhappy, the old Prophet was right and not wrong in saying to it: Ye have forgotten God, ye have quitted the ways of God, or ye would not have been unhappy. It is not according to the laws of Fact that ye have lived and guided yourselves, but according to the laws of Delusion, Imposture, and wilful and unwilful Mistake of Fact; behold therefore the Unveracity is worn out; Nature's long-suffering with you is exhausted; and ye are here! [Carlyle T. Past and Present.]

III. На свѣтѣ ночь и много времени еще пройдетъ, пока наступитъ день. Мы странствуемъ среди тлѣнія дымящихся развалинъ и солнце и звѣзды небесныя на время какъ бы совершенно уничтожены и два неизмѣримыхъ фантома: ханжество и атеизмъ, вмѣстѣ съ прожорливымъ чудовищемъ, чувственностью, гордо шествуютъ по землѣ и называютъ ее своею собственностью. Лучше всѣхъ чувствуютъ себя спящіе, для которыхъ существованіе представляетъ собою обманчивый сонъ.

It is the Night of the World, and still long till it be Day: we wander amid the glimmer of smoking ruins, and the Sun and the Stars of Heaven are as if blotted out for a season; and two immeasurable Phantoms, HYPOCRISY and ATHEISM, with the Ghoul, SENSUALITY, stalk abroad over the Earth, and call it theirs: well at ease are the Sleepers for whom Existence is a shallow Dream. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

IV. Такія поколѣнiя, какъ наше, играютъ замѣчательную роль во всемірной исторіи. Точно обезьяны сидятъ они вокругъ костра въ лѣсу и не умѣютъ даже поддерживать его и двинуться дальше, - вѣроятно въ хаосъ,- въ страну, гора Сіонъ коей Бедламъ [Извѣстная больница для душевно-больныхъ въ Лондонѣ]. Выходитъ, что свѣтъ состоитъ не только изъ съѣдобнаго и напитковъ, изъ газетныхъ рекламъ, позолоченныхъ экипажей, суеты и мишуры; нѣтъ, изъ совершенно другого матеріала.

Generations such as ours play a curious part in World History. They sit as Apes do round a fire in the woods, but know not how to feed it with fresh sticks. They have to quit it soon, and march - into Chaos, as I conjecture; into that land of which Bedlam is the Mount Zion. The world turns out not to be made of mere eatables and drinkables, of newspaper puffs, gilt carriages, conspuous flunkeys; no, but of something other than these!

Древніе римляне,- какими ихъ изображаетъ Светоній,- огрубѣлые, болтливые греки временъ вырожденія Римской Имперіи; у насъ есть еще много другихъ примѣровъ: помните ихъ, учитесь по нимъ, не увеличивайте еще ихъ числа. Безъ геройства - не подражательнаго и переданнаго геройства - безъ выраженнаго или молчаливаго чувства, которое придаетъ человѣческой жизни подобіе Божества,- не было бы Рима; вотъ именно то, что создало древній Римъ, древнюю Грецію и Іудею. Обезьяны со сверкающими глазами сидятъ на корточкахъ вокругь костра, котораго онѣ даже не умѣютъ поддерживать свѣжимъ запасомъ дровъ; онѣ говорятъ, что онъ и такъ будетъ дальше горѣть, безъ дровъ, или, говорятъ онѣ, что онъ вѣчно гаснетъ; это печальное явленіе.

Old Suetonius Romans, corrupt babbling Greeks of the Lower Empire, examples more than one: consider them; be taught by them, add not to the number of them. Heroism, not the apery and traditions of Heroism; the feeling, spoken or silent, that in man's life there did lie a Godlike, and that his Time-history was verily but an emblem of some Eternal: without this there had been no Rome either; it was this that had made old Rome, old Greece, and old India. Apes, with their wretched blinking eyes, squatted round a fire which they cannot feed with new wood; which they say will last forever without new wood, or, alas, which they say is going out forever: it is a sad sight! [Carlyle T. Latter-Day Pamphilets.]

V. Многіе люди умерли; всѣ люди должны умереть; нашъ самый послѣдній уходъ происходитъ въ огненной колесницѣ боли. Но печально и жалко, когда человѣку приходится существовать, не зная для чего, усиленно работать и ничего при этомъ не наживать, съ усталою душою и съ тяжелымъ сердцемъ стоять одинокимъ и окруженнымъ всеобщимъ, холоднымъ "laissez faire"; быть принужденнымъ медленно умирать въ теченіе всей своей жизни и быть заключеннымъ въ глухую, мертвую, безконечную справедливость, какъ въ проклятомъ желѣзномъ чревѣ Молоха! Это есть и всегда останется невыносимымъ для всѣхъ людей, созданныхъ Богомъ.

... many men have died; all men must die,- the last exit of us all is in a Fire-Chariot of Pain. But it is to live miserable we know not why; to work sore and yet gain nothing; to be heart-worn, weary, yet isolated, unrelated, girt in with a cold universal Laissez-faire: it is to die slowly all our life long, imprisoned in a deaf, dead, Infinite Injustice, as in the accursed iron belly of a Phalaris' Bull! This is and remains forever intolerable to all men whom God has made. [Carlyle T. Past and Present.]

VI. Нельзя бродить ни по какой большой дорогѣ и даже не по самой глухой тропинкѣ современной жизни, безъ того, чтобы не встрѣтить человѣка или какого-нибудь человѣческаго интереса, который потерялъ бы надежду на Божество и на истину и направилъ бы свою надежду на нѣчто временное, наполовину или совсѣмъ обманчивое. Достопочтенные члены парламента жалуются на то, что Іоркширскіе суконщики фальсифицируютъ свой товаръ. Господи! даже бумага, на которой я пишу и та, кажется, отчасти изготовлена изъ хорошо полированной извести и затрудняетъ мое писаніе. Вѣдь это счастье, если можно теперь получить дѣйствительно хорошую бумагу - и вообще какую нибудь хорошо выполненную работу, гдѣ бы ее ни искать, начиная съ высочайшихъ вершинъ фантазіи и кончая самымъ низкимъ заколдованнымъ основаніемъ.

From this the highest apex of things, downwards through all strata and breadths, how many fully awakened Realities have we fallen in with: - alas, on the contrary, what troops and populations of Phantasms, not God-Veracities but Devil-Falsities, down to the very lowest stratum,- which now, by such superincumbent weight of Unveracities, lies enchanted in St.Ives' Workhouses, broad enough, helpless enough! You will walk in no public thoroughfare or remotest byway of English Existence but you will meet a man, an interest of men, that has given up hope in the Everlasting, True, and placed its hope in the Temporary, half or wholly False. The Honourable Member complains unmusically that there is 'devil's-dust' in Yorkshire cloth. Yorkshire cloth,- why, the very Paper I now write on is made, it seems, partly of plaster-lime well-smoothed, and obstructs my writing! You are lucky if you can find now any good Paper,- any work really done; search where you will, from highest Phantasm apex to lowest Enchanted basis!

Возьмемъ для примѣра огромную шляпу, вышиною въ семь футовъ, которая разгуливаетъ теперь по улицамъ Лондона и на которую другъ мой "Кислое Тѣсто" основательно смотритъ, какъ на одну изъ нашихъ англійскихъ достопримѣчательностей. "Далъ бы Богъ", говорилъ онъ, чтобы это былъ кульминаціонный пунктъ, котораго уже достигло англійское шарлатанство и чтобы можно было отъ него вернуться обратно". Шляпочникъ съ Лондонскаго Странда, - вмѣсто того, чтобы дѣлать лучшія фетровыя шляпы, - сажаетъ громадную папковую [т.е. бумажную, вѣроятно изъ папье-маше.- Ф.З.] шляпу, въ семь футовъ вышиною на колеса, заставляетъ человѣка катать ее по городу и надѣется такимъ образомъ найти свое благо. Онъ не пробовалъ дѣлать лучшихъ шляпъ, нежели требовала отъ него вселенная и какія онъ, вѣроятно, могъ бы сдѣлать при своихъ способностяхъ, но сосредоточиваетъ все свое усердіе на томъ, чтобы уговорить насъ, что онъ сдѣлалъ лучшія шляпы! Онъ самъ знаетъ, что Шарлатанъ сталъ Богомъ. Не смѣйся надъ нимъ, читатель, только не смѣйся! Онъ пересталъ быть смѣшнымъ; онъ быстрымъ темпомъ становится трагичнымъ.

Consider, for example, that great Hat seven-feet high, which now perambulates London Streets; which my Friend Sauerteig regarded justly as one of our English notabilities; "the topmost point as yet", said he, "would it were your culminating and returning point, to which English Puffery has been observed to reach!" - The Hatter in the Strand of London, instead of making better felt-hats than another, mounts a huge lath-and-plaster Hat, seven-feet high, upon wheels; sends a man to drive it through the streets; hoping to be saved thereby. He has not attempted to make better hats, as he was appointed by the Universe to do, and as with this ingenuity of his he could very probably have done; but his whole industry is turned to persuade us that he has made such! He too knows that the Quack has become God. Laugh not at him, O reader; or do not laugh only. He has ceased to be comic; he is fast becoming tragic.

Вотъ въ чемъ собственно заключается вся бѣда; центръ всеобщей соціальной язвы, которая угрожаетъ всему современному строю страшною смертью.

To me this all-deafening blast of Puffery, of poor Falsehood grown necessitous, of poor Heart-Atheism fallen now into Enchanted Workhouses, sounds too surely like a Doom's-blast! [Carlyle T. Past and Present.]

VII. Въ человѣческой общественной жизни не циркулируетъ теперь здоровая кровь, а какъ будто діаметрально противоположныя ей купоросныя чернила,- и все стало острымъ и ѣдкимъ и угрожаетъ распаденіемъ, и ужасная, шумная общественная жизнь стала нагальванизированною и какъ бы въ самомъ дѣлѣ объята дьяволомъ. Однимъ словомъ, Маммонъ отнюдь не богъ, а дьяволъ и при томъ весьма достойный презрѣнія. Слушайтесь въ точности дьявола и вы можете быть увѣрены въ томъ, что пойдете къ чорту - куда же вамъ еще больше идти?

How human affairs shall now circulate everywhere not healthy life-blood in them, but, as it were, a detestable copperas banker's ink; and all is grown acrid, divisive, threatening dissolution; and the huge tumultuous Life of Society is galvanic, devil-ridden, too truly possessed by a devil! For, in short, Mammon is not a god at all; but a devil, and even a very despicable devil. Follow the Devil faithfully, you are sure enough to go to the Devil: whither else can you go? [Carlyle T. Past and Present.]

VIII. Можетъ быть мало разсказовъ изъ исторіи или миѳологіи имѣютъ болѣе значенія, чѣмъ мусульманскій разсказъ о Моисеѣ и сосѣднихъ жителяхъ Мертваго моря. Извѣстное поколѣніе людей жило на берегахъ этого Асфальтоваго моря и такъ какъ они - какъ и всѣ мы склонны это дѣлать - забыли внутреннюю сущность природы и привыкли лишь къ обманчивой наружности лжи,- то они впали въ печальное состояніе.

Perhaps few narratives in History or Mythology are more significant than that Moslem one, of Moses and the Dwellers by the Dead Sea. A tribe of men dwelt on the shores of that same Asphaltic Lake; and having forgotten, as we are all too prone to do, the inner facts of Nature, and taken up with the falsities and outer semblances of it, were fallen into sad conditions,- verging indeed towards a certain far deeper Lake.

Тогда милостивому небу благоугодно стало послать къ нимъ пророка Моисея съ поучительнымъ словомъ предостереженія, изъ котораго они могли бы почерпнуть немало полезныхъ правилъ. Но не тутъ-то было; люди у Мертваго моря не нашли ничего привлекательнаго въ Моисеѣ, что и слѣдовало ожидать отъ рабскаго народа по отношенію къ герою или пророку. Поэтому они слушали его неохотно, или съ пошлыми насмѣшками и издѣвательствами; они даже зѣвали и давали понять, что считаютъ его хвастуномъ и лишь скучнымъ болтуномъ. Итакъ, люди съ Асфальтоваго моря откровенно рѣшили, что онъ, очевидно, шарлатанъ и во всякомъ случаѣ пустой болтунъ. Моисей ушелъ, а природа и строгія истины ея все же остались. Въ слѣдующій разъ, когда онъ посѣтилъ жителей Мертваго моря, они всѣ превратились въ обезьянъ.

Whereupon it pleased kind Heaven to send them the Prophet Moses, with an instructive word of warning, out of which might have sprung 'remedial measures' not a few. But no: the men of the Dead Sea discovered, as the valet-species always does in heroes or prophets, no comeliness in Moses; listened with real tedium to Moses, with light grinning, or with splenetic sniffs and sneers, affecting even to yawn; and signified, in short, that they found him a humbug, and even a bore. Such was the candid theory these men of the Asphalt Lake formed to themselves of Moses, that probably he was a humbug, that certainly he was a bore. Moses withdrew; but Nature and her rigorous veracities did not withdraw. The men of the Dead Sea, when we next went to visit them, were all 'changed into Apes';

Они сидѣли на деревьяхъ, скалили зубы самымъ естественнымъ образомъ, болтали сущую ерунду и вся вселенная представлялась имъ лишь однимъ сплошнымъ призракомъ. И дѣйствительно, вселенная стала призракомъ для обезьянъ, которыя такъ смотрѣли на нее. Такъ сидятъ онѣ и болтаютъ понынѣ и только каждую субботу, въ нихъ какъ-будто пробуждается смутное, полусознательное воспоминаніе и они своими слабыми глазами глядятъ на дивныя, смутныя очертанія предметовъ. Впечатлѣнія, которыя производятъ на нихъ эти явленія, они по временамъ выражаютъ лишь въ формѣ неблагозвучныхъ, рѣзкихъ звуковъ и мяуканія; это самый настоящій и трагическій призракъ, который можетъ представиться уму человѣка или обезьяны. Онѣ не дѣлали никакого употребленія изъ своихъ душъ и поэтому онѣ потеряли ихъ.

sitting on the trees there, grinning now in the most unaffected manner; gibbering and chattering complete nonsense; finding the whole Universe now a most indisputable Humbug! The Universe has become a Humbug to these Apes who thought it one! There they sit and chatter, to this hour: only, I think, every Sabbath there returns to them a bewildered half-consciousness, half-reminiscence; and they sit, with their wizened smoke-dried visages, and such an air of supreme tragicality as Apes may; looking out, through those blinking smoke-bleared eyes of theirs, into the wonderfulest universal smoky Twilight and undecipherable disordered Dusk of Things; wholly an Uncertainty, Unintelligibility, they and it; and for commentary thereon, here and there an unmusical chatter or mew: - truest, tragicalest Humbug conceivable by the mind of man or ape! They made no use of their souls; and so have lost them.

Субботняя молитва ихъ заключается лишь въ томъ, что онѣ сидятъ на деревьяхъ, непріятно кричатъ и какъ бы стараются вспомнить, что у нихъ когда-то были души.

Their worship on the Sabbath now is to roost there, with unmusical screeches, and half-remember that they had souls.

Развѣ тебѣ, путникъ, не приходилось никогда наталкиваться на группы такихъ созданій? Насколько мнѣ кажется,- онѣ въ наше время стали достаточно многочисленными.

Didst thou never, O Traveler, fall in with parties of this tribe? Meseems they are grown somewhat numerous in our day. [Carlyle T. Past and Present.]

IX. Когда исчезли идеалы, истина и благородство, которые были въ людяхъ, и не остается ничего, кромѣ одного только эгоизма и жадности, то жизнь становится немыслимою и самая древняя судьба, мать вселенной, безпощадно приговариваетъ человѣка къ смерти. Изрѣдка лишь избираютъ они себѣ какую нибудь легкую и удобную философію ѣды и питья и говорятъ во время жеванія и пережевыванія, которое они называютъ часами размышленія: "Душа, радуйся; это очень хорошо, что ты стала душою дьявола",- и очень часто,- раньше чѣмъ они успѣютъ очнуться,- начинается ихъ предсмертная агонія.

The Ideal, the True and Noble that was in them having faded out, and nothing now remaining but naked Egoism, vulturous Greediness, they cannot live; they are bound and inexorably ordained by the oldest Destinies, Mothers of the Universe, to die. Curious enough: they thereupon, as I have pretty generally noticed, devise some light comfortable kind of 'wine-and-walnuts philosophy' for themselves, this of Supply-and-demand or another; and keep saying, during hours of mastication and rumination, which they call hours of meditation: "Soul, take thy ease, it is all well that thou art a vulture-soul"; - and pangs of dissolution come upon them, oftenest before they are aware! [Carlyle T. Past and Present.]

X. А все жаль, что души наши пропадаютъ. Мы, конечно, должны будемъ ихъ снова отыскать, иначе намъ станетъ, во всѣхъ отношеніяхъ, хуже. Извѣстная степень души необходимо нужна, чтобы предохранить тѣло отъ самаго страшнаго разрушенія, чтобы избавить себя отъ расхода на соль. Извѣстны случаи, когда у людей было достаточно души для того, чтобы охранить тѣло и всѣ пять чувствъ отъ порчи и для того, чтобы не имѣть расхода на соль; были такіе люди и даже націи.

But yet it is pity we had lost tidings of our souls: - actually we shall have to go in quest of them again, or worse in all ways will befall! A certain degree of soul, as Ben Jonson reminds us, is indispensable to keep the very body from destruction of the frightfullest sort; to 'save us', says he, 'the expense of salt'. Ben has known men who had soul enough to keep their body and five senses from becoming carrion, and save salt: - men, and also Nations. [Carlyle T. Past and Present.]

XI. Итакъ, требуютъ доказательства въ томъ, что существуетъ Богъ?

Богъ, котораго можно доказать! Самое маленькое изъ смертныхъ существъ старается объяснить себѣ существованіе Бога, т.е. если мы правильно это разсмотримъ, - оно представляетъ себѣ его въ видѣ безконечнаго рисунка, среди котораго оно живетъ, двигается и есть!

But, above all things, proof of a God? A probable God! The smallest of Finites struggling to prove to itself (that is to say, if consider it, to picture out and arrange as diagram, and include within itself) the Highest Infinite; in which, by hypothesis, it lives, and moves, and has its being! [Carlyle T. Diderot.]

XII. Ты не хочешь имѣть никакой тайны и никакого мистицизма; ты хочешь бродить по всему свѣту при солнечномъ освѣщеніи того, что ты называешь правдой, или при помощи фонаря, - того,- что я называю адвокатской логикой; ты все хочешь "объяснить" себѣ, "отдавать себѣ во всемъ отчетъ" или ни во что не вѣрить? Да, ты даже хочешь пробовать смѣяться? Каждый, кто признаетъ неосновательную, всепроникающую область тайны, находящейся всюду подъ нашими ногами и между нашихъ рукъ, - для кого вселенная представляется оракуломъ и храмомъ, также какъ кухней и хлѣвомъ, - будетъ въ твоихъ глазахъ сумасшедшимъ мистикомъ; съ насмѣшливымъ участіемъ предлагаешь ты ему свой фонарь, и обижаешься и кричишь, какъ ужаленный, если онъ оттолкнетъ его ногой. Бѣдный дьяволъ! Развѣ самъ ты не родился и не умрешь? "Объясни все это или сдѣлай одно изъ двухъ: отойди въ сторону со своей дурацкой болтовней или, - что еще лучше, - брось ее и плачь,- не потому что прошло господство удивленія и Божій свѣтъ сбросилъ съ себя красоту и сталъ прозаичнымъ,- а оттого, что ты до сихъ поръ былъ диллетантомъ и близорукимъ педантомъ.

Thou wilt have no Mystery and Mysticism; wilt walk through thy world by the sunshine of what thou callest Truth, or even by the hand-lamp of what I call Attorney-Logic; and 'explain' all, 'account' for all, or believe nothing of it? Nay, thou wilt attempt laughter; whoso recognizes the unfathomable, all-pervading domain of Mystery, which is everywhere under our feet and among our hands; to whom the Universe is an Oracle and Temple, as well as a Kitchen and Cattle-stall, - he shall be a delirious Mystic; to him thou, with sniffing charity, wilt protrusively proffer thy hand-lamp, and shriek, as one injured, when he kicks his foot through it? - Armer Teufel! Doth not thy cow calve, doth not thy bull gender? Thou thyself, wert thou not born, wilt thou not die? 'Explain' me all this, or do one of two things: Retire into private places with thy foolish cackle; or, what were better, give it up, and weep, not that the reign of wonder is done, and God's world all disembellished and prosaic, but that thou hitherto art a Dilettante and sand-blind Pedant. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XIII. Методичность, которая всё время сосредоточиваетъ взглядъ на собственномъ своемъ "я" и спрашиваетъ себя съ мучительною боязнью надежды и страха: "на правильномъ-ли я пути или нѣтъ? Стану-ли я праведникомъ или буду обреченъ на вѣчныя муки?" Что это въ сущности, какъ не фазисъ эгоизма, хотя и вытянутый въ безконечность, но тѣмъ не менѣе не блаженный. Братъ, по возможности скорѣй, постарайся стать выше всего. "Ты на неправильномъ пути; ты, вѣроятно, попадешь въ адъ". Смотри на это, какъ на дѣйствительность, привыкни къ этой мысли, если ты человѣкъ. Тогда только все поглощающая вселенная будетъ тобою побѣждена и изъ мрака полночи, изъ суеты алчнаго Ахерона, выплыветъ разсвѣтъ вѣчнаго утра и освѣтитъ твою крутую тропу высоко,- выше всѣхъ надеждъ и всей боязни, - и пробудитъ въ твоемъ сердцѣ небесную музыку.

Methodism with its eye forever turned on its own navel; asking itself with torturing anxiety of Hope and Fear, "Am I right, am I wrong? Shall I be saved, shall I not be damned?" - what is this, at bottom, but a new phasis of Egoism, stretched out into the Infinite; not always the heavenlier for its infinitude! Brother, so soon as possible, endeavour to rise above all that. "Thou art wrong; thou art like to be damned": consider that as the fact, reconcile thyself even to that, if thou be a man; - then first is the devouring Universe subdued under thee, and from the black murk of midnight and noise of greedy Acheron; dawn as of an everlasting morning, how far above all Hope and all Fear, springs for thee, enlightening thy steep path, awakening in thy heart celestial Memnon's music! [Carlyle T. Past and Present.]

XIV. Увы, самый безполезный изъ всѣхъ смертныхъ, - это сантиментальный человѣкъ. Даже допуская, что онъ искрененъ и не обманывалъ насъ постоянно,- что же въ немъ хорошаго? Не служитъ-ли онъ намъ вѣчнымъ урокомъ сомнѣнія и образчикомъ болѣзненнаго безсилія? Его добродѣтель преимущественно такая, которая каждой фиброй познаетъ самое себя. Она совершенно больна; ей кажется, что она изъ стекла, что ея нельзя тронуть; она сама не рѣшается позволить кому-нибудь тронуть себя. Она ничего не можетъ дѣлать, и можетъ, въ крайнемъ случаѣ, - при самомъ тщательномъ уходѣ, - остаться въ живыхъ.

The barrenest of all mortals is the Sentimentalist. Granting even that he were sincere, and did not wilfully deceive us, or without first deceiving himself, what good is in him? Does he not lie there as a perpetual lesson of despair, and type of bedrid valetudinarian impotence? His is emphatically a Virtue that has become, through every fibre, conscious of itself; it is all sick, and feels as if it were made of glass, and durst not touch or be touched; in the shape of work, it can do nothing; at the utmost, by incessant nursing and caudling, keep itself alive. [Carlyle T. Characteristics.]

XV. Самонаблюденіе - несомнѣнный признакъ болѣзни,- независимо отъ того, является ли оно предвѣстникомъ выздоровленія или нѣтъ. Нездорова та добродѣтель, которая изводитъ себя раскаяніемъ и страхомъ или,- что еще хуже,- тщетно и хвастливо надувается. Въ обоихъ случаяхъ, въ основаніи лежитъ самолюбіе или безполезное оглядываніе назадъ, для измѣренія пройденнаго разстоянія,- между тѣмъ единственная наша задача заключается въ томъ, чтобы безостановочно подвигаться впередъ и идти дальше.

Self-contemplation, on the other hand, is infallibly the symptom of disease, be it or be it not the sign of cure. An unhealthy Virtue is one that consumes itself to leanness in repenting and anxiety; or, still worse, that inflates itself into dropsical boastfulness and vain-glory: either way, there is a self-seeking; an unprofitable looking behind us to measure the way we have made: whereas the sole concern is to walk continually forward, and make more way.

Если въ какой-нибудь сферѣ человѣческой жизни умѣстны цѣлостность и безсознательность, то это во внутренней и самой интимной жизни его,- въ жизни нравственной, - такъ какъ онѣ служатъ доказательствомъ ея. Свободная, разумная воля, которая живетъ въ насъ и въ нашихъ Святая Святыхъ можетъ на дѣлѣ быть свободной и искать повиновенія, какъ Божество; это составляетъ ея право и стремленіе. Полное повиновеніе всегда будетъ нѣмымъ.

If in any sphere of man's life, then in the Moral sphere, as the inmost and most vital of all, it is good that there be wholeness; that there be unconsciousness, which is the evidence of this. Let the free, reasonable Will, which dwells in us, as in our Holy of Holies, be indeed free, and obeyed like a Divinity, as is its right and its effort: the perfect obedience will be the silent one. [Carlyle T. Characteristics.]

XVI. Человѣкъ ниспосланъ сюда не для сомнѣнія, а для работы. Цѣль человѣка - такъ уже давно написано - проявляется въ поступкахъ, а не въ мысляхъ. Въ состояніи совершенства все было мыслью,- лишь образъ и вдохновляющій символъ дѣятельности и философія существовала въ формѣ поэзіи и религіи. И тѣмъ не менѣе, какъ можетъ она оставаться въ этомъ несовершенномъ состояніи, какъ можно обойтись безъ нея? Человѣкъ также стоитъ въ центрѣ природы; время его окружено вѣчностью,- пространство его окружено безконечностью. Какъ онъ можетъ воздержаться, чтобы не спросить себя: "Что я? Откуда я пришелъ? Куда я когда-нибудь пойду?" Какой иной отвѣтъ можетъ онъ получить на эти вопросы, кромѣ поверхностныхъ, частичныхъ указаній и дружескихъ увѣреній и успокоеній, въ видѣ тѣхъ, какіе мы, бывало, слышали отъ матери, когда она пробовала успокоить своего любопытнаго, невиннаго ребенка?

Man is sent hither not to question, but to work: 'the end of man', it was long ago written, 'is an Action, not a Thought'. In the perfect state, all Thought were but the picture and inspiring symbol of Action; Philosophy, except as Poetry and Religion, would have no being. And yet how, in this imperfect state, can it be avoided, can it be dispensed with? Man stands as in the centre of Nature; his fraction of Time encircled by Eternity, his handbreadth of Space encircled by Infinitude: how shall he forbear asking himself, What am I; and Whence; and Whither? How too, except in slight partial hints, in kind asseverations and assurances, such as a mother quiets her fretfully inquisitive child with, shall he get answer to such inquiries?

Сообразно съ этимъ,- болѣзнь метафизики продолжительна. Во всѣ вѣка должны опять возникать, въ новыхъ формахъ, эти вопросы о смерти и безсмертіи, о происхожденіи зла, свободы и необходимости, и постоянно, отъ времени до времени - будетъ повторяться опытъ построить себѣ теорему о вселенной. Это, къ сожалѣнію, останется, однако, всегда безуспѣшнымъ, ибо какую теорему безконечности можно построить о безконечномъ въ достаточной и совершенной формѣ?

The disease of Metaphysics, accordingly, is a perennial one. In all ages, those questions of Death and Immortality, Origin of Evil, Freedom and Necessity, must, under new forms, anew make their appearance; ever, from time to time, must the attempt to shape for ourselves some Theorem of the Universe be repeated. And ever unsuccessfully: for what Theorem of the Infinite can the Finite render complete? [Carlyle T. Characteristics.]

XVII. Тебѣ не нужно никакой новой религіи и, ты, по всей вѣроятности, ея не получишь. У тебя и то больше "религіи", нежели ты примѣняешь. Сегодня, взамѣнъ одной обязанности, которую ты исполняешь, тебѣ извѣстны десять обязанностей, которыя тебѣ приказано помнить, ты видишь въ своемъ умѣ десять правилъ, которымъ нужно подчиняться! Исполни хоть одно изъ нихъ; оно само укажетъ тебѣ еще десять другихъ, которыя должны и могли бы исполняться. "А моя будущая судьба?" Ахъ, вотъ какъ, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба кажется мнѣ, - въ то время, какъ это для тебя составляетъ главный вопросъ, - весьма загадочной! Я не думаю, чтобы она могла быть хороша. Развѣ не училъ насъ норвежецъ Одинъ,- съ незапамятныхъ временъ, еще на разсвѣтѣ вѣковъ,- хотя онъ былъ лишь бѣднымъ язычникомъ,- тому, что для труса не можетъ быть и не бываетъ счастливой судьбы, что для него нѣтъ нигдѣ пристани, за исключеніемъ преисподней у Гелы, во мракѣ ночи. Но трусы и мальчишки тѣ, которые жаждали удовольствія и дрожатъ передъ болью. Для сего міра и для иного,- трусы составляютъ классъ людей, созданныхъ для того, чтобы быть "арестованными". Они ни на что больше не годны и не могутъ ожидать другой участи. Тутъ былъ большій, нежели Одинъ. Большій, нежели Одинъ училъ насъ,- не большей трусости, надѣюсь. Братъ, ты долженъ молить о душѣ; ты долженъ бороться энергично,- какъ на жизнь и на смерть,- за то, чтобы снова вернуть себѣ душу! Знай, что "религія" не пилюля снаружи, а новое пробужденіе твоего собственнаго "я" извнутри - и прежде всего оставь меня въ покоѣ съ твоими "религіями" здѣсь или гдѣ-бы то ни было въ другомъ мѣстѣ.

Thou needest no 'New Religion'; nor art thou like to get any. Thou hast already more 'religion' than thou makest use of. This day, thou knowest ten commanded duties, seest in thy mind ten things which should be done, for one that thou doest! Do one of them; this of itself will skew thee ten others which can and shall be done. "But my future fate?" Yes, thy future fate, indeed? Thy future fate, while thou makest it the chief question, seems to me - extremely questionable! I do not think it can be good. Norse Odin, immemorial centuries ago, did not he, though a poor Heathen, in the dawn of Time, teach us that, for the Dastard there was and could be no good fate; no harbour anywhere, save down with Hela, in the pool of Night! Dastards, Knaves, are they that lust for Pleasure, that tremble at Pain. For this world and for the next, Dastards are a class of creatures made to be 'arrested'; they are good for nothing else, can look for nothing else. A greater than Odin has been here. A greater than Odin has taught us - not a greater Dastardism, I hope! My brother, thou must pray for a soul; struggle, as with life-and-death energy, to get back thy soul! Know that 'religion' is no Morrison's Pill from without, but a reawakening of thy own Self from within: - and, above all, leave me alone of thy 'religions' and 'new religions' here and elsewhere! [Carlyle T. Past and Present.]

XVIII. Очень правильную теорію проповѣдуетъ намъ мудрецъ, а именно: "сомнѣнія какого бы то ни было рода нельзя удалить иначе, какъ поступкомъ". На этомъ основаніи, совѣтую человѣку,- который съ трудомъ пробирается въ темнотѣ или при плохомъ освѣщеніи и внутренно молится о скорѣйшемъ наступленіи дня,- строго придерживаться другаго, неоцѣнимо дорогаго для меня правила: "Исполняй долгъ, который тебѣ ближе всего", о которомъ ты знаешь, что это обязанность. Вторая покажется тебѣ тогда уже гораздо яснѣе.

Most true is it, as a wise man teaches us, that 'Doubt of any sort cannot be removed except by Action'. On which ground, too, let him who gropes painfully in darkness or uncertain light, and prays vehemently that the dawn may ripen into day, lay this other precept well to heart, which to me was of invaluable service: 'Do the Duty which lies nearest thee', which thou knowest to be a Duty! Thy second Duty will already have become clearer. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XIX. О братъ! мы должны по возможности пробудить въ себѣ душу и совѣсть, мы должны промѣнять диллетантизмъ на честныя стремленія, а свои мертвыя, каменныя сердца - на живыя сердца изъ плоти. Тогда мы познаемъ не одну только вещь, а безконечный рядъ вещей,- въ болѣе или менѣе ясной очереди,- которыя смогутъ быть сдѣланы. Исполни первую изъ нихъ,- попробуй,- и вторая покажется тебѣ яснѣе и болѣе удобоисполнимою; вторая, третья и трехтысячная сдѣлается тогда возможной для насъ.

O brother, we must if possible resuscitate some soul and conscience in us, exchange our dilettantisms for sincerities, our dead hearts of stone for living hearts of flesh. Then shall we discern, not one thing, but, in clearer or dimmer sequence, a whole endless host of things that can be done. Do the first of these; do it; the second will already have become clearer, doabler; the second, third and three-thousandth will then have begun to be possible for us. [Carlyle T. Past and Present.]

XX. Набожность по отношенію къ Богу, благородство мысли,- которая вдохновляетъ человѣческую душу и заставляетъ ее стремиться къ небу,- не могутъ быть "научены" ни самыми избранными катехизисами, ни самой усердной проповѣдью или муштровкой. Ахъ, нѣтъ! совершенно иными методами эта священная зараза можетъ переходить отъ одной души къ другой, а именно: особенно, благодаря спокойному, постоянному примѣру, спокойному выжиданію благопріятнаго настроенія и надлежащаго момента, къ которому должно присоединиться своего рода чудо, которое правильнѣе назвать "Божiимъ Милосердіемъ".

Piety to God, the nobleness that inspires a human soul to struggle Heavenward, cannot be "taught" by the most exquisite catechisms, or the most industrious preachings and drillings. No; alas, no. Only by far other methods,- chiefly by silent continual Example, silently waiting for the favorable mood and moment, and aided then by a kind of miracle, well enough named "the grace of God",- can that sacred contagion pass from soul into soul.

Но не краснорѣчивѣе и не убѣдительнѣе ли цѣлыхъ библіотекъ богословія бываетъ иногда безсознательный взглядъ отца или матери, которые обладали "набожнымъ благородствомъ мысли"?

How much beyond whole Libraries of orthodox Theology is, sometimes, the mute action, the unconscious look of a father, of a mother, who HAD in them "Devoutness, pious Nobleness"!

Дѣйствительно, надо удивляться тому количеству разнородныхъ отсталыхъ идей, которыхъ и по сейчасъ придерживаются, хотя бы въ ущербъ себѣ, бѣдный человѣческій и дѣтскій умъ. Массами стучатся они съ шумомъ къ нимъ, какъ будто бы это были вполнѣ живыя идеи.

It is indeed amazing what quantities and kinds of extinct ideas apply for belief, sometimes in a menacing manner, to the poor mind of man, and poor mind of child, in these days. They come bullying in upon him, in masses, as if they were quite living ideas... [Carlyle T. History of Friedrich II of Prussia.]

XXI. Прежде всего, невозможно достаточно быстро согнать со свѣта тотъ "усталый, возможный Деизмъ", составляющій теперь нашу обыкновенную англійскую вѣру. Какова, собственно, сущность человѣка, теоретически защищающаго съ судорожной горячностью Бога, - можетъ быть лишь неоспоримый символъ и культъ Бога? въ остальномъ же, въ мысляхъ, въ словахъ и поступкахъ, видно, что онъ живетъ, какъ будто его теорія была только вѣжливою формою рѣчи, а теоретическiй Богъ его лишь отдаленный кумиръ, съ которымъ онъ рѣшительно ничего общаго не имѣетъ.

Above all, that 'faint possible Theism', which now forms our common English creed, cannot be too soon swept out of the world. What is the nature of that individual, who with hysterical violence theoretically asserts a God, perhaps a revealed Symbol and Worship of God; and for the rest, in thought, word and conduct, meet with him where you will, is found living as if his theory were some polite figure of speech, and his theoretical God a mere distant Simulacrum, with whom he, for his part, had nothing farther to do?

Глупецъ! Богъ не есть ограниченный образъ въ извѣстномъ пространствѣ; Богъ не только тамъ, но и здѣсь, и нигдѣ, - въ твоемъ жизненномъ дыханіи, въ твоихъ помыслахъ и поступкахъ, - и умно было бы съ твоей стороны, еслибы ты это запомнилъ. Если нѣтъ Бога, какъ говорилъ глупецъ, то продолжай жить съ чувствомъ наружной порядочности и съ похвалой губъ, съ внутренней жадностью и фальшью и со всей пустой, хитро придуманной неосновательностью, которая связываетъ тебя съ Маммономъ сего міра; но повторяемъ мы, если есть Богъ, то берегись! И все же, какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случаѣ, - что ты? Атеистъ бродитъ по ложному пути и тѣмъ не менѣе, въ немъ есть доля истины. Это правда, сравнительно съ тобой, потому что ты, несчастный смертный живешь въ одной сплошной лжи и самъ представляешь собою олицетворенную ложь.

Fool! The Eternel is no Simulacrum; God is not only There, but Here or nowhere, in that life-breath of thine, in that act and thought of thine,- and thou wert wise to look to it. If there is no God, as the fool hath said in his heart, then live on with thy decencies, and lip-homages, and inward greed, and falsehood, and all the hollow cunningly-devised halfness that recommends thee to the Mammon of this world: if there is a God, we say, look to it! But in either case, what art thou? The Atheist is false; yet is there, as we see, a fraction of truth in him; he is true compared with thee; thou, unhappy mortal, livest wholly in a lie, art wholly a lie. [Carlyle T. Diderot.]

XXII. Представь себѣ человѣка, который совѣтуетъ своимъ собратьямъ вѣрить въ Бога для того, чтобы чартизмъ попалъ въ аррiергардъ и чтобы рабочіе въ Манчестерѣ могли спокойно остаться за своими станками. Трудно себѣ представить болѣе дикую идею! Другъ мой, если тебѣ когда-нибудь удастся увѣровать въ Бога, то ты убѣдишься въ томъ, что весь чартизмъ, Манчестерскія безчинства, парламентская некомпетентность, вѣтреныя министерства, самыя дикіе соціальные вопросы и сожженіе всей этой планеты, - ничто сравнительно съ этимъ.

Fancy a man, moreover, recommending his fellow men to believe in God, that so Chartism might abate, and the Manchester Operatives be got to spin peaceably! The idea is more distracted than any placard-pole seen hitherto in a public thoroughfare of men! My friend, if thou ever do come to believe in God, thou wilt find all Chartism, Manchester riot, Parliamentary incompetence, Ministries of Windbag, and the wildest Social Dissolutions, and the burning up of this entire Planet, a most small matter in comparison. [Carlyle T. Past and Present.]

XXIII. Съ человѣкомъ, который честно къ самому себѣ приступаетъ къ дѣлу и всю душу вкладываетъ какъ въ разговоръ, такъ и въ поступки,- всегда можно что-нибудь сдѣлать. Самъ Сатана былъ - по Данте - предметомъ достойнымъ похвалъ, сравнительно съ тѣми ангелами "juste milieu", которыми изобилуетъ наше время, которые не были ни мятежными, ни вѣрными, и только думали о своемъ собственномъ маленькомъ "я" - представители умѣренности и аккуратности, которые были приговорены къ ужаснымъ мученіямъ въ Дантовскомъ аду: они лишены были надежды умереть; а должны были застыть безъ смерти и безъ жизни, въ грязи,- мучимые мухами, спать безпрестанно и терпѣть,- "Бога ненавидятъ такъ же, какъ врага Божiя".

With a man that went honestly to work with himself, and said and acted, in any sense, with the whole mind of him, there is always something to be done. Satan himself, according to Dante, was a praiseworthy object, compared with those juste-milieu angels (so over-numerous in times like ours) who 'were neither faithful nor rebellious', but were for their little selves only: trimmers, moderates, plausible persons, who, in the Dantean Hell, are found doomed to this frightful penalty, that 'they have not the hope to die (non han speranza di morte)'; but sunk in torpid death-life, in mud and the plague of flies, they are to doze and dree forever,- 'hateful to God and to the Enemies of God':

'Non ragionam di lor, ma guarda e passa!' [Carlyle T. Mirabeau.]

XXIV. Собственно говоря, ничто не можетъ внушать такого презрѣнія и нѣтъ ничего болѣе достойнаго отвращенія и забвенія, чѣмъ полумошенникъ, который не правдивъ и не лжецъ, который никогда въ жизни не сказалъ правды и не совершилъ честнаго поступка; вѣдь его духъ живетъ въ сумеркахъ съ кошачьими глазами, которые не въ состояніи узнать правду и у котораго, само собой разумѣется, не хватаетъ мужества совершить или сказать полную ложь, вслѣдствіе чего вся жизнь его проходитъ въ склеиваніи правды съ неправдой, съ цѣлью создать изъ этого нѣчто правдоподобное.

... for nothing properly is wholly despicable, at once detestable and forgetable, but your half-knave, he who is neither true nor false; who never in his existence once spoke or did any true thing (for indeed his mind lives in twilight, with cat-vision, incapable of discerning truth); and yet had not the manfulness to speak or act any decided lie; but spent his whole life in plastering together the True and the False, and therefrom manufacturing the Plausible. [Carlyle T. Count Cagliostro.]

XXV. Несомнѣнно, что наступитъ день, когда снова узнаютъ, какая сила лежитъ въ чистотѣ и воздержаніи жизни, какъ божественъ стыдливый румянецъ на молодыхъ человѣческихъ щекахъ, какъ высока и цѣлебна эта обязанность, возложенная нетолько на однѣхъ женщинъ, а на всѣхъ созданій вообще. Еслибы такой день никогда не насталъ, тогда,- я полагаю, что и многое другое никогда не вернется. Великодушіе и глубокомысліе никогда не вернутся; геройская чистота, сердца и глазъ, благородная, благочестивая храбрость, окружающая насъ - и образцовый вѣкъ, какъ могутъ они когда-либо вернуться?

Surely a day is coming, when it will be known again what virtue is in purity and continence of life; how divine is the blush of young human cheeks; how high, beneficent, sternly inexorable if forgotten, is the duty laid, not on women only, but on every creature, in regard to these particulars? Well; if such a day never come again, then I perceive much else will never come. Magnanimity and depth of insight will never come; heroic purity of heart and of eye; noble pious valor, to amend us and the age of bronze and lacquer, how can they ever come? [Carlyle T. History of Friedrich II of Prussia.]

XXVI. Но во всякомъ случаѣ ясно, что не школа, пройденная въ служеніи дьяволу, а только наше рѣшеніе бросить эту службу направляетъ насъ къ правильнымъ, мужественнымъ поступкамъ. Мы становимся людьми не послѣ того, какъ мы отступили, разочарованные въ погонѣ за ложными удовольствіями, а послѣ того, какъ намъ почему-либо становится ясным, какія непреодолимыя препятствія окружали насъ въ теченіе всей жизни, какъ безразсудно ожидать удовлетворенія для нашей "смертной" души отъ подарковъ этого безконечно суетнаго міра; какъ безумно, что человѣкъ долженъ довольствоваться самимъ собою, что для страданія и терпѣнія нѣтъ иногда средства, кромѣ стремленія и поступковъ. Мужественность начинается, когда мы, какимъ бы то ни было образомъ, заключаемъ перемиріе съ необходимостью; она даже начинается когда мы, какъ это дѣлаетъ большинство,- покоряемся необходимости; но весело и полна надеждъ начинается она лишь тогда, когда примиримся съ необходимостью; тогда мы дѣйствительно торжествуемъ и чувствуемъ, что стали свободными.

Clear we are, at all events it cannot be the training one receives in this Devil's service, but only our determining to desert from it, that fits us for true manly Action. We become men, not after we have been dissipated, and disappointed in the chase of false pleasure; but after we have ascertained, in any way, what impassable barriers hem us in through this life; how mad it is to hope for contentment to our infinite soul from the gifts of this extremely finite world; that a man must be sufficient for himself; and that for suffering and enduring there is no remedy but striving and doing. Manhood begins when we have in any way made truce with Necessity; begins even when we have surrendered to Necessity, as the most part only do; but begins joyfully and hopefully only when we have reconciled ourselves to Necessity; and thus, in reality, triumphed over it, and felt that in Necessity we are free. [Carlyle T. Essay on Burns.]

Къ чему эта смертельная спѣшка заработать деньги? Я не попаду въ адъ, даже если я не заработаю денегъ. Мнѣ говорили, что есть еще другой адъ.

"Why such deadly haste to make money? I shall not go to Hell, even if I do not make money! There is another Hell, I am told!" [Carlyle T. Past and Present.]

XXVII. Читатель,- даже читатель христіанинъ, какъ ты себя называешь,- имѣешь-ли ты представленіе о раѣ и объ адѣ? Я думаю, что нѣтъ. Хотя слова эти часто у насъ на языкѣ,- они, тѣмъ не менѣе, представляютъ для большинства изъ насъ нѣчто сказочное или полусказочное, точно преходящій образъ или звукъ, имѣющій мало значенія.

Reader, even Christian Reader as thy title goes, hast thou any notion of Heaven and Hell? I rather apprehend, not. Often as the words are on our tongue, they have got a fabulous or semifabulous character for most of us, and pass on like a kind of transient similitude, like a sound signifying little.

И тѣмъ не менѣе слѣдуетъ разъ навсегда знать, что это не образъ, не мысль, не полусказка, а вѣчная, наивысшая дѣйствительность. "Никакое море изъ сициліанской или иной сѣры уже нигдѣ не горитъ въ наше время", говоришь ты. Хорошо,- а если и не горѣли!- вѣрь или не вѣрь этому, какъ хочешь, и придерживайся этого крѣпко, какъ настоящей выгоды, какъ способа подняться въ высшія стадіи, въ дальнѣйшіе горизонты и страны. Исчезло-ли все это или нѣтъ, - думай, какъ хочешь. Но ты не долженъ вѣрить, что исчезло или можетъ исчезнуть изъ человѣческой жизни "безконечное", имѣющее практическое значеніе, выражаясь строго ариѳметически! О братъ! Развѣ не было момента, когда "безконечное" страха, надежды, состраданія не обнаруживалось передъ тобой, несомнѣннымъ и безъ названія? Не явилось-ли оно тебѣ никогда какъ сіяніе сверхъестественнаго, вѣчнаго Океана, какъ голосъ старой вѣчности, звучащей гдѣ-то вдали въ самой глубинѣ твоего сердца? Никогда? Къ сожалѣнію, нѣтъ; это, значитъ, былъ не твой либерализмъ, а твой анимализмъ! "Безконечное" вѣрнѣе, нежели какая-либо другая дѣйствительность. Одни люди могутъ это отличить; только бобры, пауки и хищныя животныя изъ породы коршуновъ и лисицъ не отличаютъ этого!-

Yet it is well worth while for us to know, once and always, that they are not a similitude, nor a fable nor semi-fable; that they are an everlasting highest fact! "No Lake of Sicilian or other sulphur burns now anywhere in these ages", sayest thou? Well, and if there did not! Believe that there does not; believe it if thou wilt, nay hold by it as a real increase, a rise to higher stages, to wider horizons and empires. All this has vanished, or has not vanished; believe as thou wilt as to all this. But that an Infinite of Practical Importance, speaking with strict arithmetical exactness, an Infinite, has vanished or can vanish from the Life of any Man: this thou shalt not believe! O brother, the Infinite of Terror, of Hope, of Pity, did it not at any moment disclose itself to thee, indubitable, unnameable? Came it never, like the gleam of preternatural eternal Oceans, like the voice of old Eternities, far-sounding through thy heart of hearts? Never? Alas, it was not thy Liberalism then; it was thy Animalism! The Infinite is more sure than any other fact. But only men can discern it; mere building beavers, spinning arachnes, much more the predatory vulturous and vulpine species, do not discern it well!-

Слово "адъ" еще очень употребительно въ англійскомъ народѣ, но мнѣ трудно опредѣлить, что оно должно означать. Обыкновенно адъ обозначаетъ безконечный страхъ, вещь, которой страшно боится и передъ которою дрожитъ человѣкъ, которой онъ старается избѣжать всѣми силами своей души. Поэтому есть адъ, если какъ слѣдуетъ объ этомъ подумать, который сопровождаетъ человѣка по всѣмъ ступенямъ его исторіи и религіознаго или иного развитія, но ады людей и народовъ очень различаются другъ отъ друга.

'The word Hell', says Sauerteig, 'is still frequently in use among the English People: but I could not without difficulty ascertain what they meant by it. Hell generally signifies the Infinite Terror, the thing a man is infinitely afraid of, and shudders and shrinks from, struggling with his whole soul to escape from it. There is a Hell therefore, if you will consider, which accompanies man, in all stages of his history, and religious or other development: but the Hells of men and Peoples differ notably.

У христіанъ существуетъ безконечный страхъ передъ тѣмъ, что справедливый Судья можетъ найти его виновнымъ. У древнихъ римлянъ былъ, какъ я себѣ это представляю, страхъ не передъ Плутономъ, который ихъ, вѣроятно, очень мало смущалъ, а страхъ передъ недостойными, недобродѣтельными, или по основному значенію ихъ выраженія - трусливыми поступками. Если посмотрѣть на суть вещей, чего же современная душа безконечно боится на дѣлѣ и поистинѣ? На что смотритъ она съ полнѣйшимъ отчаяніемъ? Что составляетъ ея адъ? Не торопясь и съ удивленіемъ выговариваю я это: "Ея адъ - это страхъ передъ недостаткомъ успѣха"; боязнь, что ей не удастся пріобрѣсти денегъ, славы или иныхъ земныхъ благъ,- особенно же денегъ". Развѣ это не своеобразный адъ? Да, онъ очень своеобразенъ. Если у насъ нѣтъ "успѣха", на что мы нужны? Тогда было бы лучше, еслибы мы вовсе и не появлялись на свѣтъ Божій.

With Christians it is the infinite terror of being found guilty before the just Judge. With old Romans, I conjecture, it was the terror not of Pluto, for whom probably they cared little, but of doing unworthily, doing unvirtuously, which was their word for unmanfully. And now what is it, if you pierce through his Cants, his oft-repeated Hearsays, what he calls his Worships and so forth,- what is it that the modern English soul does, in very truth, dread infinitely, and contemplate with entire despair? What is his Hell; after all these reputable, oft-repeated Hearsays, what is it? With hesitation, with astonishment, I pronounce it to be: The terror of "Not succeeding"; of not making money, fame, or some other figure in the world,- chiefly of not making money! Is not that a somewhat singular Hell? Yes, O Sauerteig, it is very singular. If we do not 'succeed', where is the use of us? We had better never have been born.

Въ дѣйствительности же этотъ адъ принадлежитъ, конечно, Евангелію Маммонизма, который имѣетъ и соотвѣтствующій рай. Вѣдь, въ сущности, дѣйствительность представляется въ самыхъ различныхъ видахъ; на одну вещь мы, дѣйствительно, серьезно смотримъ,- а именно: на наживу денегъ. Трудящійся Маммонизмъ дѣлится съ лѣнивымъ диллетантизмомъ, который, со свойственнымъ ему аристократизмомъ, пользуется своими правами свободной охоты на свѣтѣ; слава Богу, что есть хоть Маммонизмъ или что либо иное, на что мы серьезно смотримъ. Лѣнь, - самое скверное, - только одна лѣнь живетъ безъ надежды; работай серьезно надъ чѣмъ бы то ни было, и ты постепенно привыкнешь ко всякому труду. Въ работѣ лежитъ безконечная надежда, даже если эта работа дѣлается для наживы денегъ.

- But indeed this Hell belongs naturally to the Gospel of Mammonism, which also has its corresponding Heaven. For there is one Reality among so many Phantasms; about one thing we are entirely in earnest: The making of money. Working Mammonism does divide the world with idle game-preserving Dilettantism: - thank Heaven that there is even a Mammonism, anything we are in earnest about! Idleness is worst, Idleness alone is without hope: work earnestly at anything, you will by degrees learn to work at almost all things. There is endless hope in work, were it even work at making money.

Дѣйствительно, надо сознаться, что мы въ настоящее время пришли къ необыкновенному заключенію съ нашимъ Маммоновскимъ Евангеліемъ. Мы называемъ это обществомъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ открыто признаемся въ совершеннѣйшемъ разобщеніи и изолированіи. Наша жизнь не взаимная помощь, а скорѣе,- подъ прикрытіемъ военныхъ законовъ, которые называются "свободной конкуренціей" и т.д., взаимная вражда. Мы совершенно и во всемъ забыли, что "наличный расчетъ" не составляетъ единственнаго соотношенія съ человѣческимъ существомъ, и мы твердо увѣрены въ томъ, что всѣ обязательства человѣка этимъ исчерпываются. "Мои голодающіе рабочіе?" отвѣчаетъ богатый фабрикантъ: "Развѣ я ихъ не честно нанималъ на рынкѣ? Развѣ я не уплатилъ имъ всей условленной суммы до послѣдней копейки? Что же мнѣ еще съ ними дѣлать?".

True, it must be owned, we for the present, with our Mammon-Gospel, have come to strange conclusions. We call it a Society; and go about professing openly the totalest separation, isolation. Our life is not a mutual helpfulness; but rather, cloaked under due laws-of-war, named 'fair competition' and so forth, it is a mutual hostility. We have profoundly forgotten everywhere that Cash-payment is not the sole relation of human beings; we think, nothing doubting, that it absolves and liquidates all engagements of man. "My starving workers?" answers the rich Mill-owner: "Did not I hire them fairly in the market? Did I not pay them, to the last sixpence, the sum covenanted for? What have I to do with them more?"

Правда, поклоненіе Маммону очень скучная религія. Когда Каинъ, для собственной своей пользы, убилъ Авеля, и его спросили: "Гдѣ твой братъ?" онъ также отвѣтилъ: "А развѣ я сторожъ брата моего? Развѣ я брату своему не уплатилъ жалованья - того, что онъ у меня заработалъ?".

- Verily Mammon-worship is a melancholy creed. When Cain, for his own behoof, had killed Abel, and was questioned, "Where is thy brother" he too made answer, "Am I my brother's keeper?" Did I not pay my brother his wages, the thing he had merited from me?

О, любящій роскошь богатый купецъ, сіятельный, занимающійся охотой герцогъ, развѣ нѣтъ другого средства для уничтоженія твоего брата, кромѣ грубаго способа Каина? "Хорошій человѣкъ уже обѣщаетъ кое-что своею наружностью, своимъ присутствіемъ, въ качествѣ жизненнаго спутника въ пилигримствѣ этой жизни". Бѣда ему, если онъ забудетъ всѣ такія обѣщанія, если онъ никогда не знаетъ, что онѣ даны были! Для омертвѣвшей души, которая преисполнена лишь нѣмымъ идолопоклонствомъ чувствъ, для которой адъ и недостатокъ въ деньгахъ имѣютъ одинаковое значеніе - всѣ обѣщанія и нравственныя обязанности, неисполненіе коихъ не подлежитъ судебному преслѣдованію, какъ бы не существуютъ. Можно ему приказать уплатить деньги,- но больше ничего. Во всей исторіи прошлаго я не слышалъ о такомъ обществѣ гдѣ бы то ни было на Божьемъ свѣтѣ,- которое основывалось бы на такой философіи; и, надѣюсь, въ исторіи всей будущности не найти ничего подобнаго. Не такъ создана Вселенная; она создана иначе. Человѣкъ или нація людей, думающихъ, что она такъ создана, простосердечно подвигаются дальше, шагъ за шагомъ, но мы знаемъ, конечно, куда. Въ послѣдніе два вѣка атеистическаго правленія - теперь почти двѣсти лѣтъ прошло съ благословеннаго водворенія священной особы его величества и защитника вѣры, Карла II - мы, по моему мнѣнію, въ достаточной мѣрѣ исчерпали ту прочную почву, по которой - могли еще ходить, а теперь мы стоимъ, въ страхѣ и опьянѣніи,- на краю пропасти! Дѣло въ томъ, что изъ того, что мы называемъ атеизмомъ, вытекаетъ еще такая масса другихъ "измовъ", и ошибокъ, каждаго изъ коихъ преслѣдуетъ свое собственное несчастіе! - Душа не вѣтеръ, заключенный въ капсюлю. Всемогущій Создатель не часовщикъ, который когда-то, въ доисторическія времена, сдѣлалъ часы изъ вселенной и сидитъ съ тѣхъ поръ передъ ними и слѣдитъ, что съ ними творится! Вовсе нѣтъ! Отсюда происходитъ Атеизмъ, отсюда являются, какъ мы говоримъ, многіе другіе "измы", и суммою всего является рабство, - противоположность геройству, - печальный корень всѣхъ страданій, какими бы именами они не назывались.

O sumptuous Merchant-Prince, illustrious game-preserving Duke, is there no way of 'killing' thy brother but Cain's rude way! 'A good man by the very look of him, by his very presence with us as a fellow wayfarer in this Life-pilgrimage, promises so much': woe to him if he forget all such promises, if he never know that they were given! To a deadened soul, seared with the brute Idolatry of Sense, to whom going to Hell is equivalent to not making money, all 'promises', and moral duties, that cannot be pleaded for in Courts of Requests, address themselves in vain. Money he can be ordered to pay, but nothing more. I have not heard in all Past History, and expect not to hear in all Future History, of any Society anywhere under God's Heaven supporting itself on such Philosophy. The Universe is not made so; it is made otherwise than so. The man or nation of men that thinks it is made so, marches forward nothing doubting, step after step; but marches - whither we know! In these last two centuries of Atheistic Government (near two centuries now, since the blessed restoration of his Sacred Majesty, and Defender of the Faith, Charles Second), I reckon that we have pretty well exhausted what of 'firm earth' there was for us to march on; - and are now, very ominously, shuddering, reeling, and let us hope trying to recoil, on the cliff's edge! - For out of this that we call Atheism come so many other isms and falsities, each falsity with its misery at its heels! - A SOUL is not like wind (spiritus, or breath) contained within a capsule; the ALMIGHTY MAKER is not like a Clockmaker that once, in old immemorial ages, having made his Horologe of a Universe, sits ever since and sees it go! Not at all. Hence comes Atheism; come, as we say, many other isms; and as the sum of all, comes Valetism, the reverse of Heroism; sad root of all woes whatsoever.

И дѣйствительно, точно такъ же какъ ни одинъ человѣкъ никогда не видѣлъ вышеупомянутаго вѣтра, заключеннаго въ капсюлю, и находитъ это, строго говоря, болѣе ложнымъ, нежели понятнымъ,- онъ одинаково находитъ, что всемогущій часовщикъ представляетъ собой весьма ложный предметъ, и сообразно съ этимъ, отрицаетъ его и вмѣстѣ съ нимъ еще многое другое. Къ сожалѣнію, неизвѣстно что именно и сколько другого! - Вѣдь вѣра въ Невидимое, Безымянное и Божественное, которое присутствуетъ во всемъ, что мы видимъ, дѣлаемъ и всѣхъ нашихъ страданіяхъ, составляетъ квинтэссенцію всякой вѣры, какъ бы она ни называлась, и если еще это отрицать, или, что еще хуже, признавать это только губами или въ переплетенныхъ молитвенникахъ, что же, вообще, останется во что можно будетъ вѣрить?

For indeed, as no man ever saw the above-said wind-element enclosed within its capsule, and finds it at bottom more deniable than conceivable; so too he finds, in spite of Bridgewater Bequests, your Clockmaker Almighty an entirely questionable affair, a deniable affair; - and accordingly denies it, and along with it so much else. Alas, one knows not what and how much else! For the faith in an Invisible, Unnameable, Godlike, present everywhere in all that we see and work and suffer, is the essence of all faith whatsoever; and that once denied, or still worse, asserted with lips only, and out of bound prayerbooks only, what other thing remains believable?

Одинъ изъ фактовъ, приведенныхъ докторомъ Алисономъ въ сочиненіи его о призрѣніи бѣдныхъ въ Шотландіи, произвелъ на насъ глубокое впечатлѣніе. Бѣдная ирландская вдова,- мужъ которой умеръ въ одной изъ маленькихъ улицъ Эдинбурга - лишенная всякихъ средствъ къ существованію, покинула свою квартиру съ тремя дѣтьми, для того, чтобы просить помощи въ благотворительныхъ учрежденіяхъ этого города. Ее стали направлять изъ одного учрежденія въ другое, ни въ одномъ изъ нихъ ей не пришли на помощь, пока, наконецъ, силы ея окончательно не исчезли. Она заболѣла тифомъ, умерла и заразила всю улицу,- въ которой жила,- своей болѣзнью, такъ что еще семнадцать человѣкъ отъ этого умерло. Человѣколюбивый врачъ спрашиваетъ по этому поводу, какъ будто сердце его слишкомъ переполнено для того, чтобы какъ слѣдуетъ высказаться: "Не слѣдовало ли бы помочь этой бѣдной вдовѣ, хотя бы въ виду экономіи?" Она заболѣла тифомъ и убила семнадцать человѣкъ изъ васъ! - Очень странно! Покинутая ирландская вдова обращается къ своимъ собратьямъ, какъ бы говоря: "Смотрите, я валюсь съ ногъ изъ за отсутствія помощи; вы должны помочь мнѣ! Я ваша сестра, кость отъ вашей кости, одинъ Богъ создалъ насъ; вы должны прійти ко мнѣ на помощь!" Они отвѣчали: "Нѣтъ, это невозможно; ты намъ не сестра". Но она доказываетъ свои родство: ея тифъ убиваетъ тѣхъ. Они, дѣйствительно, были ей братья, хотя и отрицали это! Нужно ли было когда-либо человѣческому существу еще глубже искать доказательства?

One of Dr. Alison's Scotch facts struck us much. [Observations on the Management of the Poor in Scotland: By William Pulteney Alison, M.D. (Edinburgh, 1840)] A poor Irish Widow, her husband having died in one of the Lanes of Edinburgh, went forth with her three children, bare of all resource, to solicit help from the Charitable Establishments of that City. At this Charitable Establishment and then at that she was refused; referred from one to the other, helped by none;- till she had exhausted them all; till her strength and heart failed her: she sank down in typhus-fever; died, and infected her Lane with fever, so that 'seventeen other persons' died of fever there in consequence. The humane Physician asks thereupon, as with a heart too full for speaking, Would it not have been economy to help this poor Widow? She took typhus-fever, and killed seventeen of you!- Very curious. The forlorn Irish Widow applies to her fellow-creatures, as if saying, "Behold I am sinking, bare of help: ye must help me! I am your sister, bone of your bone; one God made us: ye must help me!" They answer, "No; impossible: thou art no sister of ours". But she proves her sisterhood; her typhus-fever kills them: they actually were her brothers, though denying it! Had man ever to go lower for a proof?

Въ этомъ случаѣ, какъ и въ другихъ, оказалось вполнѣ естественнымъ, что управленіе бѣдныхъ богатыми предоставлено уже давно теоріи спроса и предложенія, "laisser faire" и т.д. и вездѣ считается "невозможной". "Ты не сестра намъ: гдѣ была бы тѣнь доказательства этому? Вотъ наши свитки, наши замки, которые неоспоримо доказываютъ, что наши денежные ящики наши и что они тебя совершенно не касаются. Иди своей дорогой! Это невозможно!" - "Но что же намъ, собственно дѣлать?" слышу я возгласъ многихъ разсерженныхъ читателей. Ничего, друзья мои, до тѣхъ поръ, пока вы себѣ снова не завоюете души. До тѣхъ поръ все будетъ "невозможнымъ". До тѣхъ поръ я даже не могу предложить вамъ купить на двѣ копейки пороха и свинца,- какъ бы сдѣлали древніе спартанцы,- чтобы убить эту бѣдную ирландскую вдову безъ разсужденія.

For, as indeed was very natural in such case, all government of the Poor by the Rich has long ago been given over to Supply-and-demand, Laissez-faire and such like, and universally declared to be 'impossible'. "You are no sister of ours; what shadow of proof is there? Here are our parchments, our padlocks, proving indisputably our money-safes to be ours, and you to have no business with them. Depart! It is impossible!" - Nay, what wouldst thou thyself have us do? cry indignant readers. Nothing, my friends,- till you have got a soul for yourselves again. Till then all things are 'impossible'. Till then I cannot even bid you buy, as the old Spartans would have done, two-pence worth of powder and lead, and compendiously shoot to death this poor Irish Widow: even that is 'impossible' for you.

Больше ничего не остается ей, какъ умереть, заразить васъ своимъ тифомъ и доказать этимъ свое родство съ вами. Семнадцать изъ васъ, лежащихъ мертвыми, ужъ не будутъ отрицать, что она была плотью отъ вашей плоти, и можетъ быть кое-кто изъ живыхъ также приметъ это къ сердцу.

Nothing is left but that she prove her sisterhood by dying, and infecting you with typhus. Seventeen of you lying dead will not deny such proof that she was flesh of your flesh; and perhaps some of the living may lay it to heart. [Carlyle T. Past and Present.]

XXVIII. "Невозможно". Объ извѣстномъ, пернатомъ, двуногомъ животномъ говорятъ, что если вокругъ него обвести ясное кольцо мѣломъ, то оно сидитъ заключеннымъ, какъ бы окруженнымъ желѣзнымъ циркулемъ судьбы и умираетъ, хотя уже и имѣетъ въ виду наживу,- или даетъ себя откормить до смерти. Имя этого бѣднаго двуногаго существа - гусь, и когда онъ хорошо откормленъ, то изъ него дѣлаютъ паштетъ, который многими очень цѣнится.

'Impossible': of a certain two-legged animal with feathers, it is said if you draw a distinct chalk-circle round him, he sits imprisoned, as if girt with the iron ring of Fate; and will die there, though within sight of victuals,- or sit in sick misery there, and be fatted to death. The name of this poor two-legged animal is - Goose; and they make of him, when well fattened, Pate de foie gras, much prized by some! [Carlyle T. Past and Present.]

XXIX. Какіе мы дураки! Къ чему мы израниваемъ себѣ колѣни и ударяемъ себя озабоченно въ грудь и молимся день и ночь Маммону, который,- даже, если уже и согласился бы услышать насъ,- не можетъ намъ, однако, ничего дать. Если даже допустить, что глухой богъ услыхалъ бы нашу мольбу, что онъ превратилъ бы нашу мѣдь въ массивное золото и всѣхъ насъ,- голодныхъ обезьянъ богатства и важности - превратилъ бы завтра въ настоящихъ Ротшильдовъ и Говардовъ,- чтобы мы отъ этого еще имѣли? Развѣ мы и такъ не граждане этой чудной вселенной съ ея млечными путями и вѣчностями и съ ея невыразимымъ блескомъ, что мы такъ мучаемся и трудимся и рвемъ другъ друга на куски, чтобы болѣе или менѣе выиграть еще немного земли (а чаще еще лишь призракъ его), въ то время какъ самаго большого изъ этихъ владѣній не видать уже и съ луны. Какъ мы глупы, что копаемся и возимся какъ дождевые червяки въ этихъ нашихъ владѣніяхъ, даже если у насъ таковыя имѣются, и издали наблюдаемъ небесные свѣтила и радуемся имъ, знаемъ о нихъ только по непровѣреннымъ и недостовѣрнымъ легендамъ! Должны ли извѣстные фунты стерлинговъ, которые у насъ, можетъ быть, хранятся въ Англійскомъ банкѣ,- или фантомы извѣстныхъ фунтовъ, владѣніе коими мы себѣ воображаемъ, - скрыть отъ насъ сокровища, для которыхъ всѣ мы въ этомъ "Божьемъ городѣ" родились?

Fools that we are! Why should we wear our knees to horn, and sorrowfully beat our breasts, praying day and night to Mammon, who, if he would even hear us, has almost nothing to give? For, granting that the deaf brute-god were to relent for our sacrificings; to change our gilt brass into solid gold, and instead of hungry actors of rich gentility, make us all in very deed Rothschild-Howards to-morrow, what good were it? Are we not already denizens of this wondrous England, with its high Shakspeares and Hampdens; nay, of this wondrous Universe, with its Galaxies and Eternities, and unspeakable Splendours, that we should so worry and scramble, and tear one another in pieces, for some acres (nay, still oftener, for the show of some acres), more or less, of clay property, the largest of which properties, the Sutherland itself, is invisible even from the Moon? Fools that we are! To dig, and bore like ground-worms in those acres of ours, even if we have acres; and far from beholding and enjoying the heavenly Lights, not to know of them except by unheeded and unbelieved report! Shall certain pounds sterling that we may have in the Bank of England, or the ghosts of certain pounds that we would fain seem to have, hide from us the treasures we are all born to in this the 'City of God'? [Carlyle T. Jean Paul Friedrich Richter.]

XXX. Какъ многое у насъ могло бы сравниться съ окрашеннымъ гробомъ - снаружи одно великолѣпіе и крѣпость, а внутри полно ужаса отчаянія и мертвыхъ костей! Желѣзныя военныя дороги соединяютъ между собою своими огненными колесницами всѣ концы суши, набережныя и молы со своими несмѣтными флотами, подчиняютъ океанъ и дѣлаютъ его нашимъ покорнымъ носильщикомъ; работа - двигаетъ милліономъ рукъ изъ мускуловъ и желѣза, начиная съ горныхъ вершинъ и кончая глубиною шахтъ и гротами морскими неутомимо и покоряя все для службы людямъ и тѣмъ не менѣе это человѣку ничѣмъ не помогаетъ. Онъ завоевалъ эту планету, свое мѣстопребываніе и свое наслѣдство и не имѣетъ отъ этой побѣды никакой пользы. Печальная картина! На высочайшей ступени цивилизаціи девять десятыхъ человѣчества должно вести самую низкую борьбу дикаго или даже животнаго человѣка, борьбу съ голодомъ! Страны богаты, и ростъ и процвѣтаніе ихъ достигаютъ еще никогда небывалой вышины; но люди этихъ странъ бѣдны - бѣднѣе всего всѣми внѣшними и внутренними средствами къ существованію, вѣрой, знаніемъ, деньгами, хлѣбомъ.

How much among us might be likened to a whited sepulchre; outwardly all pomp and strength; but inwardly full of horror and despair and dead-men's bones! Iron highways, with their wains fire-winged, are uniting all ends of the firm Land; quays and moles, with their innumerable stately fleets, tame the Ocean into our pliant bearer of burdens; Labour's thousand arms of sinew and of metal, all-conquering everywhere, from the tops of the mountain down to the depths of the mine and the caverns of the sea, ply unweariedly for the service of man: yet man remains unserved. He has subdued this Planet, his habitation and inheritance; yet reaps no profit from the victory. Sad to look upon: in the highest stage of civilisation, nine-tenths of mankind have to struggle in the lowest battle of savage or even animal man, the battle against Famine. Countries are rich, prosperous in all manner of increase, beyond example: but the Men of those countries are poor, needier than ever of all sustenance outward and inward; of Belief, of Knowledge, of Money, of Food. [Carlyle T. Characteristics.]

XXXI. Эта успѣшная промышленность съ ея черезчуръ сочнымъ богатствомъ до сихъ поръ еще никого не обогатила. Это заколдованное богатство, которое до сихъ поръ еще никому не принадлежитъ. Мы спросили бы: "Кого изъ насъ оно обогатило?" Мы можемъ потратить тысячи тамъ, гдѣ - въ былое время тратили сотни, но мы на это не можемъ купить ничего хорошаго. Въ богатомъ и бѣдномъ мы видимъ, вмѣсто благороднаго трудолюбія и избытка, лишь лѣнивую, пустую роскошь поперемѣнно съ низкой нуждой и неспособностью. У насъ великолѣпныя рамки для жизни, но мы забыли жить въ нихъ. Это заколдованное богатство, и никто изъ насъ не могъ до сихъ поръ дотронуться до него. Если есть классъ людей, который чувствуетъ, что онъ дѣйствительно этимъ пріобрѣлъ здоровье,- то пусть онъ намъ назоветъ себя.

This successful industry of England, with its plethoric wealth, has as yet made nobody rich; it is an enchanted wealth, and belongs yet to nobody. We might ask, Which of us has it enriched? We can spend thousands where we once spent hundreds; but can purchase nothing good with them. In Poor and Rich, instead of noble thrift and plenty, there is idle luxury alternating with mean scarcity and inability. We have sumptuous garnitures for our Life, but have forgotten to live in the middle of them. It is an enchanted wealth; no man of us can yet touch it. The class of men who feel that they are truly better off by means of it, let them give us their name!

Многіе люди ѣдятъ болѣе тонкія блюда и пьютъ болѣе дорогія вина. Съ какою пользою,- объ этомъ могутъ сказать намъ они и ихъ врачи. Но въ какомъ отношеніи,- за исключеніемъ диспепсіи ихъ желудка,- улучшилось ихъ существованіе? Стали они лучше, красивѣе, сильнѣе, честнѣе? И даже "счастливѣе" ли, какъ они это называютъ? Смотрятъ ли они съ удовольствіемъ на большее количество вещей и на человѣческія лица на Божьемъ мірѣ? Смотрятъ-ли на нихъ съ удовольствіемъ больше вещей и человѣческихъ лицъ? Конечно нѣтъ. Человѣческія лица смотрятъ другъ на друга грустно и недовѣрчиво. Вещи, кромѣ тѣхъ, которыя состоятъ изъ бумаги и желѣзнаго товара, не подчиняются человѣку. На хозяинѣ лежитъ теперь такое же проклятіе, какъ и на его работникѣ.

Many men eat finer cookery, drink dearer liquors,- with what advantage they can report, and their Doctors can: but in the heart of them, if we go out of the dyspeptic stomach, what increase of blessedness is there? Are they better, beautifuller, stronger, braver? Are they even what they call 'happier'? Do they look with satisfaction on more things and human faces in this God's Earth; do more things and human faces look with satisfaction on them? Not so. Human faces gloom discordantly, disloyally on one another. Things, if it be not mere cotton and iron things, are growing disobedient to man. The Master Worker is enchanted, for the present, like his Workhouse Workman... [Carlyle T. Past and Present.]

XXXII. Слѣдуетъ обратить вниманіе еще и на нѣчто другое, что часто приходится слышать современному человѣку: что общество "существуетъ для защиты собственности". Еще прибавляютъ, что и у бѣднаго человѣка есть имущество, а именно его "работа" и тотъ рубль или тѣ три рубля, которые онъ ежедневно на ней зарабатываетъ. Довольно вѣрно, друзья мои, что "для защиты собственности", очень вѣрно: если вы только желали вполнѣ подтвердить восьмую заповѣдь, то всѣ "права человѣка" были бы обезпечены. "Ты не долженъ красть, тебя не должны обкрадывать": какое это было бы общество. Республика Платона и утопія Мора только блѣдныя изображенія его. Дай каждому человѣку точную цѣну того, что онъ сдѣлалъ и былъ; тогда никто не будетъ больше жаловаться, и страданіе будетъ удалено со свѣта. Для защиты собственности, дѣйствительно только для этого! Что же собственно твое имущество? Эти свитки, этотъ денежный кошель, который ты носишь въ карманѣ? Это-ли составляетъ твою цѣнную собственность? Несчастный братъ, ты бѣднѣйшій, несостоятельный братъ; у меня совсѣмъ нѣтъ одежды; кошелекъ мой слабъ и легокъ,- и тѣмъ не менѣе у меня совсѣмъ другое богатство. Во мнѣ есть чудное, живое дыханіе, которое вдохнулъ въ меня всемогущій Богъ. Во мнѣ есть чувства, мысли, Богомъ данная способность быть и дѣйствовать и поэтому у меня есть права, напримѣръ право на твою любовь, если я тебя люблю, на твое руководство, если я слушаюсь тебя: самыя необыкновенныя права, о которыхъ еще иногда говорятъ съ каѳедры, хотя и въ почти непонятной формѣ, которыя простираются въ безконечность, въ вѣчность! Рубль въ день, три рубля въ день, тысячу рублей въ день, - развѣ ты называешь это моею собственностью? Я мало цѣню это; ничтожно все, что я могу на это пріобрѣсти. Какъ уже было сказано, что въ этомъ заключается? Въ рваныхъ ли сапогахъ, или въ легкихъ рессорныхъ экипажахъ, запряженныхъ четверкой лошадей,- все равно человѣкъ одинаково доходитъ до конца путешествія.

Another thing, which the British reader often reads and hears in this time, is worth his meditating for a moment: That Society 'exists for the protection of property'. To which it is added, that the poor man also has property, namely, his 'labour', and the fifteen-pence or three-and-sixpence a-day he can get for that. True enough, O friends, 'for protecting property'; most true: and indeed, if you will once sufficiently enforce that Eighth Commandment, the whole 'rights of man' are well cared for; I know no better definition of the rights of man. Thou shalt not steal, thou shalt not be stolen from: what a Society were that; Plato's Republic, More's Utopia mere emblems of it! Give every man what is his, the accurate price of what he has done and been, no man shall any more complain, neither shall the earth suffer any more. For the protection of property, in very truth, and for that alone! - And now what is thy property? That parchment title-deed, that purse thou buttonest in thy breeches-pocket? Is that thy valuable property? Unhappy brother, most poor insolvent brother, I without parchment at all, with purse oftenest in the flaccid state, imponderous, which will not fling against the wind, have quite other property than that! I have the miraculous breath of Life in me, breathed into my nostrils by Almighty God. I have affections, thoughts, a god-given capability to be and do; rights, therefore, - the right for instance to thy love if I love thee, to thy guidance if I obey thee: the strangest rights, whereof in church-pulpits one still hears something, though almost unintelligible now; rights, stretching high into Immensity, far into Eternity! Fifteen-pence a-day; three-and-sixpence a-day; eight hundred pounds and odd a-day, dost thou call that my property? I value that little; little all I could purchase with that. For truly, as is said, what matters it? In torn boots, in soflt-hung carriages-and-four, a man gets always to his journey's end.

Сократъ ходилъ босикомъ или въ деревянныхъ туфляхъ, а тѣмъ не менѣе прибылъ благополучно. Его не спросили ни о туфляхъ его, ни о доходѣ, а только о его работѣ. - Собственность, братъ мой!

Socrates walked barefoot, or in wooden shoes, and yet arrived happily. They never asked him, What shoes or conveyance? never, What wages hadst thou? but simply, What work didst thou? - Property, O brother?

Даже само тѣло мое, и то принадлежитъ мнѣ лишь на время жизни. А мой тонкій кошелекъ, это "Нѣчто" и это "Ничего", карманная кража, были подчинены палачамъ и критикамъ: имъ принадлежалъ онъ, - мой онъ есть,- а теперь твой, если ты захочешь украсть его. Но душа, которую Богъ въ меня вдохнулъ: мое "я" и его силы принадлежатъ мнѣ и я не позволю ихъ украсть. Я называю ихъ моими, а не твоими; я хочу сохранить ихъ и дѣйствовать ими, насколько возможно: Богъ ихъ далъ мнѣ и чортъ ихъ у меня не отниметъ. О друзья мои! общество существуетъ для очень многихъ цѣлей, которыя не такъ легко перечесть.

'Of my very body I have but a life-rent'. As for this flaccid purse of mine, 'tis something, nothing; has been the slave of pickpockets, cutthroats, Jew-brokers, gold-dust robbers; 'twas his, 'tis mine; - 'tis thine, if thou care much to steal it. But my soul, breathed into me by God, my Me and what capability is there; that is mine, and I will resist the stealing of it. I call that mine and not thine; I will keep that, and do what work I can with it: God has given it me, the Devil shall not take it away! Alas, my friends, Society exists and has existed for a great many purposes, not so easy to specify!

Вѣрно то, что общество ни въ какомъ вѣкѣ не препятствовало человѣку стать тѣмъ, чѣмъ онъ можетъ стать. Черный, какъ смоль, негръ, можетъ стать "Toussaint l'Ouverture" [Туссенъ-Лувертюръ - первый лидеръ независимаго Гаити, свергнутъ наполеоновскимъ генераломъ Леклеркомъ. Возстанiе рабовъ на Гаити сопровождалось рѣзней бѣлыхъ.- Ф.З.], убійцей, трехпалымъ человѣкомъ, что бы ни говорила объ этомъ желтая западная Индія. Шотландскій поэтъ, "гордящійся своимъ именемъ и своею страной", можетъ ревностно обратиться къ "господамъ каледонской охоты" ["Джентльмены изъ общества Каледонской охоты" - англійское аристократическое общество, объединявшее людей, увлекающихся охотой и скачками; занималось общественной дѣятельностью. Бернсъ посвятилъ "Обществу Каледонской охоты", среди котораго у него были друзья и покровители, первое эдинбургское изданіе своихъ стихотвореній.- Ф.З.] или стать вѣсовщикомъ пивныхъ бочекъ, или же трагичнымъ, безсмертнымъ пѣвцомъ съ разбитымъ сердцемъ; смягченное эхо его мелодіи слышно въ теченіе многихъ столѣтій и звучитъ въ святомъ "Miserere", которое, во всѣ вѣка и изъ всѣхъ странъ подымалось къ небу. Ты, несомнѣнно, не помѣшаешь мнѣ стать тѣмъ, чѣмъ я могу стать. Даже по поводу того, чѣмъ я могу стать, я предъявляю къ тебѣ удивительныя требованія,- кажется неудобно теперь сводить счеты. Защита собственности? Какіе пріемы усвоило себѣ бѣдное общество, которое хочетъ еще оправдать свое существованіе въ такое время, когда только денежныя дѣла связываютъ людей? Мы, вообще, не совѣтуемъ обществу говорить о томъ, для чего оно существуетъ,- а употребить всѣ усилія на то, чтобы существовать, стараться удержаться въ жизни. Это самое лучшее, что оно можетъ сдѣлать. Оно можетъ положиться на то, что если бы оно только существовало для защиты собственности, оно тотчасъ потеряло бы способность къ этому.

Society, it is understood, does not in any age, prevent a man from being what he can be. A sooty African can become a Toussaint L'Ouverture, a murderous Three-fingered Jack, let the yellow West Indies say to it what they will. A Scottish Poet, 'proud of his name and country', can apply fervently to 'Gentlemen of the Caledonian Hunt', and become a gauger of beer-barrels, and tragical immortal broken-hearted Singer; the stifled echo of his melody audible through long centuries, one other note in 'that sacred Miserere' that rises up to Heaven, out of all times and lands. What I can be thou decidedly wilt not hinder me from being. Nay even for being what I could be, I have the strangest claims on thee, - not convenient to adjust at present! Protection of breeches-pocket property? O reader, to what shifts is poor Society reduced, struggling to give still some account of herself, in epochs when Cash Payment has become the sole nexus of man to men! On the whole, we will advise Society not to talk at all about what she exists for; but rather with her whole industry to exist, to try how she can keep existing! That is her best plan. She may depend upon it, if she ever, by cruel chance, did come to exist only for protection of breeches-pocket property, she would lose very soon the gift of protecting even that, and find her career in our lower world on the point of terminating! - [Carlyle T. Chartism.]

XXXIII. Первый плодъ богатства,- особенно для человѣка, рожденнаго въ богатствѣ - это внушить ему вѣру въ него и почти скрыть отъ него, что есть еще и другая вѣра. Такимъ образомъ, онъ воспитывается въ жалкой видимости того, что называется честью и приличіемъ.

The first fruit of riches, especially for the man born rich, is to teach him faith in them, and all but hide from him that there is any other faith: thus is lie trained up in the miserable eye-service of what is called Honour, Respectability... [Carlyle T. Goethe's Works.]

XXXIV. Я тоже знаю Маммона, англійскіе банки, кредитныя системы, возможность международнаго труда и сообщенія, и нахожу ихъ достойными сочувствія и удивленія. Маммонъ - какъ огонь - самый полезный изъ всѣхъ слугъ, но и самый ужасный изъ всѣхъ повелителей. Клиффорды [Клиффорды - англо-нормандскій родъ, извѣстный со второй половины XI вѣка.- Ф.З.], Фицадельмы [Вильямъ Фицадельмъ - нормандскій рыцарь изъ Суффолка или сѣвернаго Iоркшира, принимавшій участіе въ завоеваніи Ирландіи .- Ф.З.] и борцы рыцарства желали одержать побѣду,- это не подлежитъ сомнѣнію. Но побѣда эта,- если она не достигалась въ извѣстномъ духѣ,- не была побѣдой - и пораженіе, происшедшее въ извѣстномъ духѣ,- въ сущности было побѣдой. Я повторяю, если бы они только считали скальпы, - то они остались бы дикарями, и не могло бы никогда быть рѣчи о рыцарствѣ или о продолжительной побѣдѣ. А развѣ нельзя найти благородства мысли въ промышленныхъ борцахъ и полководцахъ? Развѣ для нихъ однихъ, среди всего человѣчества, никогда не будетъ никакого другого блаженства, кромѣ наполненныхъ кассъ? Никогда не видѣть вокругъ себя красоты, порядка, благородности, преданныхъ человѣческихъ сердецъ и не видѣть въ этомъ никакого значенія; и лучше ли видѣть въ обществѣ искалѣченность, крамолу, ненависть и отчаяніе отъ полъ-милліона гиней? Развѣ проклятіе ада и полъ-милліона металлическихъ кусочковъ могутъ замѣнить благословеніе Божіе? Развѣ нѣтъ никакой пользы въ разростаніи благодати Божіей, а только въ денежной наживѣ? Если это такъ, то я предвѣщаю, что фабрикантъ и милліонеръ должны быть готовы на то, чтобы исчезнуть; что и онъ не рожденъ для того, чтобы быть однимъ изъ властелиновъ сего міра; что и его нужно какимъ-нибудь способомъ притоптать, связать и поставить наряду съ рожденными рабами сего міра! Намъ не нужны дикари, которые не могутъ постепенно превращаться въ рыцарей, по благородству. Наша благородная планета не хочетъ ничего знать о нихъ и къ концу концовъ, не терпитъ ихъ болѣе!

I know Mammon too; Banks-of-England, Credit-Systems, worldwide possibilities of work and traffic; and applaud and admire them. Mammon is like Fire; the usefulest of all servants, if the frightfulest of all masters! The Cliffords , Fitzadelms and Chivalry Fighters 'wished to gain victory', never doubt it: but victory, unless gained in a certain spirit, was no victory; defeat, sustained in a certain spirit, was itself victory. I say again and again, had they counted the scalps alone, they had continued Chactaws [чокто - индѣйское племя, изначально проживавшее на юго-востокѣ территоріи США.- Ф.З.], and no Chivalry or lasting victory had been. And in Industrial Fighters and Captains is there no nobleness discoverable? To them, alone of men, there shall forever be no blessedness but in swollen coffers? To see beauty, order, gratitude, loyal human hearts around them, shall be of no moment; to see fuliginous deformity, mutiny, hatred and despair, with the addition of half a million guineas, shall be better? Heaven's blessedness not there; Hell's cursedness, and your half-million bits of metal, a substitute for that! Is there no profit in diffusing Heaven's blessedness, but only in gaining gold? - If so, I apprise the Mill-owner and Millionaire, that he too must prepare for vanishing; that neither is he born to be of the sovereigns of this world; that he will have to be trampled and chained down in whatever terrible ways, and brass-collared safe, among the born thralls of this world! We cannot have Canailles and Doggeries that will not make some Chivalry of themselves: our noble Planet is impatient of such; in the end, totally intolerant of such! [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVI. Неутомимое въ своемъ милосердіи небо ниспосылаетъ въ этотъ міръ еще другія души, для которыхъ, въ свою очередь, разсѣяно по всей землѣ. Христіанство, которое не можетъ существовать безъ минимума въ четыреста пятьдесятъ фунтовъ, уступитъ мѣсто лучшему, не имѣющему надобности въ этой суммѣ. Ты не хочешь присоединиться къ нашему небольшому меньшинству? Не ранѣе, какъ въ день страшнаго суда пополудни? Хорошо; тогда, по крайней мѣрѣ, присоединишься ты къ нему, ты и большинство въ массѣ!

My opinion is, that the Upper Powers have not yet determined on destroying this Lower World. A respectable, ever-increasing minority, who do strive for something higher than money, I with confidence anticipate; ever-increasing, till there be a sprinkling of them found in all quarters, as salt of the Earth' once more. The Christianity that cannot get on without a minimum of Four thousand five hundred, will give place to something better that can. Thou wilt not join our small minority, thou? Not till Doomsday in the afternoon? Well; then, at least, thou wilt join it, thou and the majority in mass!

Пріятно видѣть, какъ грубое владычество Маммона вездѣ становится шаткимъ и даетъ вѣрное обѣщаніе его смерти или его преобразованія.

But truly it is beautiful to see the brutish empire of Mammon cracking everywhere; giving sure promise of dying, or of being changed. [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVII. Конечно, было бы эгоистичнымъ разочарованіемъ ожидать, что какая бы то ни была проповѣдь съ моей стороны можетъ уничтожить Маммонизмъ, что полюбятъ меньше гинеи и больше свою бѣдную душу, сколько бы я ни проповѣдовалъ! Есть, однако, одинъ проповѣдникъ, который проповѣдуетъ съ успѣхомъ и постепенно убѣждаетъ всѣхъ людей. Имя его - судьба, божественное провидѣніе, а проповѣдь его непреклонный ходъ вещей. Опытъ, во всякомъ случаѣ, беретъ большую плату за ученіе, но и учитъ онъ лучше всѣхъ учителей.

Certainly it were a fond imagination to expect that any preaching of mine could abate Mammonism; that Bobus of Houndsditch will love his guineas less, or his poor soul more, for any preaching of mine! But there is one Preacher who does preach with effect, and gradually persuade all persons: his name is Destiny, is Divine Providence, and his Sermon the inflexible Course of Things. Experience does take dreadfully high school-wages; but he teaches like no other! [Carlyle T. Past and Present.]

XXXVIII. Человѣку работающему,- человѣку, старающемуся хотя бы и самымъ грубымъ образомъ пробиться какой-нибудь работой, ты поспѣшишь навстрѣчу съ помощью и ободреніемъ и скажешь ему: "Добро пожаловать; ты нашъ; мы будемъ о тебѣ заботиться". Лѣнтяю же, наоборотъ, если онъ даже самымъ граціознымъ образомъ будетъ лѣнтяйничать и если онъ подойдетъ къ тебѣ съ цѣлой массой свитковъ - ты не пойдешь на встрѣчу. Ты будешь спокойно сидѣть и даже не пожелаешь встать. Ты ему скажешь: "Я тебя не привѣтствую, комплицированная [сложная, отъ нѣмецкаго слова kompliziert.- Ф.З.] аномалія [въ текстѣ перевода стоитъ "анатомія", это опечатка.- Ф.З.]. Далъ бы Богъ, чтобы ты не пришелъ сюда, потому что кто изъ смертныхъ знаетъ, что съ тобой дѣлать? Твои свитки, конечно, стары, достойны почтенія и желты; мы уважаемъ свитки, старые институты и достойные уваженія обычаи и происхожденіе. Дѣйствительно, старые свитки и, однако,- разсмотрѣнные при свѣтѣ, если ты обратишь на это вниманіе, - новые сравнительно съ гранитными скалами и со всѣмъ Божьимъ міромъ! Совѣтуемъ тебѣ уложить свои свитки, уйти домой и зря не шумѣть".

To the man who works, who attempts, in never so ungracious barbarous a way, to get forward with some work, you will hasten out with furtherances, with encouragements, corrections; you will say to him: "Welcome, thou art ours; our care shall be of thee". To the idler, again, never so gracefully going idle, coming forward with never so many parchments, you will not hasten out; you will sit still, and be disinclined to rise. You will say to him: "Not welcome, O complex Anomaly; would thou hadst staid out of doors: for who of mortals knows what to do with thee? Thy parchments: yes, they are old, of venerable yellowness; and we too honour parchment, old-established settlements, and venerable use and wont. Old parchments in very truth: - yet on the whole, if thou wilt remark, they are young to the Granite Rocks, to the Groundplan of God's Universe! We advise thee to put up thy parchments; to go home to thy place, and make no needless noise whatever.

Наше сердечное желаніе - помочь тебѣ; но, пока ты представляешь собою лишь несчастную аномалію и у тебя нѣтъ ничего, кромѣ желтыхъ свитковъ, шумной, пустой суеты, ягдташа [нѣм. Jagdtasche - "охотничья сумка".- Ф.З.] и лисьихъ хвостовъ,- до тѣхъ поръ никакой богъ и ни одинъ человѣкъ не можетъ отвратить отъ тебя угрожающей опасности. Слушайся совѣтовъ, и присматривайся, не найдется ли на Божьемъ свѣтѣ для тебя другого занятія, кромѣ граціознаго лѣнтяйничанья, не лежатъ ли на тебѣ какія нибудь обязанности? Спроси, ищи серьезно и съ полу-безумной энергіей, такъ какъ отвѣтъ для тебя означаетъ: "быть или не быть". Мы обращаемъ свое вниманіе на то, что старо какъ свѣтъ и что теперь снова выступаетъ на свѣтъ самымъ серьезнымъ образомъ, а именно: "что тотъ, кто на свѣтѣ не можетъ работать, не долженъ на немъ существовать".

Our heart's wish is to save thee: yet there as thou art, hapless Anomaly, with nothing but thy yellow parchments, noisy futilities, and shotbelts and fox-brushes, who of gods or men can avert dark Fate? Be counselled, ascertain if no work exist for thee on God's Earth; if thou find no commanded-duty there but that of going gracefully idle? Ask, inquire earnestly, with a half-frantic earnestness; for the answer means Existence or Annihilation to thee. We apprise thee of the world-old fact, becoming sternly disclosed again in these days, That he who cannot work in this Universe cannot get existed in it..." [Carlyle T. Past and Present.]

XXXIX. Маммонизмъ захватилъ по крайней мѣрѣ одну часть того порученія, которое природа дала человѣку, и послѣ того, какъ онъ ее захватилъ и исполняетъ, порученія природы все болѣе и болѣе захватятъ его и приноровятъ его къ себѣ. Лѣнь, однако, совершенно не признаетъ природы. Дѣлать деньги въ сущности значитъ работать для того, чтобы сдѣлать деньги. Но что это значитъ, когда въ аристократической части Лондона лѣнтяйничаютъ?

Mammonism has seized some portion of the message of Nature to man; and seizing that, and following it, will seize and appropriate more and more of Nature's message: but Dilettantism has missed it wholly. 'Make money:' that will mean withal, 'Do work in order to make money.' But, 'Go gracefully idle in Mayfair,' what does or can that mean? [Carlyle T. Past and Present.]

XL. Кто ты, хвастающій своей праздной жизнью, выставляющій напоказъ самодовольно твои блестящіе, украшенные золотомъ экипажи, твои вышитыя подушки и комфортъ, при которомъ удобно сложить руки и спать? Оглянись, наверхъ, внизъ, обратно, впередъ или вокругъ себя, замѣтилъ ли ты гдѣ-либо, - только въ кругу люднаго свѣта празднаго героя, святого, бога или хотя бы дьявола? Ничего подобнаго. На небѣ, на землѣ, въ водѣ, подъ землею, нѣтъ тебѣ подобнаго. Ты изолированная фигура въ мірѣ; только присущая людному свѣту въ этомъ странномъ столѣтіи и даже только полу-столѣтіи! Есть на свѣтѣ чудовище: лѣнтяй. Что составляетъ его "религію"? Что природа это призракъ, гдѣ хитрость, нищенство и воровство иногда находятъ хорошее содержаніе; что Богъ - ложь и что человѣкъ и его жизнь - ложь.

And who art thou that braggest of thy life of Idleness; complacently shewest thy bright gilt equipages; sumptuous cushions; appliances for folding of the hands to mere sleep? Looking up, looking down, around, behind or before, discernest thou, if it be not in Mayfair [Мейфэръ - фешенебельный районъ лондонскаго Уэстъ-Энда, извѣстный дорогими магазинами и гостиницами.- Ф.З.] alone, any idle hero, saint, god, or even devil? Not a vestige of one. In the Heavens, in the Earth, in the Waters, under the Earth, is none like unto thee. Thou art an original figure in this Creation; a denizen in Mayfair alone, in this extraordinary Century or Half-Century alone! One monster there is in the world: the idle man. What is his 'Religion'? That Nature is a Phantasm, where cunning, beggary or thievery may sometimes find good victual. That God is a lie; and that Man and his Life are a lie. [Carlyle T. Past and Present.]

XLI. Овцы по тремъ причинамъ ходятъ вмѣстѣ: во-первыхъ, оттого, что онѣ любятъ общественность и охотно бѣгутъ вмѣстѣ; во-вторыхъ, благодаря своей трусости, потому что онѣ боятся оставаться однѣ; въ-третьихъ, потому что большинство изъ нихъ, по пословицѣ, близоруки и не умѣютъ сами выбирать дорогу. Дѣйствительно, овцы почти ничего не видятъ и не замѣтили бы въ небесномъ свѣтѣ и въ луженой жестяной посудѣ ничего иного, кромѣ невѣроятнаго блеска ослѣпленія.

Sheep go in flocks for three reasons: First, because they are of a gregarious temper, and love to be together: Secondly, because of their cowardice; they are afraid to be left alone: Thirdly, because the common run of them are dull of sight, to a proverb, and can have no choice in roads; sheep can in fact see nothing; in a celestial Luminary, and a scoured pewter Tankard, would discern only that both dazzled them, and were of unspeakable glory.

Какъ похожи на нихъ во всѣхъ этихъ отношеніяхъ принадлежащіе къ человѣческой породѣ сочлены ихъ! И люди, какъ указано выше, общественны и охотно ходятъ стадами; во-вторыхъ, и они трусливы и неохотно остаются одни; и въ-третьихъ, и прежде всего они близоруки, почти до слѣпоты.

How like their fellow-creatures of the human species! Men too, as was from the first maintained here, are gregarious; then surely faint-hearted enough, trembling to be left by themselves; above all, dull-sighted, down to the verge of utter blindness. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

XLII. Но развѣ такъ мало людей-мыслителей? Да, милый читатель, очень мало думающихъ: въ томъ-то и дѣло! Одинъ изъ тысячи имѣетъ, можетъ быть, наклонность къ мышленію; а остальные занимаются лишь пассивнымъ мечтаніемъ, повтореніемъ слышаннаго и активнымъ фразерствомъ. Глазами, которыми люди озираются вокругъ себя, только немногіе могутъ видѣть. Такимъ образомъ, свѣтъ сталъ запутанной ужасной мельницей и задача каждаго человѣка запуталась въ задачу его сосѣда и тянетъ ее съ рельсъ, а духъ слѣпоты, фальши и разрозненности, который правильно называютъ дьяволомъ, постоянно является среди насъ, и даже надѣется (еслибы не было оппозиціи, которая благодаря Богу также присутствуетъ) взять верхъ.

But so few are Thinkers? Ay, Reader, so few think; there is the rub! Not one in the thousand has the smallest turn for thinking; only for passive dreaming and hearsaying, and active babbling by rote. Of the eyes that men do glare withal so few can see. Thus is the world become such a fearful confused Treadmill; and each man's task has got entangled in his neighbour's, and pulls it awry; and the Spirit of Blindness, Falsehood and Distraction, justly named the Devil, continually maintains himself among us; and even hopes (were it not for the Opposition, which by God's grace will also maintain itself) to become supreme. [Carlyle T. Count Cagliostro.]

XLIII. Какъ мало человѣкъ самого себя знаетъ! Эзоповская муха сидѣла на колесѣ экипажа и кричала: "Какую я пыль подымаю!" Одѣтые въ пурпуръ властелины со скипетрами и роскошными регаліями часто управляются своими камердинерами, капризами своихъ женъ и дѣтей; или, въ конституціонныхъ странахъ - статьями редакторовъ газетъ. Не говори: я то или другое, я дѣлаю то или другое. Этого ты не знаешь; ты только знаешь названіе, подъ которымъ оно теперь идетъ.

On the whole, how unknown is a man to himself; or a public Body of men to itself! Aesop's fly sat on the chariot-wheel, exclaiming, What a dust I do raise! Great Governors, clad in purple with fasces and insignia, are governed by their valets, by the pouting of their women and children; or, in Constitutional countries, by the paragraphs of their Able Editors. Say not, I am this or that; I am doing this or that! For thou knowest it not, thou knowest only the name it as yet goes by. [Carlyle T. The French Revolution.]

XLIV. Неисчислимы обманы и фокусы привычки. Самый же ловкій изъ нихъ, можетъ быть, тотъ, который насъ убѣждаетъ въ томъ, что чудо перестаетъ быть чудомъ, если только повторяется. Это способъ, которымъ мы живемъ, такъ какъ человѣкъ долженъ работать такъ же, какъ и удивляться и въ этомъ отношеніи привычка служитъ ему хорошей няней, которая ведетъ его къ его же настоящей пользѣ. Но эта нѣжная, глупая няня, или скорѣе - мы фальшивые, глупые питомцы, если мы въ часы покоя и думъ продолжаемъ обманывать себя на этотъ счетъ. Смотрѣть ли мнѣ съ тупымъ хладнокровіемъ на вещь, достойную удивленія потому, что я ее видѣлъ два раза или двѣсти разъ или два милліона разъ? Ни въ природѣ, ни въ искусствѣ нѣтъ основанія, по которому это слѣдовало бы сдѣлать, если я въ дѣйствительности не рабочая машина, для которой Божій даръ мысли не что иное, какъ то, что земной даръ пара для паровой машины, - сила, при помощи которой можно ткать бумажныя издѣлія и зарабатывать деньги и стоимость денегъ.

Innumerable are the illusions and legerdemain-tricks of Custom: but of all these, perhaps the cleverest is her knack of persuading us that the Miraculous, by simple repetition, ceases to be Miraculous. True, it is by this means we live; for man must work as well as wonder: and herein is Custom so far a kind nurse, guiding him to his true benefit. But she is a fond foolish nurse, or rather we are false foolish nurslings, when, in our resting and reflecting hours, we prolong the same deception. Am I to view the Stupendous with stupid indifference, because I have seen it twice, or two hundred, or two million times? There is no reason in Nature or in Art why I should: unless, indeed, I am a mere Work-Machine, for whom the divine gift of Thought were no other than the terrestrial gift of Steam is to the Steam-engine; a power whereby cotton might be spun, and money and money's worth realized. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLV. Удивительно, какъ существа, принадлежащія къ человѣческому роду, закрываютъ глаза на самую ясную дѣйствительность и вслѣдствіе вялости, забвенія и тупоумія живутъ очень уютно среди чудесъ и страшилищъ. На дѣлѣ же человѣкъ есть и былъ всегда глупымъ и лѣнивымъ и гораздо болѣе склоненъ чувствовать и варить пищу, нежели думать и размышлять. Предубѣжденіе, которое онъ будто ненавидитъ - его абсолютный законодатель. Привычка и лѣнь водятъ его всюду за носъ. Пусть два раза повторится восходъ солнца, сотвореніе міра - и это перестанетъ быть чудомъ или замѣчательнымъ явленіемъ.

Strange enough how creatures of the human-kind shut their eyes to plainest facts; and by the mere inertia of Oblivion and Stupidity, live at ease in the midst of Wonders and Terrors. But indeed man is, and was always, a blockhead and dullard; much readier to feel and digest, than to think and consider. Prejudice, which he pretends to hate, is his absolute lawgiver; mere use-and-wont everywhere leads him by the nose; thus let but a Rising of the Sun, let but a Creation of the World happen twice, and it ceases to be marvellous, to be noteworthy, or noticeable. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLVI. Можетъ ли быть нѣчто удивительнѣе настоящаго дѣйствительнаго духа? Англичанинъ Джонсонъ всю жизнь мечталъ о томъ, чтобы таковую увидѣть, и не могъ, несмотря на то, что ходилъ въ Кокъ-Лэнъ и оттуда въ церковные склепы, гдѣ стучалъ по гробамъ. Безумный докторъ! Развѣ онъ никогда не смотрѣлъ духовнымъ окомъ, точно такъ же, какъ и тѣлеснымъ,- вокругъ себя,- на полный потокъ человѣческой жизни, которую онъ такъ любилъ? смотрѣлъ ли онъ когда-нибудь и на то, что было внутри его самого? Славный докторъ вѣдь самъ былъ духомъ, такой настоящій, дѣйствительный духъ, какого только могло желать его сердце и почти милліонъ другихъ духовъ бродило возлѣ него по улицамъ. Еще разъ повторяю: "Исключите иллюзію времени, скомкайте эти шестьдесятъ лѣтъ въ шесть минутъ - что иное былъ онъ, что иное мы сами? Не духи ли мы, сформированные въ одно тѣло, въ одно явленіе, и не исчезающіе въ воздухъ невидимыми?" Это не метафора, а обыкновенная, научная дѣйствительность. Мы происходимъ изъ ничего, принимаемъ извѣстный образъ и становимся явленіями.

Again, could anything be more miraculous than an actual authentic Ghost? The English Johnson longed, all his life, to see one; but could not, though he went to Cock Lane, and thence to the church-vaults, and tapped on coffins. Foolish Doctor! Did he never, with the mind's eye as well as with the body's, look round him into that full tide of human Life he so loved; did he never so much as look into Himself? The good Doctor was a Ghost, as actual and authentic as heart could wish; well-nigh a million of Ghosts were travelling the streets by his side. Once more I say, sweep away the illusion of Time; compress the threescore years into three minutes: what else was he, what else are we? Are we not Spirits, that are shaped into a body, into an Appearance; and that fade away again into air and Invisibility? This is no metaphor, it is a simple scientific fact: we start out of Nothingness, take figure, and are Apparitions; [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLVII. Причудливое представленіе, которое мы имѣемъ о счастiи, приблизительно слѣдующее: Благодаря извѣстнымъ оцѣнкамъ и по расчетамъ, составленнымъ по собственному масштабу, мы приходимъ къ извѣстному среднему земному жребію, о которомъ мы думаемъ, что онъ принадлежитъ намъ по праву отъ природы. Это какъ бы простая плата нашего вознагражденія, нашихъ заслугъ и не требуетъ ни благодарности, ни жалобъ. Только случайный плюсъ мы принимаемъ за счастiе,- каждый же дефицитъ - за горе. Представимъ себѣ, что мы сами станемъ производить оцѣнку своихъ заслугъ и какая масса самолюбія въ каждомъ изъ насъ. Тогда надо только удивляться, какъ часто чашка вѣсовъ наклоняется въ противоположную сторону, и иной дуракъ восклицаетъ: "Посмотри-ка какая плата; случалось ли когда-нибудь такому достойному человѣку, какъ я, видѣть что-либо подобное?" - Я говорю тебѣ, дуракъ, причина лежитъ исключительно только въ твоей пустотѣ, въ заслугахъ, которыя ты только воображаешь, что имѣешь. Представь себѣ, что ты заслуживаешь, чтобы тебя повѣсили (что, вѣрнѣе всего, правда), а ты считаешь за счастье, если тебя только разстрѣляютъ. Представь себѣ, что ты заслуживаешь быть повѣшеннымъ на заволокѣ [полотняная тесемка, которую въ старыя времена продергивали подъ кожу черезъ проколы или разрѣзы, чтобы вызвать нагноеніе и оттокъ гноя въ лѣчебныхъ цѣляхъ.- Ф.З.] и для тебя будетъ блаженствомъ умереть на коноплѣ [изъ пеньки - волоконъ стебля конопли - дѣлаютъ канаты и веревки для морскихъ судовъ.- Ф.З.]. Поэтому претензіи, какія ты предъявляешь къ счастью, должны равняться нулю: свѣтъ подъ твоими ногами. Правильно писалъ умнѣйшій въ наше время: "Жизнь начинается только отреченіемъ".

But the whim we have of Happiness is somewhat thus. By certain valuations, and averages, of our own striking, we come upon some sort of average terrestrial lot; this we fancy belongs to us by nature, and of indefeasible right. It is simple payment of our wages, of our deserts; requires neither thanks nor complaint; only such overplus as there may be do we account Happiness; any deficit again is Misery. Now consider that we have the valuation of our own deserts ourselves, and what a fund of Self-conceit there is in each of us, - do you wonder that the balance should so often dip the wrong way, and many a Blockhead cry: See there, what a payment; was ever worthy gentleman so used! - I tell thee, Blockhead, it all comes of thy Vanity; of what thou fanciest those same deserts of thine to be. Fancy that thou deservest to be hanged (as is most likely), thou wilt feel it happiness to be only shot: fancy that thou deservest to be hanged in a hair-halter, it will be a luxury to die in hemp. So true is it, what I then said, that the Fraction of Life can be increased in value not so much by increasing your Numerator as by lessening your Denominator. Nay, unless my Algebra deceive me, Unity itself divided by Zero will give Infinity. Make thy claim of wages a zero, then; thou hast the world under thy feet. Well did the Wisest of our time write: 'It is only with Renunciation (Entsagen) that Life, properly speaking, can be said to begin'. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

XLVIII. Счастье, въ которомъ ищутъ цѣль своего бытія, и вся эта очень неблагородная мелкая теорія, въ сущности говоря, если мы правильно сосчитаемъ, существуетъ на свѣтѣ еще неполныхъ двѣсти лѣтъ. Единственное счастье, о которомъ человѣкъ когда-либо много спрашивалъ, была степень счастья, позволявшая ему дѣлать свою работу. Не "я не могу ѣсть!", а "я не могу работать", было наиболѣе частою жалобой среди мудрыхъ людей. Въ сущности говоря, это-таки единственное несчастье человѣка, когда онъ не можетъ работать, когда онъ не можетъ исполнить своего назначенія, какъ человѣкъ. Смотрите, день быстро проходитъ, наша жизнь скоро проходитъ и наступаетъ ночь, въ которой никто не можетъ дѣйствовать.

'Happiness our being's end and aim' is at bottom, if we will count well, not yet two centuries old in the world. The only happiness a brave man ever troubled himself with asking much about was, happiness enough to get his work done. Not "I can't eat!" but "I can't work!" that was the burden of all wise complaining among men. It is, after all, the one unhappiness of a man. That he cannot work; that he cannot get his destiny as a man fulfilled. Behold, the day is passing swiftly over, our life is passing swiftly over; and the night cometh, wherein no man can work. [Carlyle T. Past and Present.]

XLIX. Въ человѣкѣ есть нѣчто выше любви къ счастью. Онъ можетъ обойтись безъ счастья и взамѣнъ него найти блаженство. Для того, чтобы проповѣдовать это самое высшее, развѣ ученые, мученики, поэты и священники не говорили и не страдали во всѣ вѣка и развѣ они не представляли доказательства - въ жизни и смерти, - въ "божественномъ", которое есть въ человѣкѣ, и въ томъ, что онъ только въ "божественномъ" обладаетъ силою и свободой? И это Богомъ вдохновенное ученіе тебѣ также проповѣдуется и тебя также преслѣдуютъ различные милосердные соблазны, пока ты не почувствуешь и не научишься сокрушенію! Благодари судьбу свою за то и переноси съ благодарностью остальное - оно тебѣ нужно; это Самое должно было быть уничтожено въ тебѣ. Благодаря благотворнымъ пароксизмамъ лихорадки, жизнь прекращаетъ глубоколежащую хроническую болѣзнь и торжествуетъ надъ смертью. Бушующія волны времени не поглощаютъ тебя, а подымаютъ въ лазурь вѣчности. Не люби удовольствія, а люби Бога. Вотъ вѣчное да, въ которомъ разрѣшаются всѣ противорѣчія, и каждому, кто по этому пути идетъ и дѣйствуетъ - становится хорошо.

... there is in man a HIGHER than Love of Happiness: he can do without Happiness, and instead thereof find Blessedness! Was it not to preach forth this same HIGHER that sages and martyrs, the Poet and the Priest, in all times, have spoken and suffered; bearing testimony, through life and through death, of the Godlike that is in Man, and how in the Godlike only has he Strength and Freedom? Which God-inspired Doctrine art thou also honored to be taught; O Heavens! and broken with manifold merciful Afflictions, even till thou become contrite and learn it! Oh, thank thy Destiny for these; thankfully bear what yet remain: thou hadst need of them; the Self in thee needed to be annihilated. By benignant fever-paroxysms is Life rooting out the deep-seated chronic Disease, and triumphs over Death. On the roaring billows of Time, thou art not engulfed, but borne aloft into the azure of Eternity. Love not Pleasure; love God. This is the EVERLASTING YEA, wherein all contradiction is solved: wherein whoso walks and works, it is well with him. [Carlyle T. Sartor Resartus.]

L. Всякая работа - даже пряжа бумаги - благородна; только работа благородна, повторяю и утверждаю это еще разъ. И, такимъ образомъ, всякое достоинство - трудно. Жизни покоя и удобства нѣтъ ни для человѣка, ни для бога. Жизнь всѣхъ боговъ представляется намъ возвышенною грустью - усердіемъ безконечной борьбы противъ безконечнаго труда. Наша наивысшая религія называется: "поклоненіе страданію". Для человѣческаго сына не существуетъ хорошо или даже скверно ношенной короны, которая не была бы терновымъ вѣнцомъ.

All work, even cotton-spinning, is noble; work is alone noble: be that here said and asserted once more. And in like manner too all dignity is painful; a life of ease is not for any man, nor for any god. The life of all gods figures itself to us as a Sublime Sadness - earnestness of Infinite Battle against Infinite Labour. Our highest religion is named the 'Worship of Sorrow'. For the son of man there is no noble crown, well worn, or even ill worn, but is a crown of thorns!

Вещи эти, когда-то были очень хорошо извѣстны въ сказанныхъ словахъ, или, еще лучше, въ почувствованномъ инстинктѣ, живущемъ въ каждомъ сердцѣ. Развѣ все горе, весь атеизмъ, какъ я это называю, человѣческихъ поступковъ и дѣяній настоящаго поколѣнія въ той невыразимой жизненной философіи,- не кажется претензіей быть, какъ люди это называютъ, "счастливыми". Самый жалкій бѣднякъ, который бродитъ въ образѣ человѣка, преисполненъ мыслью, что онъ, согласно всѣмъ человѣческимъ и божескимъ законамъ, имѣетъ право быть "счастливымъ". Его желанія, - желанія несчастнѣйшаго бѣдняка, должны быть исполнены. Его дни, - дни несчастнѣйшаго бѣдняка, - должны протекать въ мягкомъ теченіи наслажденія, что невозможно даже для самихъ боговъ. Фальшивые пророки проповѣдуютъ намъ: "ты долженъ быть счастливъ; ты долженъ любить пріятныя вещи и найти ихъ". И вотъ народъ кричитъ: "Отчего мы не нашли пріятныхъ вещей?"

These things, in spoken words, or still better, in felt instincts alive in every heart, were once well known. Does not the whole wretchedness, the whole Atheism as I call it, of man's ways, in these generations, shadow itself for us in that unspeakable Life-philosophy of his: The pretension to be what he calls 'happy'? Every pitifulest whipster that walks within a skin has his head filled with the notion that he is, shall be, or by all human and divine laws ought to be, 'happy'. His wishes, the pitifulest whipster's, are to be fulfilled for him; his days, the pitifulest whipster's, are to flow on in ever-gentle current of enjoyment, impossible even for the gods. The prophets preach to us, Thou shalt be happy; thou shalt love pleasant things, and find them. The people clamour, Why have we not found pleasant things? [Carlyle T. Past and Present.]

LI. Какая разница въ томъ, счастливъ ли ты или нѣтъ? Сегодня такъ скоро становится вчера. Всѣ "завтра" становятся "вчера", и тогда нѣтъ вопроса о "счастiи", а выступаетъ совсѣмъ иной вопросъ. Да, въ тебѣ остается такое священное состраданіе къ самому себѣ,- по крайней мѣрѣ,- что даже твои печали, разъ онѣ перешли во "вчера" становятся для тебя радостью. Сверхъ того, ты не знаешь, какое Божіе благословеніе и какая необходимая, цѣлебная сила лежала въ нихъ. Ты думаешь объ этомъ лишь спустя много дней, когда ты станешь умнѣе!

'Happy', my brother? First of all, what difference is it whether thou art happy or not! Today becomes Yesterday so fast, all Tomorrows become Yesterdays; and then there is no question whatever of the 'happiness', but quite another question. Nay, thou hast such a sacred pity left at least for thyself, thy very pains once gone over into Yesterday become joys to thee. Besides, thou knowest not what heavenly blessedness and indispensable sanative virtue was in them; thou shalt only know it after many days, when thou art wiser! [Carlyle T. Past and Present.]

LII. Если благородный духъ украшается въ десять разъ больше побѣдой и счастьемъ, потому что онъ попадаетъ въ одинаково лучезарную, свойственную и пристойную ему стихію, то неблагородный, благодаря этому становится въ десять разъ и въ сто разъ болѣе некрасивымъ и несчастнымъ. Всѣ пороки и слабости, которыми обладалъ человѣкъ, представляются намъ въ поднявшемся человѣкѣ, точно въ солнечномъ микроскопѣ, - увеличенными до страшнаго искаженія.

For if a noble soul is rendered tenfold beautifuller by victory and prosperity, springing now radiant as into his own due element and sunthrone; an ignoble one is rendered tenfold and hundredfold uglier, pitifuller. Whatsoever vices, whatsoever weaknesses were in the man, the parvenu will shew us them enlarged, as in the solar microscope, into frightful distortion. [Carlyle T. Past and Present.]

LIII. Да, человѣческая природа настолько превратна, что уже издавна нашли, насколько превышающее обыкновенную мѣру счастье опаснѣе, нежели меньшее,- и на сто человѣкъ, способныхъ перенести несчастiе,- едва найдется одинъ, способный перенести счастiе.

Nay, so perverse is the nature of man, it has in all times been found that an external allotment superior to the common was more dangerous than one inferior; thus for a hundred that can bear adversity, there is hardly one that can bear prosperity. [Carlyle T. Goethe's Works.]

LIV. Для духовъ, какъ Новалисъ, - земныя блага отнюдь не бываютъ сладкими и полными, и они современемъ проповѣдуютъ большую необходимость отреченія, благодаря чему только, какъ замѣтилъ мудрый человѣкъ, настоящее вступленіе въ жизнь должно считаться начатымъ. Облагораживающія вліянія несбывшихся надеждъ и любви, которая въ этомъ мірѣ всегда останется безродной,- не зависятъ также отъ достоинства и отъ любезности своихъ предметовъ, но отъ качества сердца, лелѣявшаго ихъ и умѣвшаго пріобрѣсти тихую мудрость, изъ-за такого мучительнаго разочарованія.

For spirits like Novalis, earthly fortune is in no instance so sweet and smooth, that it does not by and by teach the great doctrine of Entsagen, of 'Renunciation', by which alone, as a wise man well known to Herr Tieck has observed, 'can the real entrance on Life be properly said to begin'. Experience, the grand Schoolmaster, seems to have taught Novalis this doctrine very early, by the wreck of his first passionate wish; and herein lies the real influence of Sophie von K. on his character; an influence which, as we imagine, many other things might and would have equally exerted: for it is less the severity of the Teacher than the aptness of the Pupil that secures the lesson; nor do the purifying effects of frustrated Hope, and Affection which in this world will ever be homeless, depend on the worth or loveliness of its objects, but on that of the heart which cherished it, and can draw mild wisdom from so stern a disappointment. [Carlyle T. Novalis.]

LV. Когда человѣкъ несчастенъ, что онъ долженъ дѣлать? Долженъ ли онъ жаловаться на того или иного человѣка, на ту или иную вещь? Долженъ ли онъ наполнять міръ и улицы жалобами?

When an individual is miserable, what does it most of all behove him to do? To complain of this man or of that, of this thing or of that? To fill the world and the street with lamentation, objurgation?

Безусловно, нѣтъ; и даже наоборотъ. Всѣ моралисты совѣтуютъ ему не жаловаться на какого-либо человѣка или предметъ, а только на себя самого. Онъ долженъ узнать правду, что когда онъ несчастенъ, то безусловно раньше былъ неумнымъ. Если бы онъ слѣдовалъ вѣрно природѣ и ея законамъ, то всегда вѣрная своимъ законамъ природа, предоставила бы ему плоды, ростъ, и блаженство. Но онъ слѣдовалъ другимъ законамъ, - не законамъ природы - и природа оставляетъ его безпомощнымъ, такъ какъ терпѣніе ея уже исчерпано,- и отвѣчаетъ ему съ очень убѣдительной важностью: "нѣтъ. Не на этомъ пути, сынъ мой, а на иномъ, найдешь ты здоровье; это же, какъ ты самъ замѣчаешь, путь къ болѣзни. Оставь его!"

Not so at all; the reverse of so. All moralists advise him not to complain of any person or of any thing, but of himself only. He is to know of a truth that being miserable he has been unwise, he. Had he faithfully followed Nature and her Laws, Nature, ever true to her Laws, would have yielded fruit and increase and felicity to him: but he has followed other than Nature's Laws; and now Nature, her patience with him being ended, leaves him desolate; answers with very emphatic significance to him: No. Not by this road, my son; by another road shalt thou attain well-being: this, thou perceivest is the road to ill-being; quit this! [Carlyle T. Past and Present.]

LVI. Политическія теоріи существовали всегда и будутъ всегда существовать и во времена упадка. Пусть онѣ въ своемъ родѣ составляютъ явленія природы, которая не дѣлаетъ ничего напраснаго; да будутъ они шагами на ея пути. Нѣтъ теоріи надежнѣе того, что всѣ теоріи, какъ бы онѣ ни были серьезно и тщательно разработаны, должны быть, по своимъ свойствамъ, несовершенны, сомнительны и даже невѣрны. Ты долженъ знать, что вселенная, само собой разумѣется, безконечна. Не пробуй проглотить ея ради твоего логическаго желудка; радуйся, если ты, - тѣмъ что присланъ сюда и тѣмъ, что ты тамъ въ хаосѣ строишь столбъ, мѣшаешь ему проглотить тебя. Многозначительный успѣхъ въ томъ, что новое молодое поколѣніе замѣнило страстную вѣру въ Евангеліе по Руссо исповѣданіемъ скептицизма: "Во что я долженъ вѣрить".

Theories of Government! Such have been, and will be; in ages of decadence. Acknowledge them in their degree; as processes of Nature, who does nothing in vain; as steps in her great process. Meanwhile, what theory is so certain as this, That all theories, were they never so earnest, painfully elaborated, are, and, by the very conditions of them, must be incomplete, questionable, and even false? Thou shalt know that this Universe is, what it professes to be, an infinite one. Attempt not to swallow it, for thy logical digestion; be thankful, if skilfully planting down this and the other fixed pillar in the chaos, thou prevent its swallowing thee. That a new young generation has exchanged the Sceptic Creed, What shall I believe? for passionate Faith in this Gospel according to Jean Jacques is a further step in the business; and betokens much.

Благословенна надежда; съ самаго начала предсказывалось тысячелѣтнее царство, священное царство; но что достойно удивленія, это то, что до этой новой эры, нѣтъ царства полнаго удовольствія и большого излишка. Не вѣрьте этому обѣтованному царству лѣнтяевъ полнаго счастья, благоденствія и порока, избавленнаго отъ его уродства, друзья мои. Человѣкъ не то, что называется счастливое животное; его стремленіе къ благоденствію ненасытно. Какъ могъ бы бѣдный человѣкъ въ этой дикой вселенной, которая бросается на него, безконечная, угрожающая, - я не говорю: найти счастье, - какъ могъ бы онъ жить, имѣть твердую почву подъ ногами, если бы онъ не запасся терпѣніемъ для постояннаго труда и страданій! Сохрани Богъ, если въ его сердцѣ нѣтъ набожной вѣры, если для него не имѣетъ значенія слово "обязанность"! Что касается этихъ ожиданій, то онѣ происходятъ отъ чувствительности, годной лишь для того, чтобы быть тронутой романами и торжественными поводами и больше ни на что не нужной. Здоровое сердце, говорящее себѣ: "Какъ я здорово!" обыкновенно подвергается самымъ опаснымъ заболѣваніямъ. Развѣ сентиментальность не близнецъ лицемѣрной фразы, если не совсѣмъ одно и тоже? Развѣ лицемѣрная фраза дьявола не "materia prima", отъ которой вся фальшь, слабость и ужасъ можетъ получить образъ, но не можетъ выйти ничего существеннаго? Лицемѣрная фраза, въ сущности, двойная дестиллированная ложь, наивысшее могущество лжи.

Blessed also is Hope; and always from the beginning there was some Millennium prophesied; Millennium of Holiness; but (what is notable) never till this new Era, any Millennium of mere Ease and plentiful Supply. In such prophesied Lubberland, of Happiness, Benevolence, and Vice cured of its deformity, trust not, my friends! Man is not what one calls a happy animal; his appetite for sweet victual is so enormous. How, in this wild Universe, which storms in on him, infinite, vague-menacing, shall poor man find, say not happiness, but existence, and footing to stand on, if it be not by girding himself together for continual endeavour and endurance? Woe, if in his heart there dwelt no devout Faith; if the word Duty had lost its meaning for him! For as to this of Sentimentalism, so useful for weeping with over romances and on pathetic occasions, it otherwise verily will avail nothing; nay less. The healthy heart that said to itself, 'How healthy am I!' was already fallen into the fatalest sort of disease. Is not Sentimentalism twin-sister to Cant, if not one and the same with it? Is not Cant the materia prima of the Devil; from which all falsehoods, imbecilities, abominations body themselves; from which no true thing can come? For Cant is itself properly a double-distilled Lie; the second-power of a Lie.

Если бы цѣлый народъ предался ей? Тогда, говорю я, онъ бы, несомненно, оттуда вернулся. Жизнь не хитро придуманный обманъ или самообманъ: это великая истина, что ты живешь, что у тебя есть желанія и потребности; никакой обманъ не можетъ соотвѣтствовать имъ и удовлетворить ихъ, а только дѣйствительность. Положись на это: мы возвращаемся къ дѣйствительности, къ благословенной или проклятой, смотря по тому, насколько мы мудры.

And now if a whole Nation fall into that? In such case, I answer, infallibly they will return out of it! For life is no cunningly-devised deception or self-deception: it is a great truth that thou art alive, that thou hast desires, necessities; neither can these subsist and satisfy themselves on delusions, but on fact. To fact, depend on it, we shall come back: to such fact, blessed or cursed, as we have wisdom for. [Carlyle T. The French Revolution.]

LVII. Велико "существующее", вещь спасшаяся отъ неосновательной глубины теорій и предположеній и представляется опредѣленной, неоспоримой дѣйствительностью, которой придерживается жизнь и работа человѣка и разъ навсегда придерживается. Мы хорошо поступаемъ, если держимся за нее, пока она существуетъ и съ сожалѣніемъ покидаемъ ее, когда она подъ нами валится. Берегись слишкомъ скоро желать перемѣны! Хорошо ли ты обдумалъ, что значитъ въ нашей жизни привычка, какъ всѣ знанія и всѣ поступки чудесно витаютъ надъ безконечными пропастями неизвѣстнаго и невозможнаго, какъ все наше существо представляетъ собою безконечную пропасть, покрытую, точно тонкой земной корой, - привычкой?

Great truly is the Actual; is the Thing that has rescued itself from bottomless deeps of theory and possibility, and stands there as a definite indisputable Fact, whereby men do work and live, or once did so. Widely shall men cleave to that, while it will endure; and quit it with regret, when it gives way under them. Rash enthusiast of Change, beware! Hast thou well considered all that Habit does in this life of ours; how all Knowledge and all Practice hang wondrous over infinite abysses of the Unknown, Impracticable; and our whole being is an infinite abyss, over-arched by Habit, as by a thin Earth-rind, laboriously built together? [Carlyle T. The French Revolution.]

LVIII. Свобода? Настоящая свобода человѣка, сказалъ бы ты, состоитъ въ томъ, чтобы найти правильный путь или быть принужденнымъ найти его и идти по немъ; учиться или быть наученнымъ тому, къ какой работѣ онъ, дѣйствительно, годенъ и быть приставленнымъ къ этой работѣ потомъ, благодаря разрѣшенію, уговариванію и даже насилію. Это его настоящее блаженство, честь, "свобода" и максимумъ его благоденствія, и,- если это не свобода,- то, я лично,- больше о ней не спрашиваю. Ты не разрѣшаешь, очевидно, сумасшедшему прыгать черезъ пропасти. Ты стѣсняешь его свободу,- ты, умный,- и удерживаешь его, хотя бы то было въ сумасшедшей рубахѣ,- вдали отъ пропасти. Каждый глупый, трусливый человѣкъ только менѣе очевидно сумасшедшій, и его настоящей свободой было бы то, чтобы каждый человѣкъ, умнѣе его, видя, что онъ идетъ неправильнымъ путемъ, схватилъ бы его и заставилъ бы его идти немного вѣрнѣе. Если ты, дѣйствительно, мнѣ старшій или пастырь, если ты, дѣйствительно, умнѣе меня, - да заставитъ тебя благодѣтельный инстинктъ покорить меня, приказывать мнѣ! Если ты лучше меня знаешь, что хорошо и правильно, то умоляю тебя, во имя Бога, заставь меня это сдѣлать, даже если тебѣ придется пустить въ ходъ цѣлую массу кнутовъ и ручныя кандалы; не дай мнѣ ходить надъ пропастями! Мнѣ мало поможетъ, если всѣ газеты назовутъ меня "свободнымъ человѣкомъ", когда мое паломничество кончится въ смерти и горѣ. Пусть газеты назовутъ меня рабомъ, трусомъ, дуракомъ, или какъ имъ угодно, и моей долей пусть будетъ жизнь, а не смерть! - "свобода" требуетъ новаго опредѣленія.

Liberty? The true liberty of a man, you would say, consisted in his finding out, or being forced to find out the right path, and to walk thereon. To learn, or to be taught, what work he actually was able for; and then, by permission, persuasion, and even compulsion, to set about doing of the same! That is his true blessedness, honour, 'liberty' and maximum of wellbeing: if liberty be not that, I for one have small care about liberty. You do not allow a palpable madman to leap over precipices; you violate his liberty, you that are wise; and keep him, were it in strait-waistcoats, away from the precipices! Every stupid, every cowardly and foolish man is but a less palpable madman: his true liberty were that a wiser man, that any and every wiser man, could, by brass collars, or in whatever milder or sharper way, lay hold of him when he was going wrong, and order and compel him to go a little righter. O if thou really art my Senior, Seigneur, my Elder, Presbyter or Priest,- if thou art in very deed my Wiser, may a beneficent instinct lead and impel thee to 'conquer' me, to command me! If thou do know better than I what is good and right, I conjure thee in the name of God, force me to do it; were it by never such brass collars, whips and handcuffs, leave me not to walk over precipices! That I have been called, by all the Newspapers, a 'free man' will avail me little, if my pilgrimage have ended in death and wreck. O that the Newspapers had called me slave, coward, fool, or what it pleased their sweet voices to name me, and I had attained not death, but life! - Liberty requires new definitions. [Carlyle T. Past and Present.]

LIX. Твоя - "слава", несчастный смертный, гдѣ будетъ она и ты самъ вмѣстѣ съ ней черезъ какихъ-нибудь пятьдесятъ лѣтъ?

Thy ' Fame'! Unhappy mortal, where will it and thou both be in some fifty years?

Самого Шекспира хватило всего на двѣсти лѣтъ; Гомера (отчасти случайно) - на три тысячи и не окружаетъ ли вѣчность уже каждое "я" и каждое "ты"? Перестань, поэтому, лихорадочно высиживать свою славу, хлопать крыльями, и яростно шипѣть, какъ утка-насѣдка на своемъ послѣднемъ яйцѣ, когда человѣкъ позволяетъ себѣ подойти къ ней близко!

Shakspeare himself has lasted but two hundred; Homer (partly by accident) three thousand: and does not already an Eternity encircle every Me and every Thee? Cease, then, to sit feverishly hatching on that 'Fame' of thine; and flapping and shrieking with fierce hisses, like brood-goose on her last egg, if man shall or dare approach it!

Не ссорься со мной, не ненавидь меня, братъ мой; сдѣлай, что можешь изъ своего яйца и сохрани его. Богъ знаетъ, что я не хочу его украсть у тебя, такъ какъ я думаю, что это жировое яйцо [яйцо безъ зародыша.- Ф.З.].

Quarrel not with me, hate me not, my Brother: make what thou canst of thy egg, and welcome: God knows, I will not steal it; I believe it to be addle. [Carlyle T. Boswell's Life of Johnson.]

LX. Есть люди, которымъ боги, въ своемъ милосердіи, даютъ славу; чаще всего даютъ они ее въ гнѣвѣ, какъ проклятіе и какъ ядъ, потому что она разстраиваетъ все внутреннее здоровье человѣка и ведетъ его шумно, дикими прыжками, какъ будто его ужалилъ тарантулъ - не къ святому вѣнцу. Дѣйствительно, еслибы не вмѣшалась смерть или, что счастливѣе, если бы жизнь и публика не были бы глупыми и неожиданное несправедливое забвеніе не слѣдовало бы за этимъ неожиданнымъ, несправедливымъ блескомъ и не подавляло бы его благодѣтельнымъ, хотя и весьма болѣзненнымъ образомъ, то нельзя сказать, чѣмъ кончалъ бы иной человѣкъ, достигшій славы или, еще болѣе, бѣдная, достигшая славы женщина.

There are to whom the gods, in their bounty, give glory; but far oftener is it given in wrath, as a curse and a poison; disturbing the whole inner health and industry of the man; leading onward through dizzy staggerings and tarantula jiggings,- towards no saint's shrine. Truly, if Death did not intervene; or still more happily, if Life and the Public were not a blockhead, and sudden unreasonable oblivion were not to follow that sudden unreasonable glory, and beneficently, though most painfully, damp it down,- one sees not where many a poor glorious man, still more many a poor glorious woman, could terminate,- far short of Bedlam. [Carlyle T. Mirabeau.]

LXI. Другъ мой, всѣ разговоры и вся слава имѣютъ лишь короткую жизнь; они глупы и ложны. Одно только настоящее дѣло, которое ты добросовѣстно исполняешь, вотъ что дѣйствительно вѣчно, какъ всемогущій Основатель и самъ Создатель міра.

My friend, all speech and rumour is shortlived, foolish, untrue. Genuine WORK alone, what thou workest faithfully, that is eternal, as the Almighty Founder and World-Builder himself. [Carlyle T. Past and Present.]

LXII. Твоя "побѣда"? Бѣдный чортъ, въ чемъ состоитъ твоя побѣда? Если дѣло это несправедливое, то ты непобѣдимъ, даже еслибы горѣли костры на сѣверѣ и югѣ и звонили бы въ колокола, и редакторы газетъ писали бы передовыя статьи: справедливое дѣло было бы навсегда отстранено и уничтожено и лежало бы попраннымъ на землѣ. Побѣда? Черезъ нѣсколько лѣтъ ты умрешь и станешь мрачнымъ, - холоднымъ, окоченѣлымъ, безглазымъ, глухимъ; никакого огня отъ костровъ, никакого колокольнаго звона или газетныхъ статей, не будетъ тебѣ слышно или видно въ будущемъ. Какая же это побѣда!

Thy 'success'? Poor devil, what will thy success amount to? If the thing is unjust, thou hast not succeeded; no, not though bonfires blazed from North to South, and bells rang, and editors wrote leading-articles, and the just thing lay trampled out of sight, to all mortal eyes an abolished and annihilated thing. Success? In few years, thou wilt be dead and dark,- all cold, eyeless, deaf; no blaze of bonfires, ding-dong of bells or leading-articles visible or audible to thee again at all forever: What kind of success is that! - [Carlyle T. Past and Present.]

LXIII. Боже, "наши потомки". - "Эти бѣдные шотландскіе бонвиваны" [бонвиванъ - отъ фр. bon vivant - человѣкъ, живущій въ свое удовольствіе, кутила, весельчакъ. Переводъ ошибочный. Карлейль имѣлъ въ виду преслѣдуемыхъ во время англійской Реставраціи шотландскихъ ковенантеровъ - представителей движенія въ защиту пресвитеріанской церкви, выступавшаго за ограниченіе королевской власти. Ковенантеры противостояли роялистамъ и сотрудничали съ Кромвелемъ.- Ф.З.], говорилъ я французу, такимъ французскимъ языкомъ, какой былъ въ моемъ расторяженіи,- "они взывали къ..." - "Къ потомству", перебилъ онъ меня, чтобы прійти мнѣ на помощь. - "Ахъ, нѣтъ, тысячу разъ нѣть! Они взывали къ вѣчному Богу; но никоимъ образомъ не къ потомству! Это было совсѣмъ другое дѣло".

O Heavens, 'Posterity!' "These poor persecuted Scotch Covenanters", said I to my inquiring Frenchman, in such stinted French as stood at command, "ils s'en appelaient a" - "A la Posterite", interrupted he, helping me out. - "Ah, Monsieur, non, mille fois non! They appealed to the Eternal God; not to Posterity at all! C'etait different." [Carlyle T. Past and Present.]

Молчаніе.

I. Молчанiе и умалчиваніе! Еслибы въ наше время строили алтари,- то имъ были бы воздвигнуты алтари для всеобщаго поклоненія. Молчаніе - стихія, въ которой формируются великія вещи для того, чтобы въ готовомъ видѣ и величественно выступить на свѣтъ жизни, надъ которымъ они сразу должны господствовать.

SILENCE and SECRECY! Altars might still be raised to them (were this an altar-building time) for universal worship. Silence is the element in which great things fashion themselves together; that at length they may emerge, full-formed and majestic, into the daylight of Life, which they are thenceforth to rule.

Не только Вильгельмъ Молчаливый, но и всѣ выдающіеся люди, которыхъ я зналъ,- даже самые недипломатичные изъ нихъ и самые нестратегичные избѣгали болтать о томъ, что они творили и проектировали. Да, въ твоихъ собственныхъ обыкновенныхъ затрудненіяхъ, молчи только одинъ день, и насколько яснѣе покажутся тебѣ на слѣдующее утро твои намѣренія и обязанности - какіе остатки и какую дрянь выметаютъ эти нѣмые работники, если отстраняется назойливый шумъ! Рѣчь часто, какъ французы это опредѣляютъ, не есть искусство скрыть мысли, но окончательно останавливать и подавлять ихъ, такъ что уже нечего больше скрывать.

Not William the Silent only, but all the considerable men I have known, and the most undiplomatic and unstrategic of these, forbore to babble of what they were creating and projecting. Nay, in thy own mean perplexities, do thou thyself but hold thy tongue for one day: on the morrow, how much clearer are thy purposes and duties; what wreck and rubbish have those mute workmen within thee swept away, when intrusive noises were shut out! Speech is too often not, as the Frenchman defined it, the art of concealing Thought; but of quite stifling and suspending Thought, so that there is none to conceal.

И рѣчь велика, но это не самое большое. Какъ гласитъ швейцарская надпись:

"Разговоръ серебро, а молчаніе золото"; или, какъ я это охотнѣе опредѣлилъ бы:

"Разговоръ принадлежитъ времени, молчаніе - вѣчности".

Speech too is great, but not the greatest. As the Swiss Inscription says: Sprechen ist silbern, Schweigen ist golden (Speech is silvern, Silence is golden); or as I might rather express it: Speech is of Time, Silence is of Eternity.

Пчелы не работаютъ иначе, какъ въ темнотѣ; мысли работаютъ не иначе, какъ въ молчаніи и добродѣтель точно также дѣйствуетъ не иначе, какъ въ тайнѣ. Да не узнаетъ твоя правая рука того, что дѣлаетъ лѣвая! Даже собственному своему сердцу ты не долженъ выболтать тѣхъ тайнъ, которыя извѣстны всѣмъ.

"Bees will not work except in darkness; Thought will not work except in Silence: neither will Virtue work except in Secrecy. Let not thy left hand know what thy right hand doeth! Neither shalt thou prate even to thy own heart of 'those secrets known to all'.

Развѣ стыдливость не почва для всѣхъ добродѣтелей, для всѣхъ хорошихъ нравовъ и для всей нравственности. Какъ и другія растенія, добродѣтель не растетъ тамъ, гдѣ корень ея не спрятанъ отъ солнца. Пусть свѣтитъ на него солнце, или ты самъ на него посмотри тайкомъ, и корень завянетъ и никакой цвѣтокъ не обрадуетъ тебя.

Is not Shame (Schaam) the soil of all Virtue, of all good manners and good morals? Like other plants, Virtue will not grow unless its root be hidden, buried from the eye of the sun. Let the sun shine on it, nay do but look at it privily thyself, the root withers, and no flower will glad thee.

О, друзья мои, если мы станемъ разглядывать прекрасные цвѣты, украшающіе бесѣдку супружеской жизни и окружающіе человѣческую жизнь ароматами и небесными красками,- какая рука не поразитъ позорнаго грабителя, вырывающаго ихъ съ корнями и показывающаго съ противной радостью навозъ, на которомъ они произрастаютъ!

O my Friends, when we view the fair clustering flowers that overwreathe, for example, the Marriage-bower, and encircle man's life with the fragrance and hues of Heaven, what hand will not smite the foul plunderer that grubs them up by the roots, and, with grinning, grunting satisfaction, shows us the dung they flourish in! [Carlyle T. Sartor Resartus.]

II. Такъ глубоко въ нашемъ существованіи значеніе тайны. Справедливо поэтому древніе считали молчаніе божественнымъ, такъ какъ это основа всякаго божества, безконечности или трансцендентальной величины и одновременно источникъ и океанъ, въ которыхъ всѣ они начинаются и кончаются.

So deep, in this existence of ours, is the significance of Mystery. Well might the Ancients make Silence a god; for it is the element of all godhood, infinitude, or transcendental greatness; at once the source and the ocean wherein all such begins and ends.

Въ томъ же смыслѣ и пѣли поэты "Гимны ночи", какъ будто ночь благороднѣе дня, какъ будто день только маленькая, пестрая вуаль, которую мимоходомъ набросили на безконечныя колѣни ночи и искажаетъ ея чистую, прозрачную вѣчную глубину, скрывая ее отъ нашихъ взоровъ. Такъ говорили они и пѣли, какъ будто молчаніе это - рельефное ядро, и полная сумма всѣхъ гармоній, а смерть,- то, что смертные называютъ смертью,- собственно и есть начало жизни.

In the same sense too, have Poets sung 'Hymns to the Night'; as if Night were nobler than Day; as if Day were but a small motley-coloured veil spread transiently over the infinite boom of Night, and did but deform and hide from us its purely transparent, eternal deeps. So likewise have they spoken and sung as if Silence were the grand epitome and complete sum-total of all Harmony; and Death, what mortals call Death, properly the beginning of Life.

Помощью такихъ картинъ,- такъ какъ о невидимомъ можно только говорить картинами,- люди постарались выразить великую истину - истину, забытую насколько это только возможно мастерами нашего времени, но которая тѣмъ не менѣе остается вѣчно вѣрной и вѣчно важной, и которая когда-нибудь, въ видѣ новыхъ картинъ, снова запечатлится въ нашихъ сердцахъ.

Under such figures, since except in figures there is no speaking of the Invisible, have men endeavoured to express a great Truth; - a Truth, in our Times, as nearly as is perhaps possible, forgotten by the most; which nevertheless continues forever true, forever all-important, and will one day, under new figures, be again brought home to the bosoms of all. [Carlyle T. Characteristics.]

III. Всмотрись, если у тебя есть глаза или душа, въ это большое безбрежное царство непонятнаго, въ сердце его бушующихъ явленій, въ его запутанность и бѣшеный водоворотъ времени. Не лежитъ-ли тѣмъ не менѣе молчаливо и вѣчно "справедливое", "прекрасное", единственная дѣйствительность и конечное господствующее могущество цѣлаго? Это не слова, а фактъ. Извѣстный всѣмъ животнымъ фактъ силы тяготѣнія не болѣе вѣренъ, нежели эта внутренняя сущность, которая можетъ быть извѣстна всѣмъ людямъ. Знающему - это молчаливо, благоговѣйно невыразимо западетъ въ сердце. Вмѣстѣ съ Фаустомъ онъ скажетъ: "Кто смѣетъ назвать его"? большинство ритуальностей или названій, на которыя онъ теперь наталкивается, вѣроятно "названія того, что должно оставаться не названнымъ". Въ молчаніи, въ храмѣ вѣчности нужно молиться ему, если нѣтъ для него подходящаго слова. Это знаніе, вѣнецъ всего его духовнаго бытія, жизнь его жизни, пусть онъ сохранитъ и послѣ этого пусть свято живетъ. У него есть религія. Ежечасно и ежедневно, для него самого и для всего свѣта, воздается вѣрующая, невысказанная, но и не безразличная молитва: "Да будетъ воля твоя".

Look thou, if thou have eyes or soul left, into this great shoreless Incomprehensible: in the heart of its tumultuous Appearances, Embroilments, and mad Time-vortexes, is there not, silent, eternal, an All-just, an All-beautiful; sole Reality and ultimate controlling Power of the whole? This is not a figure of speech; this is a fact. The fact of Gravitation known to all animals, is not surer than this inner Fact, which may be known to all men. He who knows this, it will sink, silent, awful, unspeakable, into his heart. He will say with Faust: "Who dare name HIM?" Most rituals or 'namings' he will fall in with at present, are like to be 'namings' - which shall be nameless! In silence, in the Eternal Temple, let him worship, if there be no fit word. Such knowledge, the crown of his whole spiritual being, the life of his life, let him keep and sacredly walk by. He has a religion. Hourly and daily, for himself and for the whole world, a faithful, unspoken, but not ineffectual prayer rises, "Thy will be done". [Carlyle T. Past and Present.]

IV. Для человѣка, имѣющаго вѣрное объ этомъ представленіе, праздная болтовня именно и есть начало всей пустоты, всей неосновательности и всякаго невѣрія; благопріятная атмосфера, въ которой всевозможныя сорныя травы преобладаютъ надъ болѣе благородными фруктами человѣческой жизни, угнетаетъ и подавляетъ ихъ - одна изъ наиболѣе кричащихъ болѣзней нашего времени, противъ которой нужно всякими способами бороться. Самымъ умнымъ изъ всѣхъ умныхъ правилъ, которое простирается далеко за нашу мелкую глубину: "Береги свой языкъ, оттого что отъ него происходитъ теченіе жизни"! Въ сущности говоря, человѣкъ воплощенное слово; слово, которое онъ говоритъ, самъ человѣкъ. Глаза, вѣроятно, вставлены въ наши головы для того, чтобы мы видѣли, а не для того только, чтобы мы воображали и увѣряли правоподобнымъ образомъ, что мы видѣли. Былъ ли языкъ вставленъ въ нашъ ротъ для того, чтобы онъ правду говорилъ о томъ, что онъ видитъ и для того, чтобы онъ дѣлалъ человѣка братомъ по духу человѣка, или для того только, чтобы издавать пустые звуки и смущающую душу болтовню и препятствовать этимъ, какъ заколдованною стѣною мрака, соединенію человѣка съ человѣкомъ? Ты, владѣющій тѣмъ осмысленнымъ, созданнымъ небомъ, органомъ - языкомъ, подумай объ этомъ хорошенько. Поэтому, очень тебя прошу, не говори раньше, чѣмъ мысль твоя молчаливо не созрѣетъ, раньше чѣмъ ты не издалъ другого безумнаго или дѣлающаго безумнымъ - звука; пусть отдыхаетъ твой языкъ, пока не явится разумная мысль и не приведетъ его въ движеніе. Обдумай значеніе молчанія; оно безгранично, никогда не исчерпается обдумываніемъ и невыразимо выигрышно для тебя! Прекрати ту хаотическую болтовню, изъ-за которой собственная твоя душа подвергается неясному, самоубійственному искаженію и оглушительности; въ молчаніи - твоя сила. "Слова - серебро, молчаніе - золото; рѣчь человѣчна, молчаніе божественно". Глупецъ! думаешь-ли ты, что оттого, что нѣтъ никого подъ рукой, чтобы записывать твою болтовню, она умираетъ и становится безвредной? Ничто не умираетъ, ничто не можетъ умереть. Праздное слово, сказанное тобой - это брошенное во-время, сѣмя,- которое всегда растетъ!

To him that will well consider it, idle speaking is precisely the beginning of all Hollowness, Halfness, Infidelity (want of Faithfulness); the genial atmosphere in which rank weeds of every kind attain the mastery over noble fruits in man's life, and utterly choke them out: one of the most crying maladies of these days, and to be testified against, and in all ways to the uttermost withstood. Wise, of a wisdom far beyond our shallow depth, was that old precept: Watch thy tongue; out of it are the issues of Life! "Man is properly an incarnated word": the word that he speaks is the man himself. Were eyes put into our head, that we might see; or only that we might fancy, and plausibly pretend, we had seen? Was the tongue suspended there, that it might tell truly what we had seen, and make man the soul's-brother of man; or only that it might utter vain sounds, jargon, soul-confusing, and so divide man, as by enchanted walls of Darkness, from union with man? Thou who wearest that cunning, heaven-made organ, a Tongue, think well of this. Speak not, I passionately entreat thee, till thy thought have silently matured itself, till thou have other than mad and mad-making noises to emit: hold thy tongue (thou hast it a-holding) till some meaning lie behind, to set it wagging. Consider the significance of Silence: it is boundless, never by meditating to be exhausted; unspeakably profitable to thee! Cease that chaotic hubbub, wherein thy own soul runs to waste, to confused suicidal dislocation and stupor: out of Silence comes thy strength. "Speech is silvern, Silence is golden; Speech is human, Silence is divine". Fool! thinkest thou that because no Boswell is there with ass-skin and black-lead to note thy jargon, it therefore dies and is harmless? Nothing dies, nothing can die. No idlest word thou speakest but is a seed cast into Time, and grows through all Eternity! [Carlyle T. Bosswell's Life of Johnson.]

V. Что меня касается, то, въ дни громкой болтовни, я уважаю еще болѣе молчаливость. Велико было молчаніе римлянъ,- да, величайшее изъ всѣхъ, потому что это не было молчаніемъ боговъ! Даже тривіальность и ограниченность, умѣющiя держаться спокойно и молчаливо, пріобрѣтаютъ сравнительно приличный видъ!

As for me, I honour, in these loud-babbling days, all the Silent rather. A grand Silence that of Romans; - nay the grandest of all, is it not that of the gods! Even Triviality, Imbecility, that can sit silent, how respectable is it in comparison! [Carlyle T. Past and Present.]

VI. Молчаніе велико: должны были бы быть и великіе молчаливые люди. Хорошо сознавать и понимать, что никакое достоинство, - извѣстное или нѣтъ - не можетъ умереть. Дѣятельность неизвѣстнаго хорошаго человѣка подобна водяной силѣ, которая течетъ спрятанной подъ землей и тайно окрашиваетъ зеленью дно, она течетъ и течетъ и соединяется съ другими жилами и жилками; наступитъ день, когда она забьетъ видимымъ, непобѣдимымъ ключемъ.

Silence too is great: there should be great silent ones too. Beautiful it is to see and understand that no worth, known or unknown, can die even in this earth. The work an unknown good man has done is like a vein of water flowing hidden underground, secretly making the ground green; it flows and flows, it joins itself with other veins and veinlets; one day, it will start forth as a visible perennial well. [Carlyle T. Varhagen Von Ense's Memoirs.]

VII. Литературный талантъ, есть ли у тебя литературный талантъ? Не вѣрь этому; не вѣрь! Природа не предназначила тебя для рѣчи и писанія, а для работы. Знай: никогда не существовало таланта для настоящей литературы,- нечего и говорить обо всемъ томъ талантѣ, который расточали и тратили на мнимую литературу,- который первоначально не былъ наклонностью къ чему-то безконечно лучшему - "молчаливому". Лучше отнесись къ литературѣ немного скептически. Гдѣ бы ты ни былъ, работай; то, что твоя рука можетъ дѣлать, дѣлай рукой человѣка, не тѣни. Да будетъ это твоимъ тайнымъ блаженствомъ, твоей большой наградой. Пусть будетъ мало твоихъ слезъ. Лучше молчи, нежели говорить въ эти злые дни, когда изъ-за сплошнаго разговора одного человѣка голосъ его становится неяснымъ другому, когда посреди всей болтовни сердцá взаимно остаются темными и нѣмыми. Прежде всего, не будь остроумнымъ: никому изъ насъ не предложено подъ страхомъ наказанія, всѣ мы обязаны быть умными и правдивыми.

Talent for Literature, thou hast such a talent? Believe it not, be slow to believe it! To speak, or to write, Nature did not peremptorily order thee; but to work she did. And know this: there never was a talent even for real Literature, not to speak of talents lost and damned in doing sham Literature, but was primarily a talent for something infinitely better of the silent kind. Of Literature, in all ways, be shy rather than otherwise, at present! There where thou art, work, work; whatsoever thy hand findeth to do, do it, - with the hand of a man, not of a phantasm; be that thy unnoticed blessedness and exceeding great reward. Thy words, let them be few, and well-ordered. Love silence rather than speech in these tragic days, when, for very speaking, the voice of man has fallen inarticulate to man; and hearts, in this loud babbling, sit dark and dumb towards one another. Witty, - above all, oh be not witty: none of us is bound to be witty, under penalties; to be wise and true we all are, under the terriblest penalties!

Молодой другъ, котораго я люблю и извѣстнымъ образомъ знаю, хотя никогда не видѣлъ и не увижу тебя,- ты можешь то,- чего мнѣ не дано, - учиться, быть чѣмъ-нибудь и дѣлать что-нибудь вмѣсто того, чтобы краснорѣчиво говорить о томъ, что было и будетъ сдѣлано. Мы, старые, останемся, чѣмъ были и не измѣнимся; вы - наша надежда. Надежда вашего отечества и свѣта заключается въ томъ, чтобы когда-нибудь снова милліоны стали бы такими, какіе теперь встрѣчаются въ единичныхъ случаяхъ. "Слава тебѣ; иди счастливой стопой". Да узнаютъ лучше нашего будущія поколѣнія молчаніе и все благородное, вѣрное и божественное и да оглянутся они на насъ съ недовѣрчивымъ удивленіемъ и состраданіемъ.

Brave young friend, dear to me, and known too in a sense, though never seen, nor to be seen by me, - you are, what I am not, in the happy case to learn to be something and to do something, instead of eloquently talking about what has been and was done and may be! The old are what they are, and will not alter; our hope is in you. England's hope, and the world's, is that there may once more be millions such, instead of units as now. Macte; i fausto pede. And may future generations, acquainted again with the silences, and once more cognizant of what is noble and faithful and divine, look back on us with pity and incredulous astonishment! [Carlyle T. Latter-Day Pamphilets.]

VIII. На поприщѣ литературы дойдутъ еще до того, чтобы платить писателямъ за то, что они не писали. Серьезно, не подходитъ ли дѣйствительно это правило ко всему писанію и тѣмъ болѣе ко всякой рѣчи и ко всякому поступку? Не то, что находится надъ землей, а то невидимое, что лежитъ подъ нею, въ видѣ корня и основного элемента, опредѣляетъ цѣнность. За всякими рѣчами, стоющими чего-нибудь, лежитъ гораздо лучшее молчаніе. Молчаніе глубоко, какъ вѣчность, рѣчь течетъ, какъ время. Не кажется ли это страннымъ? Скверно вѣку, скверно людямъ, если эта старая, какъ свѣтъ, истина стала совершенно чуждой.

There is a great discovery still to be made in Literature, that of paying literary men by the quantity they do not write. Nay, in sober truth, is not this actually the rule in all writing; and, moreover, in all conduct and acting? Not what stands aboveground, but what lies unseen under it, as the root and subterrene element it sprang from and emblemed forth, determines the value. Under all speech that is good for anything there lies a silence that is better. Silence is deep as Eternity, speech is shallow as Time. Paradoxical does it seem? Woe for the age, woe for the man, quackridden, bespeeched, bespouted, blown about like barren Sahara, to whom this world-old truth were altogether strange! [Carlyle T. Sir Walter Scott.]

IX. Тысячу лѣтъ молчаливо растетъ въ лѣсу дубъ, только на тысячномъ году, когда дровосѣкъ приходитъ съ топоромъ, раздается эхо въ тишинѣ, и дубъ даетъ знать о себѣ, когда онъ падаетъ съ оглушительнымъ шумомъ. Какъ тихо жолудь былъ посаженъ, снесенный случайнымъ вѣтромъ! Когда цвѣлъ дубъ и украшался листьями,- то это радостныя для него событія не возвѣщались радостными криками. Изрѣдка лишь слышалось слово признанія со стороны спокойнаго наблюдателя. Все это не было событіемъ, - это спокойно свершалось; не въ одинъ часъ, а въ теченіе многихъ дней; что можно было объ этомъ сказать? Этотъ часъ казался похожимъ на послѣдній, похожимъ на послѣдующій.

The oak grows silently, in the forest, a thousand years; only in the thousandth year, when the woodman arrives with his axe, is there heard an echoing through the solitudes; and the oak announces itself when, with a far-sounding crash, it falls. How silent too was the planting of the acorn; scattered from the lap of some wandering wind! Nay, when our oak flowered, or put on its leaves (its glad Events), what shout of proclamation could there be? Hardly from the most observant a word of recognition. These things befell not, they were slowly done; not in an hour, but through the flight of days: what was to be said of it? This hour seemed altogether as the last was, as the next would be.

Такъ происходитъ всюду; безумная молва не болтаетъ о томъ, что было сдѣлано, а о неудачахъ и объ опозданіяхъ; и безумная исторія (болѣе или менѣе сокращенный, письменный обзоръ молвы) знаетъ мало достойнаго изученія. Нашествіе Аттилы, крестовый походъ Вальтера неимущаго, сицилійская вечеря, тридцатилѣтняя война: одинъ только грѣхъ и бѣда; никакой работы, только препятствіе и задержка всякой работы. Земля одинаково ежегодно зеленѣла и урожай ея созрѣвалъ; рука рабочаго, умъ мыслителя не отдыхали: благодаря этому, у насъ несмотря на все, остался великолѣпный, прославленный, цвѣтущій свѣтъ. Бѣдная исторія можетъ спросить себя съ удивленіемъ: "откуда онъ происходитъ?" Мало знаетъ она о немъ, много о томъ, что задержало его и хотѣло уничтожить его. Это ея обычай и правило; благодаря ли необходимости или безумному выбору и рѣдкая фраза справедлива: "Счастливъ народъ, коего календари остаются пустыми".

It is thus everywhere that foolish Rumour babbles not of what was done, but of what was misdone or undone; and foolish History (ever, more or less, the written epitomised synopsis of Rumour) knows so little that were not as well unknown. Attila Invasions, Walter-the-Penniless Crusades, Sicilian Vespers, Thirty-Years Wars: mere sin and misery; not work, but hindrance of work! For the Earth, all this while, was yearly green and yellow with her kind harvests; the hand of the craftsman, the mind of the thinker rested not: and so, after all, and in spite of all, we have this so glorious high-domed blossoming World; concerning which, poor History may well ask, with wonder, Whence it came? She knows so little of it, knows so much of what obstructed it, what would have rendered it impossible. Such, nevertheless, by necessity or foolish choice, is her rule and practice; whereby that paradox, 'Happy the people whose annals are vacant', is not without its true side. [Carlyle T. The French Revolution.]

X. Такъ же обстоитъ со всѣми видами интеллигентности, направлена ли она на поиски за правдой или на соотвѣтствующія сообщенія ея, на поэзію, на краснорѣчіе или на глубину проницательности, которая служитъ основаніемъ для этихъ двухъ послѣднихъ. Характерный признакъ труда, - постоянно, - извѣстная доля безсознательности. "Здоровые не знаютъ о своемъ здоровьи; знаютъ о немъ лишь больные".

So stands it, in short, with all the forms of Intellect, whether as directed to the finding of truth, or to the fit imparting thereof; to Poetry, to Eloquence, to depth of Insight, which is the basis of both these; always the characteristic of right performance is a certain spontaneity, an unconsciousness; 'the healthy know not of their health, but only the sick'. [Carlyle T. Characteristics.]

XI. Мудрость, - божественный вѣстникъ, который приноситъ съ собой въ этотъ міръ каждая человѣческая душа, божественное предсказаніе новой и присущей ему способности дѣйствовать, которую новый человѣкъ получилъ, по своему существу молчалива. Ее нельзя сразу и вполнѣ прочитать словами; потому что она написана въ непонятной дѣйствительности таланта, положенія, желаній и возможности, которыми снабжены люди, она кроется въ предчувствіи, въ неизвѣстной борьбѣ, страстномъ стараніи и можетъ быть вполнѣ прочитана лишь тогда, когда исполнена ея работа.

Wisdom, the divine message which every soul of man brings into this world; the divine prophecy of what the new man has got the new and peculiar capability to do, is intrinsically of silent nature. It cannot at once, or completely at all, be read off in words; for it is written in abstruse facts, of endowment, position, desire, opportunity, granted to the man; - interprets itself in presentiments, vague struggles, passionate endeavors and is only legible in whole when his work is done.

Не благородныя движенія природы, а низкія,- вводятъ человѣка въ искушеніе, чтобы обнаружить тайну его души въ словахъ. Если у него есть тайна, слова всегда остаются недостаточными. Слова только задерживаютъ настоящее обнаруженіе поступка, мѣшаютъ ему и сдѣлаютъ его, наконецъ, невозможнымъ. Никто изъ тѣхъ, кто совершаетъ важное на свѣтѣ, не станетъ говорить объ этомъ подробно. Вильгельмъ Молчаливый лучше всего говорилъ освобожденной страной; Оливеръ Кромвелль не блисталъ краснорѣчіемъ; Гете находилъ, что когда онъ хотѣлъ писать книгу, не надо объ этомъ говорить; тогда только она будетъ удачна.

Not by the noble monitions of Nature, but by the ignoble, is a man much tempted to publish the secret of his soul in words. Words, if he have a secret, will be forever inadequate to it. Words do but disturb the real answer of fact which could be given to it; disturb, obstruct, and will in the end abolish, and render impossible, said answer. No grand Doer in this world can be a copious speaker about his doings. William the Silent spoke himself best in a country liberated; Oliver Cromwell did not shine in rhetoric; Goethe, when he had but a book in view, found that he must say nothing even of that, if it was to succeed with him. [Carlyle T. Latter-Day Pamphilets.]

XII. Человѣкъ и его работа не оцѣниваются по тому, что называется ихъ вліяніемъ на свѣтъ, по тому, благодаря чему мы можемъ судить объ ихъ вліяніи. Вліяніе? дѣйствіе? польза? Дайте намъ дѣлать нашу работу; забота объ ея плодахъ принадлежитъ другимъ. Ея собственные плоды созрѣютъ; воплотятся ли они въ тронахъ калифовъ или арабскихъ завоеваніяхъ и наполнятъ ли они собой "всѣ утреннія и вечернія газеты" и всѣ историческія сочиненія (своего рода дестиллированныя газеты), или они совсѣмъ не воплотятся, - какое это имѣетъ значеніе? Это не настоящій ея плодъ. Арабскій калифъ представлялъ собою цѣнность и значеніе лишь по тому, что онъ могъ дѣлать. Если бы великое дѣло человѣчества, человѣческая работа на Божьемъ свѣтѣ не поощрялась калифомъ, то не имѣло бы никакого значенія, сколько турецкихъ сабель ему доставалось въ видѣ добычи, сколько золотыхъ монетъ онъ вкладывалъ въ карманъ, какой шумъ и тревогу подымалъ онъ на свѣтѣ, - онъ былъ лишь шумнымъ ничтожествомъ; въ сущности, его и вовсе не было. Будемъ уважать великое царство молчанія! Неизмѣримый кладъ, котораго мы не можемъ хвастливо пересчитать и показать людямъ! Это каждому изъ насъ болѣе всего нужно въ эти громкія времена.

But, at any rate, it is not by what is called their effect on the world, by what we can judge of their effect there, that a man and his work are measured. Effect? Influence? Utility? Let a man do his work; the fruit of it is the care of Another than he. It will grow its own fruit; and whether embodied in Caliph Thrones and Arabian Conquests, so that it "fills all Morning and Evening Newspapers", and all Histories, which are a kind of distilled Newspapers; or not embodied so at all; - what matters that? That is not the real fruit of it! The Arabian Caliph, in so far only as he did something, was something. If the great Cause of Man, and Man's work in God's Earth, got no furtherance from the Arabian Caliph, then no matter how many scimetars he drew, how many gold piasters pocketed, and what uproar and blaring he made in this world,- he was but a loud-sounding inanity and futility; at bottom, he was not at all. Let us honor the great empire of Silence, once more! The boundless treasury which we do not jingle in our pockets, or count up and present before men! It is perhaps, of all things, the usefulest for each of us to do, in these loud times. [Carlyle T. On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History.]

XIII. Если обсудить дѣло по болѣе высокому масштабу, то мы замѣтимъ, что вѣка геройства не вѣка нравственной философіи. Если можно философствовать о добродѣтели, то она познала самое себя, она стала больной и становится все дряхлѣе.

Or again, on a wider scale, we can remark that ages of Heroism are not ages of Moral Philosophy; Virtue, when it can be philosophised of, has become aware of itself, is sickly and beginning to decline. [Carlyle T. Characteristics.]

XIV. Въ нашемъ внутреннемъ, какъ и въ нашемъ внѣшнемъ мірѣ намъ открыто лишь "механическое", но отнюдь не динамическое и имѣющее въ себѣ жизненную силу. Передъ мышленіемъ, мы лишь изъ наружной поверхности составляемъ опредѣленныя мысли,- подъ областью логическаго доказательства и сознательнаго выраженія мыслей лежитъ область созерцанія. Здѣсь, въ ея спокойной, таинственной глубинѣ, живетъ жизненная сила, которая есть въ насъ, и здѣсь, если нужно что-нибудь создать,- а не только изготовить и сообщить,- должна начаться работа. Приготовленіе понятно, но тривіально; созданіе велико и не можетъ быть понято. Поэтому, если спорящій или демонстраторъ, которыхъ мы можемъ считать наименѣе [въ текстѣ перевода ошибочно написано "наиболѣе".- Ф.З.] проницательными среди настоящихъ мыслителей,- знаетъ, что онъ сдѣлалъ и какъ онъ это сдѣлалъ, то, наоборотъ, художникъ, котораго мы ставимъ на самую высокую ступень, - не знаетъ этого; онъ долженъ говорить о вдохновеніи и на одномъ или другомъ діалектѣ назвать свое произведеніе подаркомъ Божества.

In our inward, as in our outward world, what is mechanical lies open to us: not what is dynamical and has vitality. Of our Thinking, we might say, it is but the mere upper surface that we shape into articulate Thoughts; - underneath the region of argument and conscious discourse, lies the region of meditation; here, in its quiet mysterious depths, dwells what vital force is in us; here, if aught is to be created, and not merely manufactured and communicated, must the work go on. Manufacture is intelligible, but trivial: Creation is great, and cannot be understood. Thus if the Debater and Demonstrator, whom we may rank as the lowest of true thinkers, knows what he has done, and how he did it, the Artist, whom we rank as the highest, knows not; must speak of Inspiration, and in one or the other dialect, call his work the gift of a divinity.

Въ общемъ же "Геній остается всегда тайной для самого себя"; мы всюду ежедневно видимъ доказательства этой старой истины.

But on the whole, 'genius is ever a secret to itself'; of this old truth we have, on all sides, daily evidence. [Carlyle T. Characteristics.]

XV. Какъ вѣрно, что всякое дѣяніе, которое дѣлаетъ человѣкъ или народъ въ сознанiи сдѣлать нѣчто великое,- не велико, а мало.

How true also, once more, is it that no man or Nation of men, conscious of doing a great thing, was ever, in that thing, doing other than a small one! [Carlyle T. The French Revolution.]

XVI. Поэтому повторяемъ еще разъ: "великое, творящее и продолжительное, всегда остается для себя тайной,- и лишь малое, неплодотворное и проходящее - иначе.

Again, and again, we say, the great, the creative and enduring is ever a secret to itself; only the small, the barren and transient is otherwise. [Carlyle T. Characteristics.]

XVII. Мы, и даже строжайшіе изъ насъ, смотримъ какъ на нѣчто естественное, что всѣ люди, сдѣлавшіе что-нибудь, имѣютъ право объявлять объ этомъ по возможности громче, и приглашать публику ихъ за это вознаградить. Каждый свой собственный трубачъ,- это принятое до дѣйствительно сильной степени правило. Рекламируй, какъ можно громче, свою шляпу. Сначала придерживайся правдивой рекламы, если это достигаетъ цѣли; если нѣтъ,- то ухватись за ложную, насколько нужно для твоей цѣли, и не настолько ложную, чтобы ей нельзя было повѣрить.

We take it for granted, the most rigorous of us, that all men who have made anything are expected and entitled to make the loudest possible proclamation of it; call on a discerning public to reward them for it. Every man his own trumpeter; that is, to a really alarming extent, the accepted rule. Make loudest possible proclamation of your Hat: true proclamation if that will do; if that will not do, then false proclamation, - to such extent of falsity as will serve your purpose; as will not seem too false to be credible! - I answer, once for all, that the fact is not so.

Ни отъ одного человѣка природа не требуетъ, чтобы онъ рекламировалъ свои дѣйствія и дѣянія и фабрикацію своихъ шляпъ,- природа даже запрещаетъ людямъ дѣлать это. Во всемъ свѣтѣ нѣтъ человѣка или шляпочника, который не чувствовалъ или не чувствовалъ бы, что онъ унижаетъ себя разговорами о своихъ предпочтеніяхъ и о своемъ превосходствѣ въ этомъ ремеслѣ. Въ глубинѣ своего сердца онъ слышитъ: "предоставь своимъ врагамъ или друзьямъ говорить объ этомъ!" Онъ чувствуетъ, что онъ уже бѣдный хвастунъ, который быстрыми шагами идетъ навстрѣчу лжи и неправдѣ. Повторяю, законы природы вѣчны и ихъ тихій голосъ, говорящій изъ глубины нашего сердца, не долженъ остаться неуслышаннымъ подъ страхомъ сильнаго наказанія. Ни одинъ человѣкъ не можетъ отдалиться отъ истины безъ вреда для самого себя; тоже самое относится и къ одному милліону или къ двадцати семи миллiонамъ людей.

Nature requires no man to make proclamation of his doings and hat-makings; Nature forbids all men to make such. There is not a man or hat-maker born into the world but feels, at first, that he is degrading himself if he speak of his excellencies and prowesses, and supremacy in his craft: his inmost heart says to him, "Leave thy friends to speak of these; if possible, thy enemies to speak of these; but at all events, thy friends!" He feels that he is already a poor braggart; fast hastening to be a falsity and speaker of the Untruth. Nature's Laws, I must repeat, are eternal: her small still voice, speaking from the inmost heart of us, shall not, under terrible penalties, be disregarded. No one man can depart from the truth without damage to himself; no one million of men; no Twenty-seven Millions of men.

Покажите мнѣ націю, которая вездѣ впала въ такое поведенiе, что каждый ожидаетъ этого и позволяетъ это себѣ и другимъ, и я укажу вамъ націю, идущую единодушно по широкой дорогѣ, ведущей къ погибели.

Shew me a Nation fallen everywhere into this course, so that each expects it, permits it to others and himself, I will shew you a Nation traveling with one assent on the broad way. [Carlyle T. Past and Present.]

XVIII. Счастливы смиренные, счастливы неизвѣстные. Написано: "ты желаешь себѣ великихъ вещей? Не желай этого". Живи, гдѣ ты есть, но живи умно, деятельно.

Blessed are the humble, are they that are not known. It is written, "Seekest thou great things, seek them not": live where thou art, only live wisely, live diligently. [Carlyle T. Varhagen Von Ense's Memoirs.]


Библiотека "Мусейонъ"

Нѣмецкій оригиналъ: Arbeiten und nicht Verzweifeln. Auszuege aus Carlyles Werken. Tr. German and ed. A.Kretschmar and M.Kuehn, Duesseldorf, 1902. Переводъ на русскiй языкъ Е.Синерукой. Тексты англійскаго оригинала, нѣмецкаго и русскаго переводовъ являются общественнымъ достоянiемъ.

Редакторскiя примѣчанiя: Ф.Занько. Какъ и весь текстъ книги ихъ можно свободно распространять и использовать для любыхъ цѣлей, въ томъ числѣ коммерческихъ.

Свѣрено по изданiю: Т.Карлейль. Этика жизни. Трудиться и не унывать! - С.Петербургъ: Изданiе "Вѣстника Знанiя" (В.В.Битнера), 1906.- 80 с.

Русскій переводъ изрѣченій ​Карлейля​ дополненъ англійскимъ оригиналомъ. Этотъ своеобразный комментарій во многихъ случаяхъ помогаетъ глубже понять мысль, разъяснить неясности, показать умолчанія и ошибки перевода.

О замеченныхъ ошибкахъ, неточностяхъ, опечаткахъ просьба сообщать по электронному адресу:
russianlutheran@gmail.com