№6 "Гражданина" 1873 г.
На этотъ разъ помѣщаю "Записки одного лица". Это не я; это совсѣмъ другое лицо. Я думаю, болѣе не надо никакого предисловія.
Семенъ Ардальоновичъ третьяго дня мнѣ какъ разъ:
- Да будешь ли ты, Иванъ Ивановичъ, когда нибудь трезвъ, скажи на милость?
Странное требованіе. Я не обижаюсь, я человѣкъ робкій; но однако-же вотъ меня и съумасшедшимъ сдѣлали. Списалъ съ меня живописецъ портретъ изъ случайности: "всетаки ты, говоритъ, литераторъ". Я дался, онъ и выставилъ. Читаю: "Ступайте смотрѣть на это болѣзненное, близкое къ помѣшательству лицо".
Оно пусть, но вѣдь, какъ же, однако, такъ прямо въ печати? Въ печати надо все благородное; идеаловъ надо, а тутъ...
Скажи, по крайней мѣрѣ, косвенно, на то тебѣ слогъ. Нѣтъ, онъ косвенно уже не хочетъ. Нынѣ юморъ и хорошій слогъ исчезаютъ и ругательства замѣсто остроты принимаются. Я не обижаюсь: не Богъ знаетъ какой литераторъ, чтобы съ ума сойти. Написалъ повѣсть - не напечатали. Написалъ фельетонъ - отказали. Этихъ фельетоновъ я много по разнымъ редакціямъ носилъ, вездѣ отказывали: соли, говорятъ, у васъ нѣтъ.
- Какой же тебѣ соли, спрашиваю съ насмѣшкою: аттической?
Даже и не понимаетъ. Перевожу больше книгопродавцамъ съ французскаго. Пишу и объявленія купцамъ: "Рѣдкость! Красненькій, дескать, чай, съ собственныхъ плантацій"... За панегирикъ его превосходительству покойному Петру Матвѣевичу большой кушъ хватилъ. "Искусство нравиться дамамъ", по заказу книгопродавца составилъ. Вотъ этакихъ книжекъ я штукъ шесть въ моей жизни пустилъ. Вольтеровы бонмо хочу собрать, да боюсь не прѣсно-ли нашимъ покажется. Какой теперь Вольтеръ; нынче дубина, а не Вольтеръ! Послѣдніе зубы другъ другу повыбили! Ну, вотъ, и вся моя литературная дѣятельность. Развѣ что безмездно письма по редакціямъ разсылаю, за моею полною подписью. Все увѣщанія и совѣты даю, критикую и путь указую. Въ одну редакцію, на прошлой недѣлѣ, сороковое письмо за два года послалъ; четыре рубля на однѣ почтовыя марки истратилъ. Характеръ у меня скверенъ, вотъ что.
Думаю, что живописецъ списалъ меня не литературы ради, а ради двухъ моихъ симметрическихъ бородавокъ на лбу: феноменъ, дескать. Идеи-то нѣтъ, такъ они теперь на феноменахъ выѣзжаютъ. Ну и какъ же у него на портретѣ удались мои бородавки,- живыя! Это они реализмомъ зовутъ.
А на счетъ помѣшательства, такъ у насъ прошлаго года многихъ въ съумасшедшіе записали. И какимъ слогомъ: "При такомъ, дескать, самобытномъ талантѣ... и вотъ что подъ самый конецъ оказалось... впрочемъ, давно уже надо было предвидѣть"... Это еще довольно хитро; такъ что съ точки чистаго искусства даже и похвалить можно. Ну, а тѣ вдругъ еще умнѣй воротились. То-то, свести-то съ ума у насъ сведутъ, а умнѣй-то еще никого не сдѣлали.
Всѣхъ умнѣй, по моему, тотъ, кто хоть разъ въ мѣсяцъ самого себя дуракомъ назоветъ, - способность нынѣ неслыханная! Прежде, по крайности, дуракъ хоть разъ въ годъ зналъ про себя, что онъ дуракъ, ну, а теперь, ни-ни. И до того замѣшали дѣла, что дурака отъ умнаго не отличишь. Это они нарочно сдѣлали.
Припоминается мнѣ испанская острота, когда французы, два съ половиною вѣка назадъ, выстроили у себя первый съумасшедшій домъ: "Они заперли всѣхъ своихъ дураковъ въ особенный домъ, чтобы увѣрить, что сами они люди умные". Оно и впрямь: тѣмъ что другаго запрешь въ съумасшедшій, своего ума не докажешь. "К. съ ума сошелъ, значитъ теперь мы умные". Нѣтъ, еще не значитъ.
Впрочемъ, чортъ... и что я съ своимъ умомъ развозился: брюзжу, брюзжу. Даже служанкѣ надоѣлъ. Вчера заходилъ пріятель: "у тебя, говоритъ, слогъ мѣняется, рубленный. Рубишь, рубишь - и вводное предложеніе, потомъ къ вводному еще вводное, потомъ въ скобкахъ еще что нибудь вставишь, а потомъ опять зарубишь, зарубишь"...
Пріятель правъ. Со мной что-то странное происходитъ. И характеръ мѣняется, и голова болитъ. Я начинаю видѣть и слышать какія-то странныя вещи. Не то чтобы голоса, а такъ какъ будто кто подлѣ: "бобокъ, бобокъ, бобокъ!"
Какой такой бобокъ? Надо развлечься.
Ходилъ развлекаться, попалъ на похороны. Дальній родственникъ. Коллежскій, однако, совѣтникъ. Вдова, пять дочерей, всѣ дѣвицы. Вѣдь это только по башмакамъ, такъ во что обойдется! Покойникъ добывалъ, ну а теперь - пенсіонишка. Подожмутъ хвосты. Меня принимали всегда нерадушно. Да и не пошелъ бы я и теперь, еслибы не экстренный такой случай. Провожалъ до кладбища въ числѣ другихъ; сторонятся отъ меня и гордятся. Вицмундиръ мой дѣйствительно плоховатъ. Лѣтъ двадцать пять, я думаю, не бывалъ на кладбищѣ; вотъ еще мѣстечко!
Во первыхъ духъ. Мертвецовъ пятнадцать наѣхало. Покровы разныхъ цѣнъ; даже было два катафалка: одному генералу и одной какой-то барынѣ. Много скорбныхъ лицъ, много и притворной скорби, а много и откровенной веселости. Причту нельзя пожаловаться: доходы. Но духъ, духъ. Не желалъ бы быть здѣшнимъ духовнымъ лицомъ.
Въ лица мертвецовъ заглядывалъ съ осторожностью, не надѣясь на мою впечатлительность. Есть выраженія мягкія, есть и непріятныя. Вообще улыбки не хороши, а у иныхъ даже очень. Не люблю; снятся.
За обѣдней вышелъ изъ церкви на воздухъ: день былъ сѣроватъ, но сухъ. Тоже и холодно; ну, да вѣдь и октябрь же. Походилъ по могилкамъ. Разные разряды. Третій разрядъ въ тридцать рублей: и прилично, и не такъ дорого. Первые два въ церкви и подъ папертью; ну, это кусается. Въ третьемъ разрядѣ за этотъ разъ хоронили человѣкъ шесть, въ томъ числѣ генерала и барыню.
Заглянулъ въ могилки - ужасно: вода, и какая вода! Совершенно зеленая и... ну, да ужъ что! Поминутно могильщикъ выкачивалъ черпакомъ. Вышелъ, пока служба, побродить за врата. Тутъ сейчасъ богадѣльня, а немного подальше и ресторанъ. И такъ себѣ не дурной ресторанчикъ: и закусить и все. Набилось много и изъ провожатыхъ. Много замѣтилъ веселости и одушевленія искренняго. Закусилъ и выпилъ.
Затѣмъ участвовалъ собственноручно въ отнесеніи гроба изъ церкви къ могилѣ. Отчего это мертвецы въ гробу дѣлаются такъ тяжелы? Говорятъ, по какой-то инерціи, что тѣло будто-бы какъ-то уже не управляется самимъ... или какой-то вздоръ въ этомъ родѣ; противорѣчитъ механикѣ и здравому смыслу. Не люблю, когда при одномъ лишь общемъ образованіи суются у насъ разрѣшать спеціальности; а у насъ это сплошь. Штатскія лица любятъ судить о предметахъ военныхъ и даже фельдмаршальскихъ, а люди съ инженернымъ образованіемъ судятъ больше о философіи и политической экономіи.
На литію не поѣхалъ. Я гордъ, и если меня принимаютъ только по экстренной необходимости, то чего-же таскаться по ихъ обѣдамъ, хотя бы и похороннымъ? Не понимаю только, зачѣмъ остался на кладбищѣ; сѣлъ на памятникъ и соотвѣтственно задумался.
Началъ съ московской выставки, а кончилъ объ удивленіи, говоря вообще какъ о темѣ. Объ "удивленіи" я вотъ что вывелъ:
" Всему удивляться, конечно, глупо, а ничему не удивляться гораздо красивѣе и почему-то признано за хорошій тонъ. Но врядъ-ли такъ въ сущности. По моему, ничему не удивляться гораздо глупѣе, чѣмъ всему удивляться. Да и кромѣ того: ничему не удивляться почти тоже что ничего и не уважать. Да глупый человѣкъ и не можетъ уважать".
- Да я, прежде всего, желаю уважать. Я жажду уважать, - сказалъ мнѣ какъ-то разъ, на дняхъ, одинъ мой знакомый.
- Жаждетъ онъ уважать! И Боже, подумалъ я, что бы съ тобой было еслибъ ты это дерзнулъ теперь напечатать!
Тутъ-то я и забылся. Не люблю читать надгробныхъ надписей; вѣчно тоже. На плитѣ подлѣ меня лежалъ недоѣденный бутербродъ: глупо и не къ мѣсту. Скинулъ его на землю, такъ какъ это не хлѣбъ, а лишь бутербродъ. Впрочемъ, на землю хлѣбъ крошить, кажется, не грѣшно; это на полъ грѣшно. Справиться въ календарѣ Суворина.
Надо полагать, что я долго сидѣлъ, даже слишкомъ; то есть даже прилегъ на длинномъ камнѣ въ видѣ мраморнаго гроба. И какъ это такъ случилось, что вдругъ началъ слышать разныя вещи? Не обратилъ сначала вниманія и отнесся съ презрѣніемъ. Но однако разговоръ продолжался. Слышу,- звуки глухіе, какъ будто рты закрыты подушками; и при всемъ томъ внятные и очень близкіе. Очнулся, присѣлъ и сталъ внимательно вслушиваться.
- Ваше превосходительство, это просто никакъ невозможно-съ. Вы объявили въ червяхъ, я вистую, и вдругъ у васъ семь въ бубнахъ. Надо было условиться заранѣе на счетъ бубенъ-съ.
- Что же, значитъ играть наизусть? Гдѣ же привлекательность?
- Нельзя, ваше превосходительство, безъ гарантіи никакъ нельзя. Надо непремѣнно съ болваномъ, и чтобъ была одна темная сдача.
- Ну, болвана здѣсь не достанешь.
Какія заносчивыя, однако, слова! И странно и неожиданно. Одинъ такой вѣскій и солидный голосъ, другой какъ бы мягко услащенный; не повѣрилъ бы, еслибъ не слышалъ самъ. На литіи я, кажется, не былъ. И однако какъ-же это здѣсь въ преферансъ, и какой такой генералъ? Что раздавалось изъ подъ могилъ, въ томъ не было и сомнѣнія. Я нагнулся и прочелъ надпись на памятникѣ:
"Здѣсь покоится тѣло генералъ-маіора Первоѣдова... такихъ-то и такихъ орденовъ кавалера. Гмъ. Скончался въ августѣ сего года... пятидесяти-семи... Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра!"
Гмъ, чортъ, въ самомъ дѣлѣ генералъ! На другой могилкѣ, откуда шелъ льстивый голосъ, еще не было памятника; была только плитка; должно быть изъ новичковъ. По голосу надворный совѣтникъ.
- Охъ-хо-хо-хо! послышался совсѣмъ уже новый голосъ, саженяхъ въ пяти отъ генеральскаго мѣста и уже совсѣмъ изъ подъ свѣжей могилки,- голосъ мужской и простонародный, но разслабленный на благоговѣйно-умиленный манеръ.
- Охъ-хо-хо-хо!
- Ахъ, опять онъ икаетъ! раздался вдругъ брезгливый и высокомѣрный голосъ раздраженной дамы, какъ бы высшаго свѣта. Наказаніе мнѣ подлѣ этого лавочника!
- Ничего я не икалъ, да и пищи не принималъ, а одно лишь это мое естество. - И все-то вы, барыня, отъ вашихъ здѣшнихъ капризовъ никакъ не можете успокоиться.
- Такъ зачѣмъ вы сюда легли?
- Положили меня, положили супруга и малыя дѣтки, а не самъ я возлегъ. Смерти таинство! И не легъ бы я подлѣ васъ ни за что, ни за какое злато; а лежу по собственному капиталу, судя по цѣнѣ-съ. Ибо это мы всегда можемъ, чтобы за могилку нашу по третьему разряду внести.
- Накопилъ; людей обсчитывалъ?
- Чѣмъ васъ обсчитаешь-то, коли съ января почитай никакой вашей уплаты къ намъ не было. Счетецъ на васъ въ лавкѣ имѣется.
- Ну, ужъ это глупо; здѣсь, по моему, долги розыскивать очень глупо! Ступайте наверхъ. Спрашивайте у племянницы; она наслѣдница.
- Да ужъ гдѣ теперь спрашивать и куда пойдешь. Оба достигли предѣла и предъ Судомъ Божіимъ во грѣсѣхъ равны.
- Во грѣсѣхъ! презрительно передразнила покойница. И не смѣйте совсѣмъ со мной говорить!
- Охъ-хо-хо-хо!
- Однако лавочникъ-то барыни слушается, ваше превосходительство.
- Почему-же бы ему не слушаться?
- Ну да, извѣстно, ваше превосходительство, такъ какъ здѣсь новый порядокъ.
- Какой-же это новый порядокъ?
-Да вѣдь мы, такъ сказать, умерли, ваше превосходительство.
- Ахъ, да! Ну, все-же порядокъ...
Ну, одолжили; нечего сказать, утѣшили! Если ужь здѣсь до того дошло, то чего-же спрашивать въ верхнемъ-то этажѣ? Какія однако-же штуки! Продолжалъ, однако, выслушивать, хотя и съ чрезмѣрнымъ негодованіемъ.
- Нѣтъ, я бы пожилъ! Нѣтъ... я, знаете... я бы пожилъ! раздался вдругъ чей-то новый голосъ, гдѣ-то въ промежуткѣ между генераломъ и раздражительной барыней.
- Слышите, ваше превосходительство, нашъ опять за то же. По три дня молчитъ-молчитъ и вдругъ: "Я бы пожилъ, нѣтъ, я бы пожилъ!" И съ такимъ, знаете, аппетитомъ, хи-хи!
- И съ легкомысліемъ.
- Пронимаетъ его, ваше превосходительство, и, знаете, засыпаетъ, совсѣмъ уже засыпаетъ, съ апрѣля вѣдь здѣсъ, и вдругъ: "я бы пожилъ!"
- Скучновато однако, замѣтилъ его превосходительство.
- Скучновато, ваше превосходительство, развѣ Авдотью Игнатьевну опять пораздразнить, хи-хи?
- Нѣтъ, ужъ прошу уволить. Терпѣть не могу этой задорной криксы.
- А я, напротивъ, васъ обоихъ терпѣть не могу, брезгливо откликнулась крикса. Оба вы самые прескучные и ничего не умѣете разсказать идеальнаго. Я про васъ, ваше превосходительство,- не чваньтесь пожалуйста,- одну исторійку знаю, какъ васъ изъ подъ одной супружеской кровати по утру лакей щеткой вымелъ.
- Скверная женщина! сквозь зубы проворчалъ генералъ.
- Матушка, Авдотья Игнатьевна, возопилъ вдругъ опять лавочникъ,- барынька ты моя, скажи ты мнѣ, зла не помня, чтожъ я по мытарствамъ это хожу, али что иное дѣется?..
- Ахъ, онъ опять за то же, такъ я и предчувствовала, потому слышу духъ отъ него, духъ, а это онъ ворочается!
- Не ворочаюсь я, матушка, и нѣтъ отъ меня никакого такого особаго духу, потому еще въ полномъ нашемъ тѣлѣ какъ есть сохранилъ себя, а вотъ вы, барынька, такъ ужъ тронулись,- потому духъ дѣйствительно нестерпимый, даже и по здѣшнему мѣсту. Изъ вѣжливости только молчу.
- Ахъ, скверный обидчикъ! Отъ самого такъ и разитъ, а онъ на меня.
- Охъ-хо-хо-хо! Хоша бы сороковинки наши скорѣе пристигли: слезные гласы ихъ надъ собою услышу, супруги вопль и дѣтей тихій плачъ!..
- Ну, вотъ объ чемъ плачетъ: нажрутся кутьи и уѣдутъ. Ахъ, хоть бы кто проснулся!
- Авдотья Игнатьевна, заговорилъ льстивый чиновникъ. Подождите капельку, новенькіе заговорятъ.
- А молодые люди есть между ними?
- И молодые есть, Авдотья Игнатьевна. Юноши даже есть.
- Ахъ, какъ бы кстати!
- А что не начинали еще? освѣдомился его превосходительство.
- Даже и третьеводнишніе еще не очнулись, ваше превосходительство, сами изволите знать, иной разъ по недѣлѣ молчатъ. Хорошо что ихъ вчера, третьяго дня и сегодня какъ-то разомъ вдругъ навезли. А то вѣдь кругомъ сажень на десять почти все у насъ прошлогодніе.
- Да, интересно.
- Вотъ, ваше превосходительство, сегодня дѣйствительнаго тайнаго совѣтника Тарасевича схоронили. Я по голосамъ узналъ. Племянникъ его мнѣ знакомъ, давеча гробъ опускалъ.
- Гмъ, гдѣ же онъ тутъ?
- Да шагахъ въ пяти отъ васъ, ваше превосходительство, влѣво. Почти въ самыхъ вашихъ ногахъ-съ... Вотъ бы вамъ, ваше превосходительство, познакомиться.
- Гмъ, нѣтъ - ужъ... мнѣ что же первому.
- Да онъ самъ начнетъ, ваше превосходительство. Онъ будетъ даже польщенъ, поручите мнѣ, ваше превосходительство, и я...
- Ахъ, ахъ... ахъ, что же это со мною? закряхтѣлъ вдругъ чей-то испуганный новенькій голосокъ.
- Новенькій, ваше превосходительство, новенькій, слава Богу, и какъ вѣдь скоро! Другой разъ по недѣлѣ молчатъ.
- Ахъ, кажется молодой человѣкъ! взвизгнула Авдотья Игнатьевна.
- Я... я... я отъ осложненія и такъ внезапно! залепеталъ опять юноша. Мнѣ Шульцъ еще наканунѣ: у васъ, говоритъ, осложненіе, а я вдругъ къ утру и померъ. Ахъ! Ахъ!
- Ну, нечего дѣлать, молодой человѣкъ, милостиво и очевидно радуясь новичку замѣтилъ генералъ,- надо утѣшиться! Милости просимъ въ нашу, такъ сказать, долину Іосафатову. Люди мы добрые, узнаете и оцѣните. Генералъ-маіоръ Василій Васильевъ Первоѣдовъ, къ вашимъ услугамъ.
- Ахъ, нѣтъ! Нѣтъ, нѣтъ, это я никакъ! Я у Шульца; у меня, знаете, осложненіе вышло, сначала грудь захватило и кашель, а потомъ простудился: грудь и гриппъ... и вотъ вдругъ совсѣмъ неожиданно... главное совсѣмъ неожиданно.
- Вы говорите сначала грудь, мягко ввязался чиновникъ, какъ бы желая ободрить новичка.
- Да, грудь и мокрота, а потомъ вдругъ нѣтъ мокроты и грудь, и дышать не могу... и знаете...
- Знаю, знаю. Но если грудь, вамъ бы скорѣе къ Эку, а не къ Шульцу.
- А я, знаете, все собирался къ Боткину... и вдругъ...
- Ну, Боткинъ кусается, замѣтилъ генералъ.
- Ахъ нѣтъ, онъ совсѣмъ не кусается; я слышалъ онъ такой внимательный и все предскажетъ впередъ.
- Его превосходительство замѣтилъ на счетъ цѣны, поправилъ чиновникъ.
- Ахъ, что вы, всего три цѣлковыхъ, и онъ такъ осматриваетъ, и рецептъ... и я непремѣнно хотѣлъ потому, что мнѣ говорили... Что же, господа, какъ же мнѣ, къ Эку или къ Боткину?
- Что? Куда? пріятно хохоча заколыхался трупъ генерала. Чиновникъ вторилъ ему фистулой.
- Милый мальчикъ, милый, радостный мальчикъ, какъ я тебя люблю! восторженно взвизгнула Авдотья Игнатьевна. - Вотъ еслибъ этакаго подлѣ положили!
Нѣтъ, этого ужъ я не могу допустить! И это современный мертвецъ! Однако послушать еще и не спѣшить заключеніями. Этотъ соплякъ-новичекъ,- я его давеча въ гробу помню,- выраженіе перепуганнаго цыпленка, наипротивнѣйшее въ мірѣ! Однако, что далѣе.
Но далѣе началась такая катавасія, что я всего и не удержалъ въ памяти, ибо очень многіе разомъ проснулись: проснулся чиновникъ, изъ статскихъ совѣтниковъ, и началъ съ генераломъ тотчасъ же и немедленно о проектѣ новой подкомиссіи въ министерствѣ - дѣлъ и о вѣроятномъ, сопряженномъ съ подкомиссіей, перемѣщеніи должностныхъ лицъ, - чѣмъ весьма и весьма развлекъ генерала. Признаюсь, я и самъ узналъ много новаго, такъ что подивился путямъ, которыми можно иногда узнавать въ сей столицѣ административныя новости. Затѣмъ полупроснулся одинъ инженеръ, но долго еще бормоталъ совершенный вздоръ, такъ что наши и не приставали къ нему, а оставили до времени вылежаться. Наконецъ, обнаружила признаки могильнаго воодушевленія схороненная по утру подъ катафалкомъ знатная барыня. Лебезятниковъ (ибо льстивый и ненавидимый мною надворный совѣтникъ, помѣщавшійся подлѣ генерала Первоѣдова, по имени оказался Лебезятниковымъ) очень суетился и удивлялся, что такъ скоро на этотъ разъ всѣ просыпаются. Признаюсь, удивился и я; впрочемъ, нѣкоторые изъ проснувшихся были схоронены еще третьяго дня, какъ напримѣръ одна молоденькая очень дѣвица, лѣтъ шестнадцати, но все хихикавшая... мерзко и плотоядно хихикавшая.
- Ваше превосходительство, тайный совѣтникъ Тарасевичъ просыпаются! возвѣстилъ вдругъ Лебезятниковъ съ чрезвычайною торопливостью.
- А? Что? брезгливо и сюсюкающимъ голосомъ прошамкалъ вдругъ очнувшійся тайный совѣтникъ. Въ звукахъ голоса было нѣчто капризно-повелительное. Я съ любопытствомъ прислушался, ибо въ послѣдніе дни нѣчто слышалъ о семъ Тарасевичѣ, - соблазнительное и тревожное въ высшей степени.
- Это я-съ, ваше превосходительство, покамѣстъ всего только я-съ.
- Чего просите и что вамъ угодно?
- Единственно освѣдомиться о здоровьи вашего превосходительства; съ непривычки здѣсь каждый съ перваго разу чувствуетъ себя какъ-бы въ тѣснотѣ-съ... Генералъ Первоѣдовъ желалъ-бы имѣть честь знакомства съ вашимъ превосходительствомъ и надѣются...
- Не слыхалъ.
- Помилуйте, ваше превосходительство, генералъ Первоѣдовъ, Василій Васильевичъ...
- Вы генералъ Первоѣдовъ?
- Нѣтъ-съ, ваше превосходительство, я всего только надворный совѣтникъ Лебезятниковъ-съ къ вашимъ услугамъ, а генералъ Первоѣдовъ...
- Вздоръ! И прошу васъ оставить меня въ покоѣ.
- Оставьте, съ достоинствомъ остановилъ, наконецъ, самъ генералъ Первоѣдовъ гнусную торопливость могильнаго своего кліента.
- Не проснулись еще, ваше превосходительство, надо имѣть въ виду-съ; это они съ непривычки-съ: проснутся и тогда примутъ иначе-съ...
- Оставьте, повторилъ генералъ.
- Василій Васильевичъ! Эй вы, ваше превосходительство! вдругъ громко и азартно прокричалъ подлѣ самой Авдотьи Игнатьевны одинъ совсѣмъ новый голосъ, - голосъ барскій и дерзкій, съ утомленнымъ по модѣ выговоромъ и съ нахальною его скандировкою; - я васъ всѣхъ уже два часа наблюдаю; я вѣдь три дня лежу; вы помните меня, Василій Васильевичъ? Клиневичъ, у Волконскихъ встрѣчались, куда васъ, не знаю почему, тоже пускали.
- Какъ, графъ Петръ Петровичъ... да неужели же вы... и въ такихъ молодыхъ годахъ... Какъ сожалѣю!
- Да я и самъ сожалѣю, но только мнѣ все равно, и я хочу отвсюду извлечь все возможное. И не графъ, а баронъ, всего только баронъ. Мы какіе-то шелудивые баронишки, изъ лакеевъ, да и не знаю почему, наплевать. Я только негодяй псевдо-высшаго свѣта и считаюсь "милымъ полисономъ". Отецъ мой какой-то генералишка, а мать была когда-то принята en haut lieu. Я съ Зифелемъ жидомъ на пятьдесятъ тысячъ прошлаго года фальшивыхъ бумажекъ провелъ, да на него и донесъ, а деньги всѣ съ собой Юлька Charpentier de-Lusignan увезла въ Бордо. И представьте, я уже совсѣмъ былъ помолвленъ - Щевалевская, трехъ мѣсяцевъ до шестнадцати не доставало, еще въ институтѣ, за ней тысячъ девяносто даютъ. Авдотья Игнатьевна, помните, какъ вы меня, лѣтъ пятнадцать назадъ, когда я еще былъ четырнадцатилѣтнимъ пажемъ, развратили?..
- Ахъ, это ты, негодяй, ну хоть тебя Богъ послалъ, а то здѣсь...
- Вы напрасно вашего сосѣда негоціанта заподозрили въ дурномъ запахѣ... Я только молчалъ, да смѣялся. Вѣдь это отъ меня; меня такъ въ заколоченномъ гробѣ и хоронили.
- Ахъ, какой мерзкій! Только я всетаки рада; вы не повѣрите, Клиневичъ, не повѣрите, какое здѣсь отсутствіе жизни и остроумія.
- Ну да, ну да, и я намѣренъ завести здѣсь нѣчто оригинальное. Ваше превосходительство, - я не васъ, Первоѣдовъ, - ваше превосходительство, другой, господинъ Тарасевичъ, тайный совѣтникъ! Откликнитесь! Клиневичъ, который васъ къ m-lle Фюри постомъ возилъ, слышите?
- Я васъ слышу, Клиневичъ, и очень радъ, и повѣрьте...
- Ни на грошъ не вѣрю и наплевать. Я васъ, милый старецъ, просто расцаловать хочу, да слава Богу не могу. Знаете вы, господа, что этотъ grand-père сочинилъ? Онъ третьяго дня аль четвертаго померъ и, можете себѣ представить, цѣлыхъ четыреста тысячъ казеннаго недочету оставилъ? Сумма на вдовъ и сиротъ, и онъ одинъ почему-то хозяйничалъ, такъ что его, подъ конецъ, лѣтъ восемь не ревизовали. Воображаю, какія тамъ у всѣхъ теперь длинныя лица и чѣмъ они его поминаютъ? Не правда-ли, сладострастная мысль! Я весь послѣдній годъ удивлялся, какъ у такого семидесятилѣтняго старикашки, подагрика и хирагрика, уцѣлѣло еще столько силъ на развратъ и - и вотъ теперь и разгадка! Эти вдовы и сироты - да одна уже мысль о нихъ должна была раскалять его!.. Я про это давно уже зналъ, одинъ только я и зналъ, мнѣ Charpentier передала, и какъ я узналъ, тутъ-то я на него, на Святой, и налегъ по пріятельски: "Подавай двадцать пять тысячъ, не то завтра обревизуютъ"; такъ, представьте, у него только тринадцать тысячъ тогда нашлось, такъ что онъ, кажется, теперь очень кстати померъ. Grand-père, grand-père, слышите?
- Cher Клиневичъ, я совершенно съ вами согласенъ и напрасно вы... пускались въ такія подробности. Въ жизни столько страданій, истязаній и такъ мало возмездія... я пожелалъ, наконецъ, успокоиться, и сколько вижу, надѣюсь извлечь и отсюда все...
- Бьюсь объ закладъ, что онъ уже пронюхалъ Катишь Берестову!
- Какую?.. Какую Катишь? плотоядно задрожалъ голосъ старца.
- А-а, какую Катишь? А вотъ, здѣсь, налѣво, въ пяти шагахъ отъ меня, отъ васъ - въ десяти. Она ужъ здѣсь пятый день и еслибъ вы знали, grand-père, что это за мерзавочка... хорошаго дома, воспитана и - монстръ, монстръ до послѣдней степени! Я тамъ ее никому не показывалъ, одинъ я и зналъ... Катишь, откликнись!
- Хи-хи-хи! - откликнулся надтреснутый звукъ дѣвичьяго голоска, но въ немъ послышалось нѣчто въ родѣ укола иголки. Хи-хи-хи!
- И блон-ди-ночка? обрывисто въ три звука пролепеталъ grand-père.
- Хи-хи-хи!
- Мнѣ... мнѣ давно уже, залепеталъ задыхаясь старецъ, - нравилась мечта о блондиночкѣ... лѣтъ пятнадцати... и именно при такой обстановкѣ...
- Ахъ, чудовище! воскликнула Авдотья Игнатьевна.
- Довольно! порѣшилъ Клиневичъ - я вижу, что матеріалъ превосходный. Мы здѣсь немедленно устроимся къ лучшему. Главное, чтобы весело провести остальное время; но какое время? Эй, вы, чиновникъ какой-то, Лебезятниковъ, что-ли, я слышалъ, что васъ такъ звали!
- Лебезятниковъ, надворный совѣтникъ, Семенъ Евсѣичъ, къ вашимъ услугамъ и очень-очень-очень радъ.
- Наплевать, что вы рады, а только вы, кажется, здѣсь все знаете. Скажите, во первыхъ (я еще со вчерашняго дня удивляюсь), какимъ это образомъ мы здѣсь говоримъ? Вѣдь мы умерли, а между тѣмъ говоримъ; какъ будто и движемся, а между тѣмъ и не говоримъ и не движемся? Что за фокусы?
- Это, еслибъ вы пожелали, баронъ, могъ бы вамъ лучше меня Платонъ Николаевичъ объяснить.
- Какой такой Платонъ Николаевичъ? Не мямлите, къ дѣлу.
- Платонъ Николаевичъ, нашъ доморощенный здѣшній философъ, естественникъ и магистръ. Онъ нѣсколько философскихъ книжекъ пустилъ, но вотъ три мѣсяца и совсѣмъ засыпаетъ, такъ что уже здѣсь его невозможно теперь раскачать. Разъ въ недѣлю бормочетъ по нѣскольку словъ, не идущихъ къ дѣлу.
- Къ дѣлу, къ дѣлу!..
- Онъ объясняетъ все это самымъ простымъ фактомъ, именно тѣмъ, что на верху, когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть. Тѣло здѣсь еще разъ какъ будто оживаетъ, остатки жизни сосредоточиваются, но только въ сознаніи. Это - не умѣю вамъ выразить - продолжается жизнь какъ бы по инерціи. Все сосредоточено, по мнѣнію его, гдѣ-то въ сознаніи и продолжается еще мѣсяца два или три... иногда даже полгода... Есть, напримѣръ, здѣсь одинъ такой, который почти совсѣмъ разложился, но разъ, недѣль въ шесть, онъ все еще вдругъ пробормочетъ одно слово, конечно, безсмысленное, про какой-то бобокъ: "Бобокъ, бобокъ", - но и въ немъ, значитъ, жизнь все еще теплится незамѣтною искрой...
- Довольно глупо. Ну, а какъ же вотъ я не имѣю обонянія, а слышу вонь?
- Это... хе-хе... Ну, ужъ тутъ нашъ философъ пустился въ туманъ. Онъ именно про обоняніе замѣтилъ, что тутъ вонь слышится, такъ сказать, нравственная - хе-хе! Вонь будто бы души, чтобы въ два-три этихъ мѣсяца успѣть спохватиться... и что это, такъ сказать, послѣднее милосердіе... Только мнѣ кажется, баронъ, все это уже мистическій бредъ, весьма извинительный въ его положеніи...
- Довольно, и далѣе, я увѣренъ, все вздоръ. Главное, два или три мѣсяца жизни и, въ концѣ концовъ - бобокъ. Я предлагаю всѣмъ провести эти два мѣсяца какъ можно пріятнѣе и для того всѣмъ устроиться на иныхъ основаніяхъ. Господа! я предлагаю ничего не стыдиться!
- Ахъ, давайте, давайте ничего не стыдитъся! послышались многіе голоса, и странно, послышались даже совсѣмъ новые голоса, значитъ, тѣмъ временемъ, вновь проснувшихся. Съ особенною готовностью прогремѣлъ басомъ свое согласіе совсѣмъ уже очнувшійся инженеръ. Дѣвочка Катишь радостно захихикала.
- Ахъ, какъ я хочу ничего не стыдиться! съ восторгомъ воскликнула Авдотья Игнатьевна.
- Слышите, ужъ коли Авдотья Игнатьевна хочетъ ничего не стыдиться...
- Нѣтъ-нѣтъ-нѣтъ, Клиневичъ, я стыдилась, я всетаки тамъ стыдилась, а здѣсь я ужасно, ужасно хочу ничего не стыдиться!
- Я понимаю, Клиневичъ, пробасилъ инженеръ, что вы предлагаете устроить здѣшнюю, такъ сказать, жизнь, на новыхъ и уже разумныхъ началахъ.
- Ну, это мнѣ наплевать! На этотъ счетъ подождемъ Кудеярова, вчера принесли. Проснется и вамъ все объяснитъ. Это такое лицо, такое великанское лицо! Завтра, кажется, притащутъ еще одного естественника, одного офицера навѣрно и, если не ошибаюсь, дня черезъ три-четыре одного фельетониста, и, кажется, вмѣстѣ съ редакторомъ. Впрочемъ, чортъ съ ними, но только насъ соберется своя кучка и у насъ все само собою устроится. Но пока я хочу, чтобъ не лгать. Я только этого и хочу, потому что это главное. На землѣ жить и не лгать невозможно, ибо жизнь и ложь синонимы; ну, а здѣсь мы для смѣху будемъ не лгать. Чортъ возьми, вѣдь значитъ же что нибудь могила! Мы всѣ будемъ вслухъ разсказывать наши исторіи и уже ничего не стыдиться. Я прежде всѣхъ про себя разскажу. Я, знаете, изъ плотоядныхъ. Все это тамъ вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки и проживемъ эти два мѣсяца въ самой безстыдной правдѣ! Заголимся и обнажимся!
- Обнажимся, обнажимся! закричали во всѣ голоса.
- Я ужасно, ужасно хочу обнажиться! взвизгивала Авдотья Игнатьевна.
- Ахъ... ахъ... Ахъ, я вижу, что здѣсь будетъ весело; я не хочу къ Эку!
- Нѣтъ, я бы пожилъ, нѣтъ, знаете, я бы пожилъ!
- Хи-хи-хи! хихикала Катишь.
- Главное, что никто не можетъ намъ запретить и хоть Первоѣдовъ, я вижу, и сердится, а рукой онъ меня всетаки не достанетъ. Grand-père, вы согласны?
- Я совершенно, совершенно согласенъ и съ величайшимъ моимъ удовольствіемъ, но съ тѣмъ, что Катишь начнетъ первая свою бі-о-графію.
- Протестую! Протестую изо всѣхъ силъ,- съ твердостію произнесъ генералъ Первоѣдовъ.
- Ваше превосходительство!- въ торопливомъ волненіи и понизивъ голосъ лепеталъ и убѣждалъ негодяй Лебезятниковъ, - ваше превосходительство, вѣдь это намъ даже выгоднѣе, если мы согласимся. Тутъ, знаете, эта дѣвочка... и, наконецъ, всѣ эти разныя штучки...
- Положимъ, дѣвочка, но...
- Выгоднѣе, ваше превосходительство, ей Богу бы выгоднѣе! Ну, хоть для примѣрчика, ну, хоть попробуемъ...
- Даже и въ могилѣ не дадутъ успокоиться!
- Во первыхъ, генералъ, вы въ могилѣ въ преферансъ играете, а во вторыхъ, намъ на васъ на-пле-вать, проскандировалъ Клиневичъ.
- Милостивый государь, прошу однако не забываться.
- Что? Да вѣдь вы меня не достанете, а я васъ могу отсюда дразнить какъ Юлькину болонку. И, во первыхъ, господа, какой онъ здѣсь генералъ? Это тамъ онъ былъ генералъ, а здѣсь пшикъ!
- Нѣтъ не пшикъ... я и здѣсь...
- Здѣсь вы сгніете въ гробу и отъ васъ останется шесть мѣдныхъ пуговицъ.
- Браво, Клиневичъ, ха-ха-ха! заревѣли голоса.
- Я служилъ государю моему... я имѣю шпагу...
- Шпагой вашей мышей колоть и къ тому же вы ее никогда не вынимали.
- Все равно-съ; я составлялъ часть цѣлаго.
- Мало ли какія есть части цѣлаго.
- Браво, Клиневичъ, браво, ха-ха-ха!
- Я не понимаю, что такое шпага, провозгласилъ инженеръ.
- Мы отъ пруссаковъ убѣжимъ какъ мыши, растреплютъ въ пухъ! прокричалъ отдаленный и неизвѣстный мнѣ голосъ, но, буквально, захлебывавшійся отъ восторга.
- Шпага, сударь, есть честь! крикнулъ было генералъ, но только я его и слышалъ. Поднялся долгій и неистовый ревъ, бунтъ и гамъ, и лишь слышались нетерпѣливые до истерики взвизги Авдотьи Игнатьевны:
- Да поскорѣе-же, поскорѣй! Ахъ, когда же мы начнемъ ничего не стыдиться!
- Охъ-хо-хо! Во истину душа по мытарствамъ ходитъ! раздался-было голосъ простолюдина, и...
И тутъ я вдругъ чихнулъ. Произошло внезапно и ненамѣренно, но эффектъ вышелъ поразительный: все смолкло точно на кладбищѣ, исчезло какъ сонъ. Настала истинно-могильная тишина. Не думаю, чтобы они меня устыдились: рѣшились же ничего не стыдиться! Я прождалъ минутъ съ пять и - ни слова, ни звука. Нельзя тоже предположить, чтобы испугались доноса въ полицію; ибо что можетъ тутъ сдѣлать полиція? Заключаю невольно, что всетаки у нихъ должна быть какая-то тайна, неизвѣстная смертному, и которую они тщательно скрываютъ отъ всякаго смертнаго.
"Ну, подумалъ, миленькіе, я еще васъ навѣщу", и съ симъ словомъ оставилъ кладбище.
Нѣтъ, этого я не могу допустить; нѣтъ, во истину нѣтъ! Бобокъ меня не смущаетъ (вотъ онъ бобокъ-то и оказался!).
Развратъ въ такомъ мѣстѣ, развратъ послѣднихъ упованій, развратъ дряблыхъ и гніющихъ труповъ и - даже не щадя послѣднихъ мгновеній сознанія! Имъ даны, подарены эти мгновенія и... А главное, главное въ такомъ мѣстѣ! Нѣтъ, этого я не могу допустить...
Побываю въ другихъ разрядахъ, послушаю вездѣ. То-то и есть, что надо послушать вездѣ, а не съ одного лишь краю, чтобы составить понятіе. Авось наткнусь и на утѣшительное.
А къ тѣмъ непремѣнно вернусь. Обѣщали свои біографіи и разные анекдотцы. Тьфу! Но пойду, непремѣнно пойду; дѣло совѣсти!
Снесу въ "Гражданинъ"; тамъ одного редактора портретъ тоже выставили. Авось напечатаетъ.
Текст перешел в общественное достояние.
Сверено по изданию: Ө.М.Достоевскiй. Дневникъ писателя за 1873 г. (изъ журнала "Гражданинъ"). С.Петербургъ, 1883.- С.46-60.
О замеченных ошибках, неточностях, опечатках просьба сообщать по электронному адресу:
russianlutheran@gmail.com